Клюев Александр Сергеевич
Российский государственный педагогический университет
им. А.И. Герцена
доктор философских наук, профессор
Российский институт истории искусств
ведущий научный сотрудник
Klujev Aleksandr Sergeevich
The Herzen State Pedagogical University of Russia
Doctor Habil. in Philosophy, Full Professor
The Russian Institute of Art History
Leading Researcher
E-mail: aklujev@mail.ru
УДК — 1/281.93/78
И.И. ЛАПШИН О ТВОРЧЕСТВЕ РИМСКОГО-КОРСАКОВА
Аннотация: В статье рассматриваются взгляды И.И. Лапшина на творчество Н.А. Римского-Корсакова. Отмечается, что эти взгляды предопределялись философскими установками Лапшина. Указывается, что философия Лапшина была разновидностью русского неокантианства, стремившегося познать трансцендентность мира. Подчёркивается, что выявленная разновидность заключалась в усмотрении философом возможности познания трансцендентности мира в акте творчества. Устанавливается, что И.И. Лапшин трактовал музыку Н.А. Римского-Корсакова как пантеистический прорыв к трансцендентности бытия.
Ключевые слова: И.И. Лапшин, Н.А. Римский-Корсаков, русская философия, русская музыка.
I.I. LAPSHIN ON THE WORK OF RIMSKY-KORSAKOV
Abstract: The article examines the views of I.I. Lapshin on the work of N.A. Rimsky-Korsakov. It is noted that these views were predetermined by Lapshin’s philosophical attitudes. It is pointed out that Lapshin’s philosophy was a kind of Russian neo-Kantianism, which sought to know the transcendence of the world. It is emphasized that the revealed variety consisted in the philosopher’s discretion of the possibility of cognizing the transcendence of the world in the act of creativity. It is established that I.I. Lapshin interpreted the music of N.A. Rimsky-Korsakov as a pantheistic breakthrough to the transcendence of being.
Key words: I.I. Lapshin, N.A. Rimsky-Korsakov, Russian philosophy, Russian music.
Иван Иванович Лапшин (1870-1952) – выдающийся русский философ и музыковед. У него есть замечательные размышления о музыке Н.А. Римского-Корсакова. Хотим познакомить читателей с этими размышлениями, но прежде всего – с философским учением Лапшина, лежащим в основе суждений Лапшина о музыке Римского-Корсакова.
Философию Лапшина принято относить к русскому неокантианству, в центре внимания которого находились вопросы познания трансцендентности мира: природы вещей, человека [9]. При этом особенностью неокантианства Лапшина явилось то, что он усматривал возможность познания трансцендентности мира в акте творчества (1).
Внимание Лапшина к проблеме творчества, как философской задаче, было обусловлено и широчайшей эрудицией философа, прекрасной осведомлённостью его в различных сферах творческой жизни. Лапшин полагал, что в каждую эпоху все виды творческой деятельности находятся в синергийном единстве – показательно, что одна из работ Лапшина, опубликованная в 1933 году на французском языке в Праге, носит название «La Synergie spirituelle (La morale, la science et l’art dans leurs reciproques)» [3]. Необыкновенную эрудицию Лапшина подтверждают многие исследователи русской философии (В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский и другие).
Изучению природы творчества посвящены практически все философские тексты Ивана Лапшина. Высказываемые в них идеи обобщённо представлены в его книге «Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии» (1922; 1924).
В этой работе творчество рассматривается прежде всего на западноевропейском материале, при этом Лапшин разделяет творчество на философское и художественное.
Философское творчество, по Лапшину, – строгая наука, требующая логики, мышления. Это своеобразная область научной деятельности «в окружении» видимого и чувствуемого. В основе философского творчества лежит миропонимание.
Художественное творчество, считает Лапшин, – свободная игра воображения, фантазии. Оно сопровождается радостью, экстазом и приводит к переживанию вселенского чувства: «Всё во мне, и я во всём» (Тютчев) (2). Художественное творчество предопределяется мирочувствованием.
Лапшин подчёркивает, что эти два вида творчества нельзя смешивать: «Равным образом тот факт, что среди философов были натуры художественно одарённые и что многие философские произведения ценны как создания искусства, нисколько не даёт нам права говорить о философии вообще как только искусстве. “Пир” Платона, некоторые произведения Шопенгауэра, Ницше, Соловьёва и т.д., конечно, входят не только в историю философии как объекты исследования, но и в историю искусства… но это нисколько не мешает нам отделять в философском произведении эстетическую оболочку от имеющего научную значимость ядра» [6, с. 9].
Преодоление в творчестве границ мира, полагал Лапшин, происходит вследствие того, что творящий человек осуществляет вчувствование в предмет и таким образом обретает с ним единение. (Лапшин это называет «перенесение психики на объекты».) Вчувствование, по Лапшину, приводит к постижению «чужого я». (Возникает интересный вопрос: что значит у Лапшина «чужое я»: «я чужого» или «я в чужом»? Думается, «чужое я» у Лапшина и означает слияние двух «я»: «я своего» и «я чужого».) Важно отметить, что «чужое я», разъясняет Лапшин, можно обнаруживать не только в другом человеке (или сразу в группе лиц), но и в объектах одушевлённой и даже неодушевлённой природы.
Философ считает, что наиболее яркой, отчётливой формой обретения «чужого я» является перевоплощение. Лапшин указывает: «Наше отношение к “чужому я” определяется таким составом сознания: например, воображаемое перевоплощение себя в собеседника, или (в нескольких. – А.К.) эмпирических личностей, образующих толпу, с которой я разговариваю, или ещё более смутное “перевоплощение” при взгляде на муравейник, на рой комаров, и даже далее – “перевоплощение” в неодушевлённые предметы» [6, с. 293, 163].
Как утверждает Лапшин, особенно перевоплощение заявляет о себе в художественном творчестве. Такое перевоплощение, посредством радости, счастья от открывающихся перспектив (экстаза), и приводит к вселенскому единению с миром. Лапшин вспоминает слова Ипполита Тэна о Бальзаке: «Цель Бальзака – пережить радость эстетического перевоплощения… и сообщить эту радость читателю» [6, с. 280].
На основании приведённых рассуждений И.И. Лапшина о творчестве, можно сделать вывод: по Лапшину, именно перевоплощение в художественном творчестве обеспечивает прорыв к трансцендентности бытия.
Осознавая значимость этого открытия, Лапшин посвящает ему самостоятельную книгу, которую называет «Художественное творчество» (1922) (3).
Важно подчеркнуть, что, исследуя тему, Лапшин, главным образом, говорит о музыке (4). При этом преимущественно философ говорит о русской музыке, анализируя творчество Н.А. Римского-Корсакова, М.П. Мусоргского и А.Н. Скрябина. Обратимся к статьям, посвящённым разбору творчества Н.А. Римского-Корсакова.
Творчеству Римского-Корсакова Лапшин отводит две статьи: «Философские мотивы в творчестве Н.А. Римского-Корсакова» и «Музыкальная лирика Н.А. Римского-Корсакова». Безусловно, наиболее обстоятельно проблемы перевоплощения в музыке, на основе анализа творческой деятельности композитора, обсуждаются автором в статье «Философские мотивы в творчестве Н.А. Римского-Корсакова». Познакомимся с этой статьёй.
Как пишет Лапшин, Римского-Корсакова отличало тонкое вчувствование в природу. Мыслитель объясняет, что вчувствование в природу у Римского-Корсакова осуществляется при помощи целой системы приёмов, где главную роль играет музыкальный символизм, основанный прежде всего на звукоподражании (морю, шелесту листьев и пр.). «Звукоподражание является здесь… опорным пунктом для симптоматического расширения нашего “я”, для включения в него окружающей природы» [7, с. 252].
Лапшин отмечает, что подобный символизм распространяется у композитора на «изображение» не только звуков, но и движений (быстрых и медленных), форм (грандиозных и миниатюрных), расстояний (близких и дальних), контрастов (света и мрака, холода и тепла) и т.д.
Секрет подобного музыкального символизма, как считает Лапшин, заключается в использовании композитором принципа аналогии между различными родами ощущений: «Между быстро восходящей гаммой и полётом вверх стрелы, между тембром деревянных духовых и ощущением холода, между звуками колокольчиков и блеском светляков, между низкими тонами и мраком; между разрастанием леса и прогрессивно увеличивающимся сплетением голосов в музыке» [7, с. 252].
Музыкальный символизм у Римского-Корсакова, считает Лапшин, «есть главное техническое орудие для проекции наших чувствований на внешнюю природу и обратно для симпатической ассимиляции внешних впечатлений душой» [7, с. 253].
Лапшин подчёркивает, что секрет необычайной колоритности и образности музыки Римского-Корсакова составляет «органическая связь слуховых впечатлений со зрительными в творчестве (композитора. – А.К.)» [Там же]. Лапшин обращает внимание на то, что «до какой степени у Римского-Корсакова эта черта составляла одно из коренных, органических свойств его художнической натуры, можно видеть из наличности в его творческих приёмах одной особенности, которая (получила название. – А.К.) цветового слуха» [Там же].
У композитора «была наличность весьма прочных ассоциаций между известной окраской и известными тональностями, так что музыку, сопровождающую картины известной преобладающей окраски, он всегда предпочитал сочинять в определённой для данного цвета тональности… Таким образом, для определённой тональности и окраски существовал известный постоянный общий эмоциональный коэффициент, что давало возможность приводить в особенно интимную, тесную связь впечатления внешней природы с внутренними движениями души» [7, с. 253-254].
Заметна «любовь» Римского-Корсакова к Ля мажору – А-dur. Лапшин поясняет, что у Римского-Корсакова «A-dur – ясный, весенний, розовый. Это – цвет вечной юности, вечной молодости» [7, с. 263].
Лапшин указывает: «Религия Римского-Корсакова есть пантеизм… Только в первый период его творчества в этом пантеизме преобладала эстетическая черта, в последнем же – этическая» [7, с. 258]. Эстетическая черта, по мнению исследователя, «нигде… не достигает такой цельности и полноты, как в “Снегурочке”» [7, с. 254]. В этой опере главный персонаж – Снегурочка (дочь Весны и Мороза) переживает чувство любви, которое и оказывается чувством слияния с природой. Лапшин поэтично объясняет: «Чувство слияния с природой зарождается в Снегурочке вместе с зарождением любви в её сердце. Она говорит: “Какой красою зелёный лес оделся!.. Вода манит, кусты зовут… а небо, мама, небо!” Музыка неподражаемо передаёт это внезапное изменение всей природы в глазах любящего существа. Здесь речь идёт не о фантастических душевных метаморфозах, но о реальном психологическом факте» [Там же].
Кульминацией слияния с природой оказывается момент таяния Снегурочки, которое, по словам Лапшина, «как бы символизирует симпатический, радостный порыв души к слиянию с Космосом» [Там же].
Однако, считает Лапшин, ни в одном произведении Римского-Корсакова не обрисовывается так ярко этическая сторона его пантеизма, как в «Китеже». Произведение гармонично сочетает в себе глубину этического настроения с мистическим поклонением природе. Феврония, главное лицо в этой религиозной мистерии, молится Богу в лесу, где живёт в тесном единении с растениями и животными. Как подчёркивает Лапшин, «её нравственный идеал – деятельная любовь к людям, вечная готовность с радостью пожертвовать собой. Эта готовность даёт ей высшее прозрение в мир, приводит её в мистический экстаз, в котором она побеждает ужас зла и смерти… Её предчувствия сбываются: в момент героической смерти она субъективно переживает осуществление своих ожиданий, она испытывает высшее блаженство и полное примирение с жизнью» [7, с. 261].
Таким образом, утверждает Лапшин, «Римский-Корсаков – величайший певец вселенского чувства, космической эмоции. Его муза, являющаяся посменно в (различных. – А.К.) образах… это – та же мировая душа, присутствие которой в своей душе так живо ощущал великий музыкант» [7, с. 251] (5).
Не вызывает сомнения то, что, по Лапшину, пантеистический дух музыки Н.А. Римского-Корсакова и наделил её способностью преодолевать границы мира (6).
Литература
- Клюев А.С. Музыка в философских штудиях Ивана Ивановича Лапшина // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2021. Т. 22. Вып. 4. Ч. 1. СПб.: Изд-во РХГА, 2021. С. 184-194.
http://aklujev.ru/70.pdf
- Лапшин И.И. Вселенское чувство. СПб.; М.: Т-во М. О. Вольф, 1911. – 89 с.
- Лапшин И.И. Духовная синергия (Взаимосвязь нравственности, науки и искусства) // Неизданный Иван Лапшин. СПб.: Изд-во СПбГАТИ, 2006. С. 216-243.
- Лапшин И.И. Мистическое познание и «вселенское чувство». СПб.: Тип. Имп. Акад. наук, 1905. – 93 с.
- Лапшин И.И. Музыкальная лирика Н.А. Римского-Корсакова // Звучащие смыслы. Альманах. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007. С. 265-274.
- Лапшин И.И. Философия изобретения и изобретение в философии: Введение в историю философии. М.: Республика, 1999. – 398 с.
- Лапшин И.И. Философские мотивы в творчестве Н.А. Римского-Корсакова // Звучащие смыслы. Альманах. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007. С. 249-264.
- Лапшин И.И. Художественное творчество. Пг.: Мысль, 1922. – 332 с.
- Неокантианство в России: Александр Иванович Введенский, Иван Иванович Лапшин. М.: РОССПЭН, 2013. – 359 с.
- Письма И.И. Лапшина к Н.И. Забеле-Врубель // Звезда. 1999. № 12. С. 110-124.
- Соловьёв В.С. Критика отвлечённых начал // Соловьёв В.С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М.: Мысль, 1988. С. 581-756.
(1) Очевидно, что такое отношение к творчеству у Лапшина было подготовлено изучением им работ В.С. Соловьёва. По мысли Соловьёва, познание мира, как Всеединства, осложнено его искажённостью, ложностью. Как считал Соловьёв, в нашей действительности нет истины, а потому мы и не познаем истину. «Для… организации знания, – писал Соловьёв, – необходима организация действительности. А это уже есть задача не познания, как мысли воспринимающей, а мысли созидающей, или творчества» [11, с. 743].
(2) Описанию этого переживания Лапшин посвятил две свои работы: [2; 4].
(3) «Художественное творчество», собственно, – сборник статей, в котором Лапшин развивает идеи, высказанные им в работе «Философия изобретения и изобретение в философии». Вот что он пишет в Предисловии к сборнику: «В двухтомном труде: “Философия изобретения и изобретение в философии”… автор настоящей книги имел в виду проанализировать процесс творчества (прежде всего. – А.К.) в философии… Предлагаемый вниманию читателя сборник статей посвящён подобному же анализу творчества художественного. Эти два труда связаны между собой… и… взаимно дополняют друг друга» [8, с. 3].
(4) И это закономерно, поскольку Лапшин был музыковедом. Но надо сказать, что к музыке у русского философа был интерес не только теоретический – Лапшин играл на рояле, прекрасно пел. В одном из писем Н.И. Забеле-Врубель он отмечал: «Способность прожить почти месяц, не слышавши (музыки. – А.К.), свидетельствует о том, что в человеке оскудевает “fons vital” (лат. – источник жизни. – А.К.)» [10, с. 115].
(5) Подобное умозаключение предлагает Лапшин и в статье «Музыкальная лирика Н.А. Римского-Корсакова»: «Пантеизм – основа миросозерцания Р[имского]-Корсакова… Одухотворение природы, вчувствование в неё у Римского-Корсакова на первом плане. Пение птиц, шум океана, блеск звёзд, оцепенение холода, солнечный жар, смена радужных красок и т.д. находят себе символическое отображение в его музыке. Но описательный момент здесь играет всегда служебную роль – на первом плане стоит расширение личного “я” художника, пробуждение в нём космического пафоса» [5, с. 271-272].
(6) Дополнительно о взглядах И.И. Лапшина на творчество русских композиторов см.: [1].
