Иваненков Сергей Петрович
Главный редактор журнала «Credo new»
доктор философских наук,
профессор
S.P. Ivanenkov
Editor-in-chief of the magazine «Credo new»
Doctor of Philosophy, Professor
E-mail: credonew@yandex.ru
УДК-378
О самом важном
Есть только миг между прошлым и будущим, Именно он называется Жизнь.
Часть 1.
Детство
Аннотация: В статье содержатся воспоминания о первом этапе жизни автора – детство, которое прошло в городе Жуковка. Авто выражает своё субъективное мнение по поводу тех далеких событий и отношений. Оценивает институты первичной и вторичной социализации – семью, школу и другие. Вспоминает своих школьных друзей и учителей.
Ключевые слова: воспоминания, Жуковская школа, субъективное мнение, события и отношения.
ABOUT THE MOST IMPORTANT
PART 1.
CHILDHOOD
Abstract: The article contains memories of the first stage of the author’s life – childhood, which took place in the city of Zhukovka. The car expresses its subjective opinion about those distant events and relationships. Evaluates institutions of primary and secondary socialization – family, school, and others. She remembers her school friends and teachers.
Keywords: memories, Zhukovsky school, subjective opinion, events and relationships.
Можно по-разному писать свои воспоминания. Можно, подобно «акыну», вспоминать всё, что с трудом вспоминается, и день за днем, год за годом описывать свой быт, будни знакомых и так далее. Но я все чаще и больше ловлю себя на мысли, что многие дни и годы исчезли из моей памяти о прожитой жизни, не оставив никакого следа. Вот почему я, пока еще есть какие-то воспоминания о прошедшем, постараюсь здесь вспомнить, что и как было. Перефразируя Владимира Маяковского – моего любимого поэта, могу сказать о себе: «Я – философ. Этим и интересен». Конечно же, очень важно соответствовать своему ценностному самоопределению, и, говоря о себе как о философе, можно сослаться на то обстоятельство, что профессионально именно философское сообщество приняло меня в свои ряды. Во-первых, когда я защитил диссертацию кандидата философских наук; во-вторых, когда я защитил диссертацию на соискание доктора философских наук. И сколько бы «досужие умы» ни говорили о том, что диссертацию защитить просто, но есть простой ответ на все их домыслы: «Попробуйте, и когда получится, тогда и поговорим!»
Мое определение и самоопределение «я – философ» может быть отправной точкой для плавания «по волнам моей памяти». То есть, я не буду делать специальных усилий, чтобы натужно вспомнить что-то из своего прошлого, а что всплывет как «Со–бытие», то и достойно оставить здесь свои следы.
Конечно же, своё рождение я не помню. Есть «Свидетельство о рождении»: Иваненков Сергей Петрович. Родился 28 октября 1956 года. Село Быхово Комаричского района Брянской области. Родители: отец – Иваненков Петр Андреевич, 6 сентября. 1927 года; мать – Иваненкова Мария Николаевна, 2 августа 1926 года. Брат – Виктор, 5 апреля 1951 года; сестра – Елена, 13 февраля 1955 года.
Что интересно, так это то, что только я – третий ребенок в нашей семье – родился в селе предков в прямом смысле этого слова. Старший брат Виктор родился в городе Бежице, ныне это район города Брянска. Сестра Лена родилась где-то под Свердловском. Говорят, что это поселок Афанасьевский, который, вроде бы, тоже вошел в город Свердловск, ныне Екатеринбург.
Но большей частью мои юные годы прошли в городе Жуковке Брянской области. Мое первое воспоминание – это крещение. МОЁ крещение! Я помню его достаточно отчетливо, хотя мне было чуть более двух лет. И это не более поздние рассказы моих родителей и крёстных. Мои родители не присутствовали в церкви, где меня крестили, они вообще находились дома. С крёстными родителями я общался не так уж часто, и они тоже не могли рассказать мне об этом событии. Как бы то ни было, но я крещён в православии. Хотя сделали это без моего согласия, но факт есть факт. Было ли это для меня «Со – бытием»? Не уверен. Но, с другой стороны, если я это запомнил на всю жизнь, то, наверное, все-таки было.
Второе отчетливое мое воспоминание – это столкновение с миром природы, которая отнюдь не всегда является доброй к своим детям, то есть, к человеку. А конкретно – с козой. Не знаю точно, было ли мне 5 или 4 года, но я отчетливо помню, как коза, которую держала наша соседка по бараку, вдруг подняла меня на рога, как пушинку! Не знаю, не помню, чем я ей не угодил, может, как-то дразнил ее? Но она перебросила меня через себя прямо в лужу. Я ревел на весь двор. Моя старшая сестра Лена отвела меня мокрого домой.
Третье воспоминание – это опять ситуация с Богом, точнее, с иконой. Когда мне было 6 лет, мы переезжали из барака «Стахановский» в квартиру на улице Карла Маркса. Я сразу попал в круг ребят не только из нашего дома, но и нашего двора, состоящего из 4-х домов. Как-то я услышал, что они матерятся, и сказал им, что делать этого нельзя, ибо «Боженька язычок иголкой наколет» – так говорила мне мама, показывая при этом на шифоньер, на котором лежала икона. Это была ее икона. Ребята долго и дружно смеялись над моими сентенциями, а затем солидарно ответили мне: «Бога нет!» С этими словами я пришел домой и спросил об этом у матери, но она лишь сказала: «Подрастешь – поймешь!».
Старший брат Виктор.
Всю свою сознательную жизнь я провел под бдительной опекой старшего брата Виктора. Не знаю, как для кого, но для меня он был самым важным человеком в жизни и в мире. Может показаться, что я преувеличиваю роль и значение старшего брата – обычно главными социализаторами и воспитателями в семье считаются мать и отец. Но в становлении своего отношения с миром я всё же считаю главным человеком именно брата. В обоснование этого можно привести множество примеров и воспоминаний из моей жизни. Но я приведу только несколько, которые имели для меня экзистенциальное значение.
Отлично помню ситуацию, мне было уже лет 11– 12. Мы все поголовно играли на деньги, но не в карты, а в «битку». Суть игры заключалась в том, чтобы аккуратным ударом болванкой, отлитой из свинца в столовой ложке («биткой»), по лежащей на земле монете перевернуть ее. Если игроку это удавалось, то он забирал монету. Когда я играл с ровесниками, то, как правило, ставка «на кон» была 1 копейка, и в случае неудачи проигрыш был незначителен – 5–7 копеек. Их легко можно было отыграть на следующий день или отдать долг, сдав очередную подобранную в парке или возле подъезда бутылку, которая стоила 12 копеек. Но однажды, то ли сдуру, то ли от азарта, я пошёл играть с пацанами старше меня, старше лет на 5 – 6. Это была пропасть! Я тогда этого не понимал. Ставка на «кон» была 10 копеек. Конечно, если бы мне повезло, то я мог бы «разбогатеть». Но случилось как раз то, что должно было случиться. Дней за десять я умудрился проиграть парню – Саше Каме – целые 1 рубль 20 копеек! Это были огромные деньги! Их нельзя было так просто где-то взять или найти. Когда я только представлял, что мне как-то надо отдавать этот долг, меня охватывал ужас!
Не помню точно, как брат узнал об этом моем долге. Но он пришел за сараи, где мы обычно играли «в битку», и застал меня играющим. Он подозвал Каму и спросил: «Сколько денег тебе должен мой брат?» Кама назвал ему цифру. Брат в это время уже работал на мебельной фабрике, и у него были свои личные деньги. Он отсчитал Каме мой долг, отдал его со словами: «Больше никогда не принимай в игру моего брата!», повернулся ко мне и сказал: «Никогда больше не играй со старшими!» В этот миг день опять засиял для меня всеми красками, и я с невероятным облегчением и легкостью пообещал брату никогда более не играть со старшими пацанами. Так он спас меня от страшной разборки с родителями. Я даже представить себе не могу, что услышал бы от родителей, а возможно, и почувствовал бы на своей спине! Битьё от отца и матери было очень редким, они не злоупотребляли этим средством в процессе нашего воспитания, но по делу и к месту могли его применить. Однако я даже не побоев боялся, я гораздо больше боялся, что они вообще узнают о том, что я играю на деньги.
Второй случай тоже был для меня на грани психологического срыва. Это случилось, когда я учился в 4 классе. У нас во дворе жили мать и дочь – обе учителя начальной школы. Фамилии их я не помню, но отлично помню, что дочь Ася. Не уверен, что память зафиксировала инцидент именно так, как он произошел в реальности. Но однажды эта Ася пришла в наш класс и в присутствии нашей учительницы Веры Дмитриевны Волковой и всего нашего 4-го «В» заявила, что я, якобы, обзывал ее «Ася – курочка снеслася!». Не помню, чтобы это было на самом деле так, хотя в своем кругу мы действительно ее так обзывали. Но вот чтобы в ее присутствии… – нет, такого не было в наших правилах и привычках! Тем не менее, эта Ася Михайловна (отчество тоже точно не помню) заявилась к нам в класс и устроила судилище надо мной. Это потрясло меня до основания моей детской психики! Я в слезах прибежал домой и, рыдая, рассказал брату о произошедшем. Он побежал в соседний дом, где проживали Ася с матерью. Что он там говорил и делал, я не знаю, но они более не предпринимали попыток наказать меня. Кто родился и вырос в маленьком городке – районном центре в России, тот хорошо поймет меня: что такое Старший брат!
Кроме Веры Дмитриевны Волковой, с хорошей стороны могу вспомнить учительницу пения Аллу Захаровну Сенину (Лашину). Она – педагог от Бога. Как она сумела «заразить» нас, ребят, хоровым пением! 3–4 года я ходил петь в хоре. Она вела строгий учет посещений, мы боролись за их количество. Но главное – это выступление на районных, а иногда на областных конкурсах хорового пения. Мы пели великие песни о нашей великой Родине. Мы проживали и переживали ее историю. История страны становилось нашей историей через эмоциональную сопричастность с ней. И все это сделала Алла Захаровна – простой учитель пения. Она оставила в моей душе глубокий след на всю жизнь.
В качестве отрицательного педагогического влияния на меня могу привести пример Людмилы Ивановны Голубевой – нашего классного руководителя с 5 по 8 класс. Она умудрилась ставить нам оценки по поведению за четверть и за год, не проводя никаких занятий в нашем полуклассе, на которые мы делились для прохождения уроков английского языка. Для меня четверка по поведению за четверть была приговором, ибо мой отец придавал самое большое значение именно отметке и поведению.
Мой старший брат в своё время был жёстко наказан отцом за четверку по поведению и переведён в другую школу. Мать не хотела повторения этой истории и поэтому разрешила мне стереть «4», а вместо нее поставить себе «5». Хорошо, что отец доверял матери контроль за моим дневником. Но сколько нервов попортила Людмила Ивановна Голубева, я даже не могу сказать! Зато позже, когда я поступил на философский факультет МГУ, она хвасталась в школе, что тоже была причастна к этому событию. Ну, как говорится, Бог ей судья! Ничего, кроме отрицательных эмоций, этот педагог не вызывал у меня и тогда, и сейчас.
Особые воспоминания о брате связаны у меня с его «сочинялками». Мне было 10–11 лет, ему – 15–16, когда он открыл для меня «мир фантазий». Как только мы укладывались спать, я говорил ему: «Поехали в Сочи». Что означало, что я очень хочу услышать его новый рассказ о наших с ним приключениях – это и были «сочи», «сочинялки». Может быть, поэтому я с ранних лет увлекся фантастикой. В 11 лет я прочитал все 8 томов Беляева, а чуть позже Стругацких, Грина и др. Именно произведения А. Грина оказались наиболее близки мне по духу. А тогда брат уносил нас в мир своих юношеских фантазий, и это было незабываемое путешествие! Но однажды оно прервалось. Как-то к нам присоединилась сестра Лена, которая рассказала о наших «путешествиях» матери. Уж что она наговорила ей, мне трудно предположить, но после разговора с матерью брат раз и навсегда прекратил наши «путешествия». Увы! Не знаю, что сказала брату мать, но, видимо, что-то не очень приятное.
В тяжелые 1990-е годы брат Виктор был основной опорой для наших родителей. Они уже не работали, пенсии никуда и ни на что не хватало. Брат устроился на птицефабрику, где зарплату всегда выдавали яйцом или курами. Так они вместе и прожили «лихие 90-е». Сестра в это время вела натуральное хозяйство – куры, козы, огород, и тоже, чем могла, помогала родителям. Я в это время – увы! – ничем помочь им не мог, ибо наша (уже моя) семья в эти годы сама боролась за выживание. Об этом далее я подробнее расскажу специально, когда перейду к периоду нашего оренбургского жития–бытия.
Старший брат также стал для меня той самой первой ступенью ракеты, которая вывела меня на новую орбиту моего бытия. Именно брат Витя первым, а может, и единственный в моем окружении, сказал, что надо уезжать из Жуковки. Остаться в Жуковке – это значит не увидеть ни новых горизонтов, ни новых возможностей. И если раньше его собственный горизонт не распространялся дальше Брянска и строительного техникума, то позднее он уже работал в Дудинке в строительной организации, и горизонт его виденья и планирования менялся вместе с этими факторами его личной жизни. Как бы то ни было, но именно брат, а не знакомые или родители, дал мне тот жизненный импульс и стал для меня той «социально значимой фигурой», которая, в свете теории социализации, обязательно должна присутствовать в жизни каждого человека, особенно молодого, в процессе его личностного становления. Конечно, понимать всё это я стал гораздо позже в результате рефлексии своего жизненного опыта и пути.
Чем больше пишу о старшем брате, тем больше всплывает в памяти критических и экзистенциальных ситуаций. Он учил меня плавать на реке Десне, и в 3–4 классе, если она была в спокойном состоянии, я достаточно легко преодолевал ее от берега до берега. Но однажды мы с ним решили переплыть её, когда прошли сильные дожди и река вышла из берегов. Как выяснилось, к тому времени у меня не было ни силы, ни опыта преодоления такой широкой и полноводной реки. Примерно до середины реки я доплыл без проблем, а вот вторую половину пути начал «хлебать водичку». Позже брат признавался: «Я струхнул по-настоящему», однако мне всячески показывал, что ситуация у него под контролем. То ладонь мне под живот подставит, чтобы я чувствовал точку опоры, то подскажет, чтобы я не «хлебал водичку», а увереннее греб руками и интенсивнее работал ногами. Короче, это жизненное испытание водой мы с ним с трудом и страхом, но прошли. И оба вспоминали об этом эпизоде практически всю оставшуюся жизнь.
Получается, что по всем памятным мне эпизодам моей жизни брат Витя занимает в них, я бы сказал, особое, неоспоримо первое место. Стоит ли говорить, что он – непременная защита в столкновениях с ровесниками из других группировок, которые формировались по территориальному признаку. Но были и «общегородские авторитеты». Очень часто достаточно было упомянуть о своём знакомстве или родстве с одним из таких «авторитетов», как драка прекращалась или даже не начиналась вообще. Мой брат как раз был одним из них, и я был за ним, как за каменной стеной. Поэтому я очень остро ощутил на себе, когда он ушел в армию, а потом совсем уехал из Жуковки. Можно сказать, что все мои горизонтальные связи с внешним миром пришлось перестраивать без опоры на старшего брата, на его силу и авторитет.
Могу еще много рассказывать о брате, для меня он на всю жизнь остался старшим. Даже, когда уже в зрелом возрасте я приезжал в Жуковку, где проживали мои родственники, то основную часть времени я проводил с братом. Хотя в то время я был уже и кандидатом, а позднее и доктором философских наук, тем не менее, всегда внимательно слушал его, ибо его замечания и размышления о жизни были для меня этаким «голосом народа». Я редко спорил с ним, возражал ему только тогда, когда он уж очень сильно сгущал краски. Повторяю, в полной мере мои чувства могут понять и принять только люди, у которых был старший брат. Далее, видимо, брат еще будет всплывать в описаниях, пока же на этом можно поставить точку.
Раз я начал со старшего брата, то логично было бы вспомнить здесь и старшую сестру Лену. Она в моей жизни сыграла не такую большую роль, как брат, но вспомнить ее тоже можно и нужно. Из воспоминаний детства помню только, как мы «сражались» с ней за «место под солнцем». Причем сражение было не только на словах (вербально), но и зачастую в реальных физических стычках. Она старше меня почти на 2 года, но я был крепким мальчиком, а она все-таки девчонкой, поэтому наши выяснения отношений в целом носили позиционный характер. Надо сказать, что при этом ни я, ни она никогда не обращались за защитой к матери или отцу, понимая, что ничего хорошего это нам обоим не сулит. Лена до сих пор живёт в Жуковке. Правда, она некоторое время жила в Брянске, когда училась в музыкальном училище и снимала там комнату у бабы Вали Качковой, что потом сыграло существенную роль в моей жизни. Об этом надо будет позже рассказать специально и подробно. Пока это всё, что вспомнил о наших отношениях с сестрой. Конечно же, она была и остается для меня родным человеком, особенно сейчас, когда ушли в лучший мир родители и старший брат. Но повторюсь, что особой душевной или духовной близости, подобно той, что была у нас с братом, у меня с нею не сложилось. Может, она считает иначе, этого я не знаю. Но что я точно знаю с её слов – она глубоко уважала и любила брата Виктора. Его внезапный уход в результате сердечного приступа для нас обоих оказался большой потерей. И чем дальше отходит в прошлое эта трагическая дата, тем больше мы с сестрой осознаем значение и роль старшего брата в нашей жизни.
Родители. Видимо, с них следовало бы и начать, ибо именно они «сделали» все, чтобы я появился на свет. А может, они особо этого и не хотели, так гласят семейные предания. И, тем не менее, я появился на свет 28 октября 1956 года в селе (деревне) Быхово Комаричского района Брянской области. В то время моя мать – Мария Николаевна Иваненкова (в девичестве Бычёнкова) – жила здесь с детьми, вынужденно вернувшись всей семьей с Урала, где отец лишился работы, попав под сокращение штатов. Хорошо, что в деревне их ждал родительский дом. В деревнях в то время пустовавшие дома не были редкостью, так как многие разъезжались по всей стране в поисках лучшей доли. Никто эти дома не трогал и не занимал – в деревне, как известно, все было для всех на виду.
Отец устроился работать на кроватный завод в рабочем поселке Жуковка и ждал решения своей жилищной проблемы. Вскоре он получил в бараке «Стахановский» две комнаты, общая площадь которых составляла 16 квадратных метров, и мы все перебрались в Жуковку на постоянное место жительства. Я этого, естественно, не помню, ибо было мне в это время 1 год 10 месяцев. Знаю эту картину переезда со слов брата.
Мать в то время нигде не работала, была домохозяйкой. Трое детей на руках – не шутка! Отец очень скоро стал мастером на заводе, который в это время уже стал велосипедным заводом (ЖВЗ). Мать старалась нас всех, по мере сил, обуть, одеть, накормить. Сказать, что наше семейное воспитание чем-то значимо отличалось от других семей, не могу. Можно сказать, что в плане воспитания мы были среднестатистической семьей. Хотя сейчас всё больше понимаю, что отец, который был мастером, а не рабочим, – это все-таки, если не по уровню доходов, то по статусу – не рабочая семья. Поскольку долгое время отец был единственным кормильцем в нашей семье, и, соответственно, весь доход делился на 5 человек, постольку в материальном плане говорить об особом достатке в семье не приходится.
Отец – Иваненков Пётр Андреевич – в наше воспитание не очень-то вмешивался. Он, скорее, играл роль «ночного сторожа» и управлял нами по принципу отклоняющегося поведения. Пока всё было в рамках принятого и допустимого, он совсем не вмешивался, доверяя матери всё воспитание. Родители – они как воздух (атмосфера): когда они рядом, то их не очень замечаешь и как-то даже не очень ценишь. А когда они уходят (умирают), ты понимаешь, что они не просто дали тебе жизнь биологическую, но и социальную.
Очень хорошо помню их редкие рассказы о своей юности во время войны. Мать, 1926 года рождения, годы войны, проведенные под немецкой оккупацией, вспоминать не любила. Единственное, что я вынес из её воспоминаний об этом времени, – это то, что она считала, что им крупно повезло в том, что в их деревне жили не немцы, а австрийцы. Австрийцы были «лучше» немцев, которые лютовали в соседней деревне.
Редко, по случаю, она вспоминала, как в послевоенные годы училась в педагогическом техникуме. Лапти и лындики были для неё реалиями. Лындики – это вареные картофельные очистки, которыми – за неимением другого пропитания – спасались от голода. А лапти – понятно, они и в Африке лапти. В ту пору она каждый день шла 7 километров до техникума босиком по холодной земле и несла новые лапти в котомке. И только подходя к техникуму, доставала и обувалась в лапти, которые мастерил ее отец. Также в котомке она приносила лындики – это всё что могли ее родители дать ей в помощь. Так что голодные послевоенные годы 1946–1947 года мне хорошо запомнилось из воспоминаний матери.
Отец, 1927 года рождения, про военные годы и оккупацию совсем не вспоминал. Вспоминал только конец войны, когда учился в паровозостроительном техникуме и просил своего отца писать короткие письма. Письма своего отца он использовал для записи лекций в техникуме. Как, наверное, у подавляющего большинства простых людей, у него тоже были похожие воспоминания о голодных годах, когда спасались тем, что собирали весной мёрзлую картошку, перезимовавшую на полях, из которой делали лындики или «тошнотики».
Вот такое дыхание войны – Великой Отечественной войны – доходило до нас, их детей. Они не были участниками боевых действий и, скорее всего, попадали в категорию тружеников тыла, но поскольку жили в оккупации, им такой статус был не положен по законам того времени.
Можно, наверное, долго и много вспоминать родителей с благодарностью. Но если говорить об особых, экзистенциальных точках в этом общении, то можно вспомнить 2 – 3 момента.
Мать я запомнил в очень сложной и трудной для меня ситуации. Я учился в 5-м классе и пошел в соседний дом к своему приятелю, с которым мы учились в одном классе, – Алексею Филиппову. Он прояснил мне мой вопрос по домашнему заданию, а потом как-то вскользь сказал, что у нас в Жуковском районе бушует эпидемия ящура, и, чтобы не заразиться, надо беречься. Он назвал симптом ящура – боль в горле. От его дома до нашего было ходу минуты 3. Придя домой, я сразу упал на кровать со словами: «У меня ящур! Не дотрагивайтесь до меня, я не хочу умирать, я задыхаюсь!» Мать и сестра были в это время дома, они очень испугались. Но мать прекрасно знала, что ящур – это болезнь коров, и людям он никак не передается. Вместе с тем, она видела, что я действительно задыхаюсь. Быстро осмотрев мое горло, она поняла, что у меня реально проблема с гландами, и оперативно принялась меня лечить. Я очень хорошо помню эту ситуацию, ибо реально почувствовал «дыхание смерти». Это, наверно, самое глубокое моё переживание детства. Интересно, что я одновременно переживал свою смерть и заботу о ближних. Если мне предстояло умереть, то я хотел, чтобы это случилось только со мной и никак не затрагивало бы моих родных и близких. Позже мать говорила мне и знакомым, что она сама сильно испугалась, но не растерялась и, как настоящая мать, вступила в борьбу за мою жизнь и здоровье.
Об отце как о воспитателе я уже говорил. Можно привести два примера такого вмешательства в процесс воспитания. Первый, если мне память не изменяет, произошел, когда мне было 12 лет. Мы с друзьями повадились ходить на базар, где после его закрытия ходили вдоль прилавков в поисках мелочи. Иногда для этого проводили босой ногой по мягкой куче песка, чтобы обнаружить нечаянно упавшие туда монетки разного достоинства. За один раз можно было насобирать копеек 15–20. На эти деньги я далее играл в «битку» или «пристенок»[1], а иногда покупал газировку или мороженое. В общем-то, достаточно легальный, на мой взгляд, – как тогда, так и теперь,– способ заработать деньги на свои нужды. Уж не знаю точно, кто рассказал об этом моему отцу, но реакция его была очень жёсткой. Нет, он не бил меня, но его тон разговора и взгляд я запомнил на всю жизнь. Он просто пригвоздил меня к «доске позора». Его основной аргумент сводился к тому, что они с матерью достаточно зарабатывают, а если он дает какие-то деньги, то этого достаточно для удовлетворения моих потребностей. И категорически запретил мне ходить на базар. Не мог же я ему сказать, что мне нужны деньги и на азартные игры! Хорошо, что он тогда и, наверное, до конца своей жизни не подозревал, что я еще и в азартные игры на деньги играю. Об одной такой «печальной истории», из которой мне помог выбраться старший брат, я уже рассказывал.
И второй случай такого – критически важного – вмешательства в процесс семейного воспитания. После окончания 8 классов я надумал, точнее, решил поступать Брянский строительный техникум. Надо сказать, что в школе я учился очень хорошо и объективно представлял для неё определенную «ценность». Посему там не хотели отпускать меня в техникум и потому не выдавали мне аттестат. Мать 2–3 раза ходила в школу, но аттестат ей так и не отдали. Не знаю, как долго школа водила бы ее за нос, но она пожаловалась отцу на бесплодность своих попыток. Отец сходил в школу всего один раз! Что он там и кому говорил, но результат был стремительный! На следующий день мать принесла мой аттестат об окончании 8 классов, что сделало возможным моё поступление в Брянский строительный техникум.
16 лет, которые я прожил дома с родителями, были, конечно же, наполнены каким-то содержанием. Но, видимо, сейчас многие детали либо забылись, либо не имеют большого значения для меня и моего последующего становления как личности. Вот почему я перехожу к другим факторам вторичной социализации – школа, улица, друзья, СМИ (средства массовой информации).
Даже не знаю, что можно и нужно поставить на 1 место. Если по теории, то школу, но почему-то в первую очередь всплывает улица – двор. В наше время был такой реальный фактор (институт вторичной социализации) – двор. Во дворе мы проводили большую часть своего свободного времени, а летом так целые световые дни. Двор был наше ВСЁ! Короткие забеги домой «на перекус» – и снова во двор. А там столько интересного! Играли мы сами и затевали всё тоже сами. «Чижик» и «салочки», и «лапта», и «догонялки», и «скакалки», и «выбивалки» – всего не упомнить и не перечислить! Конечно, были карты и «битка», и это всё вдали от родительских глаз. Карты – в скверике напротив дома. Там мы находили укромное местечко и играли в карты, в основном, в «дурака», редко в «очко» или в «буру». Но играли не на деньги, а просто на «счет». При этом мальчишки играли отдельно от девочек. А вот в лапту, салочки, штандер и пр. всегда играли вместе. Ещё была такая игра «Миллион», уж не знаю, кто и когда её придумал, но нравилась она всем.[2] Мы всегда играли в неё с интересом и азартом в своем любимом скверике. Сквер официального названия не имел, но, поскольку там стоял памятник Ленину, то мы называли его ленинским, а может быть, это и было его официальное название.
Нашу детскую летнюю жизнь невозможно представить без велосипеда. Жуковка – это велосипедная столица России, а может, и всего СССР. Велосипедный завод, по существу, был для Жуковки градообразующим предприятием. В каждой семье было по 2–3 велосипеда, и взрослые и дети добирались до всех мест в городе на велосипедах. Вместе с тем, знаменитый на всю страну (СССР) Жуковский велосипедный завод, на котором работало почти все взрослое население города, был «бесплатным поставщиком» запасных частей для всех велосипедистов. «Несуны» – так позже называли таких людей, – без всякого страха выносили и затем продавали на рынке спицы, цепи и даже колеса. Наиболее заядлые умудрялись перебрасывать через не очень высокий заводской забор целые велосипеды. Такие вот были времена.
Так что наш «железный конь» – велосипед служил нам во всех путешествиях. Летом за ягодами и грибами в лес, ну, и очень радостно – на речку. Река Десна – там мы проводили бОльшую часть своих летних каникул. Родная «песчанка» – особое место на Десне, снится мне до сих пор. Каждый раз, когда я приезжаю в Жуковку, то обязательно езжу туда. Пока был жив брат, мы добирались до нее на велосипедах. К моему приезду Витя готовил для меня гостевой велосипед. Сейчас, конечно, можно доехать на «песчанку» на такси за 100 рублей, но, как говорится, это не тот «коленкор».
Но вернемся к нашим летним дворовым играм. Как правило, в них принимало участие минимум 10 – 12 человек. Именно наш двор был точкой притяжения для детей всех соседних домов, поскольку только в нашем доме в разные годы проживало от 12 до 18 детей, это при том, что в нём было всего 8 квартир. Летом, кроме того, что мы играли в подвижные игры, мы также сами для себя занимались спортом. В нашем дворе усилиями соседа Давида Григорьевича Якубовича были установлены турник и брусья. Гантели и другие спортивные принадлежности мы выносили сами. Ими мог воспользоваться любой желающий. Вообще же заниматься спортом тогда было даже очень модно. Помню, как в 8-м классе на уроках физкультуры я подтянулся на турнике 15 раз, а отжался от пола 30 раз. Это было больше всех в классе! Также я поспорил с кем-то из класса, что через месяц отожмусь более 100 раз. Я начал тренироваться, и каждый день прибавлял по 2 раза в каждом подходе. В итоге через месяц я смог отжаться 120 раз. Это в очередной раз резко повысило мой рейтинг в глазах одноклассников.
Моими друзьями по двору были Яша Якубович, Саша Лучкин, Саша Шарапков, Володя Ковалёв, Лёха Филиппов, Володя Вергайкин. С кем-то из них мы занимались спортом, с кем-то играли, с кем-то ездили в лес по грибы и ягоды. На Десну мы тоже ездили все вместе. Яша Якубович не умел плавать, и мне однажды пришлось его спасать. Он хотел в мелком месте перейти реку, но не учел, что перед берегом была яма глубиной 2 метра. Он решил ее перенырнуть, а для этого ему надо было на некоторое время оторваться ногами от дна реки. Бурным течением реки его отнесло на глубокое русло, и он начал тонуть. Я поднырнул под него и вытолкнул его к берегу. Знакомые ребята помогли мне вытащить его на берег. Яша очень испугался и после этого больше на речку с нами не ездил. Моими друзьям в старших классах как-то незаметно стали Юра Ильин, Игорь Иванютин, Лёня Козлов. Но об этом чуть позже.
Зимой наш двор так же был центром притяжения для всех детей, взрослых и малых. Мой брат Виктор многие годы – как минимум, 5 лет, до ухода в армию, – занимался организацией заливки катка в нашем дворе. Вначале надо было утрамбовать снег. Мы, младшие ребята, усаживались на дверь, снятую с петель, а старшие тянули этот «возок» по двору. Таким образом снег подготавливался для заливания водой. Вода всегда была рядом – колонка выходила из кочегарки, которая снабжала теплом наши дома, и потому недостатка воды не было. Шланги нам давали пожарные, которые тоже были по соседству с нашим домом. После того, как брат ушел в армию, главным организатором этого процесса стал я. Но вскоре мы отказались от этой затеи, так как получили очень мощного конкурента в виде катка, который заливался городскими властями на районном стадионе. И мы дружно перекочевали на этот настоящий каток.
Кроме катка и лыж, мы зимой играли в шашки, шахматы, города, шарады, но подвижные игры все-таки были вне конкуренции, и при первой возможности мы убегали на каток. В младших классах мы очень любили услышать по радио, что из-за морозов занятия в школе отменяются. «Ура!» – кричали мы и дружно высыпали на улицу. Катались на горках, лазали по сугробам. В старших классах занятия отменяли значительно реже, поэтому таких праздников было меньше, и мы завидовали младшеклассникам.
Средства массовой информации в моей жизни. Первой моей газетой была «Пионерская правда», которую я самостоятельно читал «от корки до корки». Важно, что никто не заставлял меня это делать. Просто мой отец всегда выписывал себе «Правду» и «Известия», а для нас – «Пионерскую правду». Но первое моё воспоминание о СМИ – это всё-таки радио. Мы тогда еще жили в «Стахановском». Помню, как прибежала наша соседка и закричала: «Маша, включай радио, наш человек в космосе!» Так я узнал о полёте Ю.А. Гагарина. Не знаю почему (может, от радости), но мать и соседка плакали. Я тогда, конечно, не понимал всю историческую значимость этого события, но с годами и для меня, как для миллионов наших сограждан и даже для миллионов жителей Земли, становилась понятной грандиозность этого полета!
Сейчас, в эпоху Интернета, как-то на второй план отошло телевидение. Я очень хорошо помню, как в нашем доме появился первый телевизор. Если мне память не изменяет, это был 1964 год. Это чудо современной техники появилось у наших соседей Якубовичей, и мы стали записываться к ним в очередь «на телевизор». Имею в виду нас, соседских детей, и очередь, чтобы посмотреть телевизор, не важно, что в это время по нему показывалось. Самое яркое воспоминание того периода – чемпионат мира по футболу 1966 года в Англии. Мы набивались у Якубовичей человек по 10 в комнату и прихожую и болели за нашу сборную. Как оказалось впоследствии, это был лучший чемпионат мира для сборной нашей страны, и СССР, и России. Как же мы болели и переживали! Таких эмоций, я, наверное, не переживал очень долгое время. Их перекрыли только переживания за нашу сборную по хоккею. А поскольку чемпионат мира по хоккею с шайбой проводился каждый год, а в 1968 году мы уже купили себе черно-белый телевизор «Рекорд 6» и могли болеть дома, не скрывая своих эмоций, то, наверное, это было самое сильное мое переживание того времени. Мы болели за НАШУ сборную команду – команду СССР. Это было реальное воспитание патриотизма, что я сейчас понимаю всё больше и больше.
Надо сказать, что в эти годы наша сборная становилась чемпионом мира по хоккею с мячом, и эти матчи транслировались по телевизору, но мы как-то меньше болели за этот хоккей, а вот хоккей с шайбой! – это было захватывающее зрелище! И мы болели изо всех сил, как могли!
Что-то я увлекся своим двором, и незаметно школа отошла на второй план. В реальности же школа занимала, конечно, особое и важное место: «И читать, и умножать, малышей не обижать учат в школе, учат в школе, учат в школе!» Так пелось в песне, так оно и было в жизни.
Я пришел в первый класс почти в 8 лет, но читать не умел, а вот считать уже умел хорошо, особенно когда надо было считать деньги. В деталях начальную школу я не помню, или почти не помню. Учеба давалась мне легко, я без особых трудов овладевал знаниями по всем предметам начальной школы, учился на «отлично». Нам вручали грамоты и благодарности, которые, увы, не сохранились. В целом в то время и сейчас школа представляла для меня элемент обязательной программы, а так как я учился там почти на автомате, то есть, без проблем, учебные дисциплины я постигал без усилий, то особенно и вспомнить нечего, особенно из периода начальной школы.
Хотя, если напрячь извилины, то, наверно, что-то всплывет. Очень хорошо помню важное для моего развития летнее задание по чтению книг на каникулах перед 4-м классом. На лето нам было задано прочитать 120 книг и рассказов. Я прочитал из них 118, и был единственным учеником класса, кто торжественно сдал тетрадь с отметками о прочитанной литературе. С тех пор я стал запоем читать классическую литературу, и особенно фантастику. Любовь к чтению я сохранил на всю оставшуюся жизнь. Вспоминаю также свое первое участие в районной олимпиаде по математике в 4-м классе. Мы с Алексеем Филипповым заняли 1 – 2 места, и Вера Дмитриевна Волкова – наша первая учительница похвалила нас перед всем классом. Это было сугубо моральное поощрение, но мне было очень приятно. Со временем я навострился делать домашние задания (письменные) на переменах, и потому после школы мог позволить себе заниматься тем, что считал тогда для себя полезным и приятным. В общем и целом начальная школа сохранилась в моей памяти как отрадная страница моей жизни.
В пионеры мы с Лёхой Филипповым вступили раньше других наших одноклассников, так как были старше них, учились на «отлично» и имели особые заслуги в виде побед на олимпиадах. Я помню, как нам доверили стоять в почетном карауле возле памятника Ленину в нашем скверике. Я очень этим гордился! Вспоминаю также наше участие в сборе металлолома и макулатуры. Что касается металлолома, то нам всегда помогали наши родители. Мы – я, Яша Якубович, Саша Лучкин, Лёша Филиппов – всегда сдавали больше всех в классе и металлолома, и макулатуры. Наш класс, благодаря нашим усилиям, всегда был первым в соревновании между параллельными классами. Всегда было приятно смотреть, как приезжала машина за сданным нами металлоломом и увозила его в Брянск на переплавку. Мы этим очень гордились! Гордились тем, что наш труд вливается в труд нашего города и нашей страны. Опять-таки это было реальное коммунистическое воспитание, а не призывы на словах. На реальных делах мы становились гражданами Великой страны – СССР.
Особое впечатление – даже потрясение! – я испытал в 1965 году 9 мая. Тогда впервые после войны отмечали День Победы. Ветераны Великой Отечественной Войны – все со своими орденами и медалями – собрались на площади города возле Братской могилы. Мы с ребятами ходили, вертели головами во все стороны и по-новому открывали для себя многих своих знакомых мужчин. Особенно мы были поражены тем, что наш знакомый банщик, которого мы частенько видели пьяненьким, оказался полным кавалером ордена «Славы»! Для меня мир просто перевернулся, перестал быть черно-белым кино. Черно-белое кино о жизни стало цветным! Оказалось, что о рассказы о войне, подвиге наших солдат и их послевоенной стойкости разбиваются те реалии жизни этих солдат после войны, иногда неприглядные, которые мы видели в нашей повседневности. По крайней мере, я перестал подшучивать над этим банщиком. И еще этот день я запомнил потому, что в честь 20-летия Победы был выпущен юбилейный рубль, и я пытался сделать из него медаль. Из этой затеи у меня, конечно же, ничего не вышло, но я запомнил это событие на всю жизнь
С раннего детства мы ходили в лес собирать ягоды и грибы. Однако мои воспоминания об этом очень смутные. Хорошо помню, как малышом я собирал чернику в маленький гранёный стаканчик. Мне это быстро надоедало, кусали комары, и я начинал хандрить. Мать всячески пыталась меня отвлечь, ибо надо было обязательно собрать 5 литров ягод. Зато потом, когда мама варила варенье, его хватало на всю зиму, и я с удовольствием уплетал его, намазав на белый хлеб. Вкуснее черничного варенья я в своей жизни ничего не ел! А может, просто это был вкус моего детства. Так мы – я, брат и сестра – приобщались к труду на благо семьи. Денег купить ягоды на базаре у нас просто не было. Я сейчас это хорошо понимаю, а тогда вряд ли понимал. Мать не работала, работал только отец, а нас, троих детей, кормить было чем-то надо. Ясно, что варенье – не повседневная еда, но как неожиданное лакомство среди зимы – это было здорово!
Отнюдь не отличавшаяся роскошью жизнь была естественной причиной того, что во времена моего детства и отрочества для меня всегда остро стояла проблема карманных денег. Я пытался ее решить (впрочем, не я один) путём собирания бутылок в нашем скверике, где было любимое место «культурного» отдыха трудящихся «на природе», с бутылочкой дешевого вина, которую запивали лимонадом. Были еще бутылки водки, но реже. Пустая бутылка при приеме стоила 12 копеек, а за день (точнее, за вечер) можно было найти 2 – 3 бутылки. С учетом того, что мороженое стоило 9 или 12 копеек, то, конечно же, охота за бутылками была делом прибыльным во всех смыслах слова. Весь скверик, как положено, был разделен между нами на «свои зоны», но никаких войн по поводу передела «зон» сбора бутылок между нами не было. Родители никогда не требовали от нас отчета в том, сколько, когда и как мы заработали и потратили таких денег.
Одно время приемщицам посуды запретили принимать бутылки у мальчиков. Мне пришлось прибегать к помощи сестры Лены. Впрочем, поскольку я всегда в ответ покупал ей мороженое, она охотно на это соглашалась. Мы с ребятами пробовали сдавать и металлолом, но как-то этот бизнес у нас не получился: 2 копейки за килограмм – такая цена нас не устраивала, ибо найти в больших количествах металл мы, конечно же, не могли.
Хотелось бы еще добавить и тот факт, что некоторые ребята моего возраста уже во 2–3 классе начинали курить. На переменах они собирались за уборной (типа «сортир») и тайком курили. Я это видел своими глазами, но желания курить у меня никогда не возникало. Думаю, что и принимать бутылки у мальчиков запретили именно потому, что некоторые из них тратили эти «честно заработанные» деньги на покупку сигарет.
Из общественной жизни хорошо помню, как мой отец слушал по радио сообщение о том, что Никита Сергеевич Хрущев освобожден от должности Председателя Совета Министров СССР и Первого секретаря ЦК КПСС, а на его место назначены и избраны Алексей Николаевич Косыгин и Леонид Ильич Брежнев, соответственно. Отец сказал, что надо было сделать наоборот, то есть, Первым секретарем ЦК КПСС избрать Косыгина. Смысл этих слов я понял значительно позже. Вообще, мой отец отличался своими самостоятельными суждениями, как о внутренней и внешней политике нашей страны, так и о международных делах.
Нужно, наверное, рассказать и о моей жизни в музыке. Я очень хотел научиться играть на баяне, как наш сосед дядя Володя Шарапков. Мне казалось, что достаточно взять в руки баян, и тут же из него польется знакомая и любимая мелодия. Увы, чудес на свете, в том числе и в музыке, не бывает! Научиться играть по нотам это одно дело, а вот подбирать мелодии «на слух» – совсем другое. Как оказалось, таланта подбирать «на слух» у меня не оказалось, но я отходил в музыкальную школу все свои 5 лет, до ее окончания. В значительной степени это было связано с семейными финансами. Оказалось, что если в музыкальную школу ходим мы вдвоем с сестрой Леной – я на баян, а она на виолончель, то для родителей плата за обучение составляла ту же сумму, как если бы они платили за обучение только одного ребенка. В этих условиях, действительно, мне не было никакого смысла бросать занятия по классу баяна. Хотя очень быстро и я, и мои родители поняли, что музыканта, который сможет свободно играть на праздниках народные песни, из меня никогда не получится. Тем не менее, я должен признать, что 5 лет походов в музыкальную школу не прошли для меня даром – я получил определенный доступ к музыкальной культуре. В первую очередь, это касается музыкальной литературы. Глинка, Чайковский, Мусоргский и другие известные композиторы вошли в мою жизнь. Не уверен, что это произошло бы без участия музыкальной школы. И потом я ни разу не пожалел о том, что окончил музыкальную школу.
Более того, именно моё умение читать ноты позволило мне занять место в вокально-инструментальном ансамбле (ВИА) нашей школы, в котором я сыграл в первый, последний и единственный раз на нашем выпускном вечере после окончания 8 классов. Мое участие в ВИА автоматически прекратилось, ввиду моего ухода после 8 класса в Брянский строительный техникум.
Очень хотелось бы остановиться на моем трудовом воспитании. Мои родители никогда не препятствовали мне в желании, по мере моих сил и возможностей, заработать какие-то деньги. Речь идёт не о тех деньгах, которые временами появлялись у меня за сдачу бутылок и прочие способы относительно честного получение денег. Первые трудовые деньги я заработал в 10 лет, помогая старшему брату Виктору сбивать ящики в заготконторе. Ящики для фруктов и овощей. Нельзя сказать, что это были большие суммы, но это были реально заработанные мною деньги. Следующим летом, в 11 лет, я уже сам устроился сбивать ящики на базе, отделенной от нашего двора забором. Поэтому мы ходили на работу не через проходную, а через забор. Если я правильно помню, то мне удалось заработать тем летом более 12 рублей. Это были огромные деньги! Родители разрешили мне потратить их на мою подготовку к школе. Уже точно не припомню, что именно я купил, но было очень приятно, что я на свои деньги купил нужные мне вещи к школе.
Между тем, настоящие, большие деньги я получил в 12 лет, когда впервые устроился работать на стройку. И дело было даже не в деньгах. Работа на стройке, можно сказать, перевернула моё сознание. Я понял, что работа на стройке – это больше чем работа! Это труд на благо людей. Я четко понял и прочувствовал романтику строительных работ, когда приходишь на пустое место, а уходишь через 2–3 месяца, и за тобой остаётся нужное людям и обществу сооружение – будь то силосная траншея, водонапорная башня или еще что-то. Я понял, что хочу быть строителем, и даже более того – именно каменщиком! Кроме того, работа на стройке в 14 лет позволила мне получить 70 рублей, и я заказал себе в ателье болоневую куртку индивидуального пошива, так как купить такую куртку в магазине в то время было просто невозможно. Я несколько лет носил эту куртку, пока не сжег её соляной кислотой, которую вынес из школьной химической лаборатории. Доступ к последней был мне открыт, благодаря участию в олимпиадах, в том числе и в областной (хотя я не занял там призового места). Но мне хотелось иметь дома свою лабораторию. Совсем на легальных началах я смог заполучить из школьной лаборатории колбы, пробирки и прочее, а вот химикаты надо было «добывать», ибо они все были на строгом учете. Про домашнюю лабораторию пришлось забыть.
Однажды во время работы на стройке в строительной организации мне пришлось отстаивать свои права и права моих сверстников. Нам закрыли наряды по минимальным расценкам. Я тогда еще не имел никакого специального образования, но быстро понял эту «бухгалтерию» и доказал мастеру, что он неправ, а начальнику СМУ, где мы работали, пригрозил обращением в профсоюз. И надо сказать, что угроза возымела свое действие. Из этого я сделал вывод, что профсоюзы – это реальная сила в защите прав трудящихся. Немного позже, когда я уже учился в строительном техникуме, я вступил профсоюз и узнал, что «Профсоюзы – это школа коммунизма» (именно так Ленин определил место и роль профсоюзов).
Вместе с тем, честно вспоминая свое прошлое, нельзя идеализировать наши проказы во дворе и в скверике Мы взрывали карбид за сараями. Однажды бутылка не взорвалась, и Миша Зернин решил её потрясти. Она взорвалась у него в руках. Было море крови, и, если бы не дядя Давид Якубович, то неизвестно, чем бы это закончилось. Он быстро посадил Михаила на велосипед и отвез его в больницу. Еще мы бросали в костер патроны, которые находили в местах бывших военных боев на Брянщине. Находки патронов не были редкостью. Но как мы додумались бросать их в костер, ума не приложу! Хорошо еще, что мы догадались, прежде чем бросить в костер патроны, упасть на землю. Пули буквально свистели над нами! Стрелял, хоть и с меньшей силой, и строительный шифер. Еще мы делали «поджигалы». Стрельба из них была также связана с риском для жизни, но, как говорится, бог уберег. Катали шарики ртути! О том, что она очень опасна для здоровья, мы узнали гораздо позже. Так что «счастливое и безоблачное детство» при ближайшем рассмотрении таковым, по сути, не было. Но я всё равно с душевным теплом вспоминаю все его дни.
Зимой забав и шкоды было меньше, так как зимние каникулы были гораздо короче летних. Мы, в основном, проводили их на катке, а также ходили на лыжах в лес. Благо лес – знаменитой брянский лес – был вокруг Жуковки во всех направлениях. Особенно мы любили ходить на реку Десну. Зимой её высокие берега были для нас настоящими горками, с которых мы любили кататься.
Еще наши детские годы были годами детской влюбленности. Уж не знаю, «был ли секс в Советском Союзе», но в нашей жизни он точно был. Уже в детском саду наши детские игры носили, можно сказать, взрослый характер. Так, у меня была «дама сердца» Света Хенкина, у Юры Ильина – Наташа Канурина, у Яши Якубовича – Рая Шалдина, у Игоря Иванютина – Таня Веркеенко, и так далее. Мы, как могли, ухаживали за своими девочками. Если на горизонте появлялся соперник, то мы всячески спешили от него избавиться.
Почему-то среди ровесников в вопросах отношений между полами я считался самым искушенным человеком, и все мои друзья–сверстники обращались ко мне со своими интимными вопросами. Я, как мог, на них отвечал, хотя никакого опыта отношений с противоположным полом у меня не было. И литературы по этим темам в наше время тоже не было. Можно ли такие наивные детские отношения и «влюбленности» считать первой любовью? Сейчас думаю, что нет, но тогда, в детстве, я думал, что это и есть первая любовь. Мы краснели и потели, если вдруг нам приходилось нечаянно соприкоснуться с «любимой девочкой». Можно сказать, что именно эта любовь была настоящей «платонической любовью». Не знаю как другие мои друзья, но лично я очень долгое время безответно любил Свету Хенкину. Она, наверное, догадывалась о моих особых чувствах, но делала всё для того, чтобы я не перешел с ней черту дружеских отношений. И даже иногда назло мне «дружила» с другими ребятами. Меня это очень задевало, особенно если эти ребята были старше меня.
Помню, как красной нитью через всю мою детскую любовь проходили песни В. Ободзинского. Они как раз и задавали мелодику отношений: «Льёт ли теплый дождь, падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою». Так было со мной на самом деле. Я под благовидными предлогами отлучался из дома и шёл стоять под окном Светы Хенкиной. Так что, хотя те отношения и не получили никакого дальнейшего развития, но, по-всему, это все-таки была наивная детская влюбленность, о которой я сейчас вспоминаю с теплом.
Вместе с тем, и дружбу с девочками тоже никто не отменял. Так, в разные годы обучения в школе я дружил с Наташей Гришиной, Светой Ерёминой, Таней Комасиной, Леной Черняковой, Наташей Черкас. Если бы меня тогда спросили, чем отличается моё отношение к Свете Хенкиной от отношения к Наташе Гришиной, то я вряд ли смог бы отчетливо это различие сформулировать. А сейчас могу сформулировать примерно так: в лице реальной Светы Хенкиной я видел образ некой идеальной девочки, а потому достичь его, и уж тем более вступить с ней в какие то отношения я не мог. А вот с другими девчонками я мог общаться на любом уровне, в том числе – чего уж греха таить! – и посредством каких-то телесных контактов. Уже в конце 7 класса место Светы Хенкиной неожиданно и безболезненно заняла Наташа Гришина. Но и она, наверное, не была моей настоящей первой любовью, хотя больше года, и даже когда я уже учился в техникуме в Брянске, я провожал её домой, специально приезжая для этого из Брянска.
Да! Еще, особенно сейчас, хотелось бы отметить наши великие праздники – 1 мая, 9 мая и 7 ноября. Первомайские и ноябрьские демонстрации даже в нашей небольшой Жуковке были действительно массовым мероприятием. От мала до велика, мы с огромной радостью ходили на эти демонстрации. Наверное, была и какая то «обязаловка», но про неё почему-то сейчас совсем не помню, а всплывают в памяти эти действительно многочисленные ряды жуковских горожан.
К первомайской демонстрации мы готовились заранее. Ставили в бидон березовые ветки, чтобы на них распустились листья. Потом к ним привязывали бумажные цветы и разноцветные шары. С этими наряженными ветвями березы мы шли на демонстрацию, весело и дружно. На ноябрьскую демонстрацию мы шли с красным флагом. Обычно его гладила наша мать. Но это было уже позже, в старших классах. И опять-таки были в том и свои «но»! Не помню точно, с какого возраста, может, с класса 5-го, мы пристрастились отмечать праздники тоже «по-взрослому», т.е. с употреблением алкоголя. Самым доступным напитком для нас было красное плодово-ягодное вино, оно продавалось по цене 1рубль 12 копеек за бутылку. Выпивали мы свою порцию вина либо на стадионе, либо в городском парке. В нашу постоянную компанию входили я, Игорь Иванютин (Гарик), Юрий Ильин (Зюлик), Лёня Козлов (Кызя) и непостоянные члены – Лёха Филиппов, Володя Ковалёв (Вися) и еще кто-нибудь, уже не помню сейчас.
Помню, как отметили 7 ноября, когда учились в 5 классе. Пили на стадионе, по бутылке вина на брата, «с горла». Закуска – батон на всех. Двоюродный брат Виси не смог выпить свою бутылку, и я, чтобы добру не пропадать, выпил за него все до конца. Потом мы пошли в кино в ДК ЖВЗ. Что было потом, помню урывками – сознание отключалось. Очнулся дома в прихожей, падая на мешки с зерном. Потом пришёл в себя на кушетке в нашей квартире, рядом стоял тазик. Дома был один отец, мать была в это время в санатории.
В связи с употреблением вина у меня сохранилось еще одно воспоминание. Накануне выпускного экзамена по математике после 8 класса я заключил пари с моими друзьями на 2 бутылки вина, что не буду готовить 10 последних билетов. Я честно сдержал свое слово. И мне как раз попался один из этих 10 билетов! Я с большим трудом (как говорила преподаватель математики, «за былые заслуги») получил 3 балла. А мог бы и двойку схлопотать, но, как говорится, пронесло. Тем не менее, сразу после экзамена мы с друзьями, которые проспорили мне две бутылки вина, мотанули на велосипедах на речку, где и распили мой победный трофей. Такие вот мои не очень правильные деяния на ниве «трезвости».
Я говорю об этом честно и откровенно, чтобы было более понятно, почему мой старший брат Виктор так настаивал на моём отъезде из Жуковки. Он хорошо знал мои похождения, да и сам в моём возрасте прошел по этой грани «трезвости». Надо сказать, что я прекрасно понимал всю пагубность этой привычки. Два раза даже публично (перед друзьями) каялся и клялся, что больше не буду пить, но оба раза срывался в пике. Так что, хотя со стороны, судя по школьным оценкам, я казался благополучным мальчиком, но моя «тайная» жизнь отнюдь не была таковой. Я пишу об этой стороне, чтобы показать, что наше детство отнюдь не было безоблачно. Хотя мы были и пионерами, а ещё раньше октябрятами, а позже даже комсомольцами, но в нашей повседневной жизни мы далеко не всегда руководствовались «Кодексом строителя коммунизма».
В старших классах у нас сложилась очень дружная компания, можно сказать, «три мушкетера», в которой я играл роль д’Артаньяна. Я как в школе, так и во дворе был заводилой. Во дворе мы, подобно героям А.Гайдара, создавали штабы. Летом устраивали штаб на крыше сарая, а зимой – на чердаке нашего дома. И на крыше сарая, где крыша была из шифера, и на чердаке, где потолок второго этажа был засыпан опилками, ходить надо было очень осторожно, так как нас гоняли взрослые, но мы упорно устраивали там штабы. Мы таскали туда хлеб, лук, соль и квас и устраивали там свои «пиры». Ещё в наше время было очень модным плести из цветных проволочек перстни, кольца и браслеты. Мы плели их в таком количестве, чтобы обменять на нужные вещи у тех, кто не умел плести такие аксессуары или не мог «достать» такую проволоку. Добывали мы цветную проволоку из кабелей, которые прокладывали рабочие, обеспечивая телефонную связь. Летом для забавы мы также ходили трясти яблоки в частный сектор. При этом сами яблоки как добыча нас интересовали меньше всего: главное был адреналин – поймают или не поймают нас хозяева садов и огородов.
Чем больше я пишу о своем детстве, тем больше всплывают новые и новые яркие эпизоды этого периода жизни. Кто-то может сказать, что у меня было трудное детство, а кто-то назовет это счастливым детством. Но в любом случае все они будут правы. У всех них есть общий знаменатель: «Все мы родом из детства!», а его родимые пятна не отмыть ни мылом, ни горячей водой
Вот опять, в связи с горячей водой, всплывают в моей памяти походы с отцом в городскую баню. Поскольку у нас в доме не было ни душа, ни ванны, и долгие годы, вследствие отсутствия даже централизованного водопровода, мы носили воду ведрами из колодца, а чуть позже – из колонки, то мы всячески экономили воду, чтобы лишний раз её не таскать. Походы в баню проходили, как правило, в субботу. Иногда приходилось сидеть в очереди битый час и более, но с этим приходилось мириться, ибо альтернативного варианта все равно не было. Этот поход сопровождался определенным ритуалом, установленным отцом, и возражать или сопротивляться ему было невозможно. Первым делом отец мыл меня, и вода всегда была очень горячей. Отец говорил, что это для того, чтобы не было вшей. Я, честно говоря, вообще не припомню, чтобы у нас в семье или у меня когда-нибудь заводились вши, но, может, потому их и не было, что отец мыл меня вот так, «по-солдатски». При этом он спешил помыть меня и быстро помыться самому, чтобы раньше матери и сестры оказаться в банном буфете. Там он всегда пропускал «для настроения» 100 грамм водочки и запивал ее лимонадом, чтобы мать не могла учуять запах. Однако этот фокус никогда не проходил, и мать всегда, как она говорила, «по глазам», узнавала об этом. Мне при этом всегда доставался лимонад, и я особо не вникал в эти родительские разборки. Надо прямо сказать, что мой отец никогда не был сильно привязан к алкоголю, но по праздникам позволял себе выпить немного водочки или самогона, который, кстати, моя мать гнала сама. Самогонка во все времена была валютой в Жуковке и, как я теперь понимаю, во многих местах нашей необъятной родины – СССР.
Добрых слов заслуживают летние пионерские лагеря. Не знаю, много это или мало, но их в Жуковке было три. Я 2 раза – после 5 и 6 классов – был в лагере «Колос». Естественно, там наш отдых и досуг были организованы – линейки, походы, купание в Десне, костры вечером. Но было и свободное время, которое мы организовывали сами, – играли в шашки, шахматы, домино. Были, конечно, и традиционные для лагеря ночные забавы – вылазки в другие отряды, чтобы вымазать зубной пастой наших дорогих друзей. Они платили нам той же монетой, так что никто не обижался. Очень хорошо запомнил нашу игру в КВН. Я лично ответил на 2 вопроса и помог своей команде одержать победу. Всю следующую неделю я был героем лагеря. В лагере завязывалась дружба с ребятами и девчатами из других городов и сёл. Помню, как 2 года переписывались с мальчиком из Брянска, которого звали Валера Волосатов.
Следует отметить и особую роль в нашем и моем воспитании советского кинематографа. Особенно поразили наше детское воображение 2 фильма, которые вышли на экраны почти одновременно, – это «Путь в Сатурн» и «Конец Сатурна», а также «Щит и меч» в 4–х сериях. Залы в наших 2-х кинотеатрах были забиты полностью. Мы очень переживали за наших разведчиков, и хотя было понятно, что они, в конце концов, победят фашистов, но нам (мне) было интересно узнать, как это будет происходить. Потом мы целый год играли в разведчиков на 2-м этаже подъезда нашего дома. Кто-то играл за фашистов, кто-то – за наших. Очень важно было незаметно для противоположной стороны устроить перестрелку, иногда требовалось 5–6 раз повторить попытку, чтобы обхитрить своих противников. В игре принимало участие человек 12, в том числе и девочки. Вообще, советские кинофильмы приучали нас любить Родину и ценить Победу. Делалось это грамотно и культуросообразно. Ещё мы также играли в «Неуловимых мстителей», которые тоже где-то в это время вышли на экраны страны. Я считаю, что раз мы играли в героев этих фильмов и хотели быть похожими на них, то это было наибольшим выражением наших симпатий и принятия советских фильмов.
Но не бывает правил без исключения. Таковым исключением были 3 фильма про Фантомаса. Не знаю и даже сейчас не понимаю, как это советская цензура пропустила эти фильмы на экраны СССР. Говорят, что они прошли под грифом «кинокомедия». Может, так оно и было, ведь один Луи де Фюнес чего стоил! Но воздействие этого фильма на наши молодые души – а фильм в прокате не имел ограничения «до 16 лет», – было просто ошеломительным! Мы опять все дружно принялись играть в «Фантомаса». В школе на уроках мы писали друг другу записки: «Мне нужен труп. Я выбрал вас. До скорой встречи! Фантомас». Эта зараза охватила всю страну. Говорят, конец этой эпидемии власти положили только тогда, когда такие записочки с подписью «Фантомас» нашли у Кремлевской стены. Как бы то ни было, а «Фантомас» действительно пропал из наших кинотеатров на долгие годы и вновь появился только в период Перестройки. Но я больше на него не ходил. Впечатлений, полученных в детстве, мне было достаточно, да и вообще, я повзрослел во всех смыслах, и вкусы и интересы мои к тому времени сильно изменились.
Мы с восторгом смотрели комедии Гайдая – «Операция «Ы» и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница», «Бриллиантовая рука», а чуть позже «12 стульев», «Иван Васильевич меняет профессию». Легкие и остроумные, они всегда вызывали смех и улыбки. И сколько раз я ни смотрел их, они всегда мне нравились. Даже сегодня, спустя почти 50 лет, эти комедии воспринимаются как классика жанра комедии. Однако поздние комедии Гайдая – «За спичками», «Спортлото 82» – были встречены мной довольно прохладно. Возможно, я уже перерос это жанр, но, скорее всего, в творческой биографии Л.Гайдая они действительно были не самыми удачными.
В целом же, по поводу советского кинематографа у меня сложилось оценочное суждение, что фильмы о Великой Отечественной войне были лучшими фильмами и тогда, и сейчас. Увы, их теперь редко показывают, только по праздникам и не по центральным каналам российского телевидения.
Появление у населения в домах телевизоров (хоть и черно-белых) упростило доступ к фильмам, но поход в кино все-таки оставался в какой-то мере культурным мероприятием. К уже указанным выше фильмам можно смело добавлять те, что я с удовольствием смотрел на экранах в кинотеатрах. В первую очередь, это фильм Бондарчука «Война и мир» (4 серии). Мне эта экранизация очень понравилась, и как оказалось, не только мне. Вот почему фильму дали такую высокую заслуженную награду – «Оскара», но об этом я узнал гораздо позже.
Кино было для нас всех окном в большой мир. Хотя билеты стоили 10 копеек, позволить себе ходить на каждый новый фильм я не мог. Приходилось прислушиваться к мнению учителей в школе, особенно по литературе. Иногда мы ходили на любимого известного актера – А. Баталова, И. Смоктуновского, А. Миронова, Л. Быкова и других.
В разные годы у меня была разная мотивация походов в кино. Но походы в кино были всегда «со–бытием». «Со–бытием» для меня лично была экранизация романа А. Беляева «Человек–амфибия». В первый раз я посмотрел этот фильм после того, как прочитал книгу Беляева, хотя понимаю, что фильм вышел на широкий экран задолго до того, как я научился читать и ходить в кино. На этом произведении впервые в моей жизни случилось сравнение фильма и книги. Здесь я столкнулся с проблемой экранизации литературных произведений. Я понял главное (уже тогда), что книга – это одно художественное произведение, а фильм – другое, но тоже художественное произведение, и надо уметь (научиться) каждое из них воспринимать как самостоятельное произведение искусства. Конечно, мы пытались играть в человека–амфибию на своей речке Десне, но у нас это не очень получилось, хотя мы и пытались приспособить для долгого пребывания под водой противогаз.
Конечно, можно много и долго вспоминать разные фильмы моего детства. Перечень их будет очень длинным и может занять десятки страниц моих воспоминаний. Но чуть позже для себя я понял то, что для руководителей киноиндустрии в стране (в СССР) было прямым руководством к действию и выражалось ленинской установкой «Из всех искусств для нас важнейшим является кино!». Это воздействие кино я прямо ощутил на себе, и думаю, что со мной были бы солидарны все мои ровесники. Впрочем, ни с кем из них я этот вопрос не обсуждал, а жаль. Понятно, что я не являюсь летописцем жизни всего поколения и говорю только за себя, но кино было для меня окном в большую жизнь большой страны, а также в культурно ориентированную деятельность огромной отечественной киноиндустрии. Никто в кинотеатры нас не тащил. Все более поздние выдумки о «тоталитарном искусстве» являются придумками антисоветчиков разных мастей. Может быть, я и ошибаюсь, но чем больше я анализирую себя, своё бытие и мышление (сознание) именно того времени, без модернизации под сегодняшнюю ситуацию, тем более я понимаю огромное влияние кино на мою гражданскую позицию. Может быть, чуть позже пальма первенства перешла к телевизору, но на определенном этапе моего становления как личности кино было главным фактором социализации.
Когда же кончается детство и когда оно закончилось у нас? Кто-то говорит в 12 , а кто-то в 14 лет. Если говорить о поколении, то это проекция ценностей и поступков представителей этого поколения. Мы не участвовали в войне, не участвовали в послевоенном восстановлении страны. Фактически наше детство началось в эпоху Н.С. Хрущева, а закончилась в эпоху Л.И. Брежнева. Эпоху Н.С. Хрущева я запомнил большими очередями, даже не в продуктовый, а в хлебный магазин. Давали по две буханки хлеба в одни руки. Мы с матерью ходили в эти очереди, и чаще всего ходил именно я. Получив заветные четыре буханки, мать уходила, а я оставался «подрабатывать» в очереди. Женщины, у которых не было с собой детей, нанимали нас за 5 копеек, чтобы мы помогли им получить на две буханки больше. Самое смешное (странное!) было то, что продавцом в хлебном магазине была наша соседка тетя Мура (Мария Якубович), и она прекрасно знала, чьими детьми мы являлись. Но формально к ней невозможно было придраться – она отпускала две дополнительные буханки хлеба тем женщинам, которые «усыновляли» нас на время стояния в очереди. Что странно, так это то, что очереди исчезли, как по мановению волшебной палочки, как только сменилась власть в стране. Это тогда и сейчас меня удивляло. Власть – это страшная сила! Тогда я не мог это для себя отчетливо сформулировать, а объяснять мне никто не стремился. Понятно, что детство было разное. И пора здесь ставить точку.
[1] Тоже дворовая игра, в которой игроки по очереди бросают монету о стену; и если второй игрок мог покрыть, дотянувшись, пальцами раскрытой ладони расстояние между лежащими на земле монетами, то он присваивал монету первого игрока.
[2] Игра в соперничающих командах «треугольников» и «квадратов», на которые разбиваются по жребию. Каждый член команды имеет на руках карточку с цифрой в 100 тысяч, 200 тысяч, 300 тысяч и т.д. Самой большой является цифра в 1 миллион. Кому достанется карта какого достоинства, решает команда втайне от другой команды. После этого обе команды разбегаются по скверу. Задача каждого игрока – догнать игрока другой команды и, сравнив свою карту с его, забрать себе карту меньшего достоинства. Если игрок опрометчиво догнал соперника и при сравнении выяснил, что собственная карта меньше, то он должен отдать тому свою карту и отправиться отдыхать на скамейку. «Миллион» берет любую карту, но бессилен перед суммой карт меньшего достоинства, если эта сумма, негласно собранная соперником, больше миллиона. Выигрывает тот, кто соберет карточки на бОльшую сумму.
