Иваненков Сергей Петрович
Главный редактор журнала «Credo new»
доктор философских наук,
профессор
S.P. Ivanenkov
Editor-in-chief of the magazine “Credo new”
Doctor of Philosophy, Professor
E-mail: credonew@yandex.ru
УДК – 378
МОЙ ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ (ЧАСТЬ ПЕРВАЯ)
Аннотация: В статье содержатся воспоминания о философском факультете МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор описывает события, в которых он принимал участие, когда был абитуриентом, студентом и аспирантом философского факультета. Выражает своё субъективное мнение по поводу тех далеких событий и отношений.
Ключевые слова: воспоминания, философский факультет МГУ, субъективное мнение, события и отношения.
MY PHILOSOPHY DEPARTMENT
PART ONE
Abstract: The article contains memories of the Faculty of Philosophy of Lomonosov Moscow State University. The author describes the events in which he took part when he was an applicant, student and graduate student of the Faculty of Philosophy. Expresses his subjective opinion about those distant events and relationships.
Key words: memories, Faculty of Philosophy, Moscow State University, subjective opinion, events and relationships.
Прежде чем взяться за текст, я долго думал, задаваясь вопросом: уже пришло или еще не пришло время вспоминать тот уже достаточно далекий период – с 1976 по 1985 год, т.е. годы, когда я находился непосредственно в стенах философского факультета Московского государственного университета. Здесь для любой позиции есть свои аргументы. Аргумент «за»: чем дальше мы отходим от того периода, тем больше забываем, причем не только мелочи, но, к сожалению, и значимые для нас события, происходившие в то время в Москве или университете, на факультете или курсе. Поэтому я решил, что пришло время, ограничившись только своими воспоминаниями, рассказать о тех преподавателях, профессорах, которые читали нам различные курсы, – по истории философии, логике, психологии и другим дисциплинам. Рассказать только то, что я помню, что мне понравилось или, наоборот, не понравилось, что вызвало во мне отклик. Это будет сугубо мое личное мнение. Оно, возможно, будет не совпадать или контрастировать с другими мнениями; с ним могут согласиться или не согласиться как мои сокурсники, так и другие студенты, которые раньше или позже обучались у этого же профессорско-преподавательского состава. Но это не предмет для дискуссий. Здесь я буду говорить только о своем – о пережитом и продуманном, и, как говорится, Бог мне судья.
Аргументы «против»: самый первый, – это то, что затронуто в известной пословице «О мертвых только хорошо, или ничего». Однако, как теперь выяснили дотошные знатоки, на самом деле она звучит иначе: «О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Поэтому я буду говорить мертвых, как о живых именно в то время, а это значит, что вот эта аберрация живые – мертвые должна быть отложена в сторону. Поскольку я не историк факультета, не исследователь, опирающийся на документы, а лишь свидетель и участник, руководствующийся исключительно собственным опытом, то, может, задену кого–то из тех, кого уже нет с нами; а возможно, и тех, кто еще работает на факультете или в другом учреждении, есть и такие преподаватели – дай Бог им всем здоровья! – но это, в основном те, кто были молодыми, работали с нами сразу после аспирантуры, или даже еще аспирантами: Руткевич, Доброхотов, Покровский, Ильин и др.
Самое трудное, как учили нас классики философии, это начало. Но начало любого процесса или предмета имеет свои исторические, логические, социальные и прочие предпосылки. Поэтому даже в этих воспоминаниях я уже не могу отказаться от той методологии научного исследования, которую я получил, можно сказать, из рук моего научного руководителя и учителя профессора Виктора Алексеевича Вазюлина. Адресуясь же к предпосылкам, я должен начать с событий не лета 1976 года, когда я впервые появился в МГУ и на факультете – в знаменитой нашей «стекляшке» (Первый корпус гуманитарных факультетов), а раньше, чем началась вступительная пора. Непосредственно перед этим я успешно обучался на заочных подготовительных курсах МГУ и был приглашен на очную сессию для продолжения подготовки к поступлению на философский факультет. Но не могу начать даже с этого периода, это не моя прихоть, а требование метода: отступить немного в прошлое, скажем, так на год–полтора от 1976 года, и окунуться «в стены и процессы» другого учебного заведения, а именно Брянского строительного техникума, в котором я обучался с 1972 по 1976 год.
Как это связано – вопрос? Да, связано очень даже прочно, логично и исторично. Здесь я не буду подробно излагать все свои годы пребывания в строительным техникуме – это самостоятельная история; если руки дойдут, то я опишу и то время. Здесь же я только укажу на главные события, которые можно назвать предпосылками моего выбора, где в качестве дальнейшего образования, самообразования и самоопределения возник именно философский факультет МГУ. И назову только некоторых преподавателей техникума, которые помогли мне определиться в своем выборе, поддержали в трудную минуту. Конечно же, в первых рядах это Людмила Михайловна Филимонова, Иван Стратонович Просянников, а затем и другие преподаватели – Сара Моисеевна Эпштейн, Раиса Иосифовна Черкасова, Федор Федорович Шаповалов, которые, способствовали именно такому моему выбору, хотя и косвенно. А вот первые двое из указанных персон оказали, можно сказать, существенное влияние на дальнейший путь моего профессионального самоопределения.
Людмила Михайловна Филимонова была куратором моей учебной группы; и всей своей личностью, оценками, культурой, поражавшей нас, учащихся техникума, и меня, в первую очередь, она показывала, что в жизни есть ценности, ради которых стоит жить, бороться, искать и так далее. Причем делалось это ненавязчиво, не нотацией, а, скорее, личным примером.
Иван Стратонович вел у нас обществознание. И опять– таки не столько его преподавание, сколько его жизненный опыт и умение найти ключ к каждому учащемуся, сыграли решающую роль в том, что я не пошел в строительство, где другие преподаватели рисовали мне весьма хорошие перспективы, как в практическом, так и в научном плане, а выбрал в качестве дальнейшего своего жизненного пути философский факультет. Спасибо им за то, что они верили в меня, но я пошел другим путем.
Приватные беседы с Иваном Стратоновичем были, наверное, первыми моими штудиями, в которых я узнал некоторые вещи, которые в общественных науках не преподавались, а в нашем, в то время советском, обществе вслух и не проговаривались. Достаточно сослаться на возникшие у меня уже в то время сомнения по поводу построения коммунизма к 1980 году, которое содержалось как положение в Программе КПСС. Ведь даже мне, молодому семнадцатилетнему человеку, было понятно, что 1980 год, к которому обещали коммунизм, не за горами, а вот чего-то, даже отдаленно напоминавшего коммунизм, в реальности не наблюдалось. Именно Иван Стратонович сподвиг меня обратиться к вопросу о том, что такое коммунизм, не по учебнику, а непосредственно по Марксу, и, в частности, к первому тому «Капитала». Вот здесь я впервые столкнулся с тем, что первый том «Капитала» Маркса – того самого Маркса, портреты которого висели на всех плакатах во время маевок и ноябрьских праздников, – найти оказалось практически невозможно, даже в нашей техникумовской библиотеке. Конечно, техникум был строительный, но я–то думал, что достаточно спросить в любой библиотеке, как первый том «Капитала» тебе выдадут без промедления. Увы! И только благодаря частным усилиям Сары Моисеевны, у которой в личной библиотеке нашелся этот том, мне удалось в то время приступить непосредственно к чтению самого Маркса. Кроме того, я сам, по собственной инициативе, начал читать труды Ленина, и это были самые первые мои попытки соприкоснуться с марксизмом.
Так вот, именно Иван Стратонович корректировал мое понимание или непонимание того или иного положения марксизма – ленинизма, привязки их к современным реалиям СССР. Он сам прошел практически всю войну, а по отдельным признакам можно было, как я сейчас полагаю, догадаться, что в том числе, возможно, и штрафбат, но не берусь это точно утверждать. Однако это не мешало ему иметь глубокую аналитическую позицию, позволяло трезво, безо всяких розовых очков смотреть на реальность, искать ответы не просто в материалах очередного Пленума, относиться критически к тому, что говорится на партийных форумах, и сопоставлять с тем, что есть в классических работах марксизма – ленинизма. С ним же я смог обсудить небольшую часть текста А.Солженицына «Архипелаг Гулаг», услышанную мною по «вражеским голосам». Он как человек с богатым жизненным опытом сказал мне тогда, что не все однозначно в этой книге, но никак не стал мне намекать, что эти голоса не надо слушать.
Я не хочу здесь ничего модернизировать, подтягивать за уши и сказать, что уже тогда я был каким–то диссидентом или вундеркиндом. Хотя я действительно был Ленинским стипендиатом, моя фотография висела на Доске Почета, то есть, учился я в техникуме на «отлично», закончил его «с красным дипломом», что и позволило мне в итоге поступить на философский факультет МГУ, сдав на пятерку один экзамен – по истории СССР.
И еще об одной важной и значимой встрече, которую мне организовала Людмила Михайловна, нельзя здесь умолчать. Это была встреча с Филиппом Константиновичем Маркеловым, который в то время как раз заканчивал работу над кандидатской диссертацией по экономике, очень скоро стал кандидатом наук и переехал в Москву преподавать в Высшей партийной школе. Он нашел время побеседовать со мной по прочитанному и понятому из первого тома «Капитала» Маркса, и первый сказал мне, что это не экономика, а политэкономия, а вопросы, которые я задаю, – совсем иного рода, а именно философские.
Я, конечно же, благодарен техникуму и вышеперечисленным преподавателям, которые учили меня жизни не по учебнику, а по принципу, скажем так, здравого скептицизма; поддерживали мои начинания и поиски своего пути в жизни и в образовании очень мудро и ненавязчиво. За что я им до сих пор благодарен.
Подводя краткий итог этим предпосылкам, я могу сделать главный вывод о том, что же дало мне общение с этими людьми в рамках образовательного процесса в техникуме, во внеучебное время и в личных беседах: я научился задавать вопросы – и самому себе, и действительности, и нашем руководящим органам. Хотя про себя – это уже потом можно было сказать, что этот процесс вопрошания, воображения и удивления и есть, как известно из Аристотеля, – начало философии. Но тогда я еще этого не знал. Впрямую философские тексты я еще не читал, хотя уже до поступления в МГУ на философский факультет имел в своей домашней библиотеке труды Чернышевского, Фейербаха, подписался на «Энциклопедию философских наук» Гегеля, и на день рождения в 1975 году получил в подарок полное собрание сочинений Ленина в 55 томах. Даже кое–что уже там почитал до поступления в МГУ, но это, скорее, формальность.
Если говорить о содержательном моменте, то я шел на философский факультет уже с вопросами. С вопросами к нашей действительности, к нашей реальности, с вопросами о том, как устроена, прежде всего, наша социальная реальность. И это, насколько я теперь понимаю, действительно немного отличало меня от тех молодых людей, с которыми я столкнулся сначала на подготовительных курсах в МГУ, а чуть позже – на «абитуре». Некоторые из них даже не понимали, зачем они идут на философский факультет, почему именно в МГУ. И потом мне было очень обидно видеть их среди студентов, в то время как думающие, можно сказать, рефлексирующие, более взрослые люди, которые уже прошли производство или армию, но не могли написать на высокую оценку вступительное сочинение по литературе, и потому не попадали на философский факультет. Некоторые из них все же поступали туда с 3-й – 4-й попытки, а с некоторыми мы вообще никогда больше не пересекались в моем жизненном и профессиональном пространстве. Те же, кто занял место, никогда не задаваясь вопросами «зачем» и «почему», вышли из университета, как говорил мой знакомый журналист, пройдя по коридорам философского факультета.
Эта конструктивная установка на то, что здесь, на философском факультете МГУ, я найду ответы на те вопросы, которые я поставил и сформулировал с помощью вот тех самых преподавателей, учителей по жизни, с которыми я встретился в строительном техникуме, и была той моей точкой опоры, оттолкнувшись от которой я мог дальше двигаться в пространстве, уже поступив на философский факультет. Но здесь опять хотелось бы вспомнить некоторые моменты до моего попадания туда. Потому что я просто обязан это вспомнить.
На очной сессии для тех, кто обучался заочно на подготовительных курсах, были организованы специальные лекции по дисциплинам, которые сдавались на вступительных экзаменах. Мы, как студенты и абитуриенты МГУ, жили в общежитии Филиала Дома Студента МГУ (ФДС) на Ломоносовском проспекте, рядом с кинотеатром «Литва» и магазином «Балатон». Там не было разделения по специальностям, со мной в одной комнате жил Михаил (к сожалению, фамилии его уже не помню), он собирался поступать на экономический факультет. По прошествии 3-х или 4-х дней с начала обучения на этих курсах, он сказал мне, что у них по истории СССР читает лекции «очень хороший мужик» – это дословно его слова, – доцент исторического факультета. Я с желанием поверил ему, потому что преподаватель, читавший подготовительный курс для будущих философов, – это была женщина, которая рассказывала нам какие–то анекдоты про то, как наши «космические корабли бороздят просторы Большого театра», и никаких прямых концентрированных ответов на вопросы, которые могли бы быть во вступительных билетах на экзамене по истории СССР, она не давала. Это не устраивало не только меня, многие мои одногруппники просто не ходили на эти занятия, хотя деньги, как говорится, были «уплочены вперёд». Я прислушался к мнению Михаила и пошел вместе с ним к ним на поток. Не буду долго пересказывать все детали – важен результат. Только это случайность или закономерность, но, забегая вперед, скажу, что на вступительных экзаменах по истории мне попались два вопроса, которые уважаемый доцент (фамилию, имя и отчество которого я сейчас, к сожалению, не вспомню, да, наверное, и не знал, потому что не наш был поток) очень подробно и очень структурированно раскрыл в своих лекциях. Это вопрос о реформах 80-х годов XIX века в России и второй – о XXI съезде КПСС. Непосредственно на экзамене я вытащил билет, где были именно эти два вопроса! Я ответил на них так, как меня научил уважаемый доцент, получил свою пятерку и стал студентом философского факультета МГУ.
Однако дорога на факультет – моя «долгая дорога в дюнах» – не была гладкой и усыпанной розами, там было много всяческих препятствий, о которых я в последующем расскажу. После того, как я закончил заочные курсы и прошел очную сессию, наступил момент, когда было объявлено о приеме на философский факультет и надо было подавать документы. Тут выяснилось, что мне на работе неправильно оформили характеристику. В то время я уже по семейным обстоятельствам заканчивал техникум заочно и работал в строительной организации. Ее руководитель просто–напросто, отказался подписывать мне характеристику под предлогом, что мне как комсомольцу «какую–то там характеристику пусть комсомол и подписывает». Я тоже не очень хорошо себе представлял, какой должна быть характеристика, и потому не настаивал. А теперь пришлось бегом – хорошо что Брянск рядом с Москвой! – исправлять бюрократические ошибки. Уже следующим утром я оказался в родной конторе СМУ №4 и прямым ходом направился в партком. Мне никто ничего не подсказывал, меня вел какой-то внутренний голос, что это самый короткий и надежный путь. И, как показали дальнейшие события, всё это оказалось правдой. В парткоме меня встретил седой человек, выслушал внимательно и сказал: «Не волнуйтесь, всё будет хорошо, приходите завтра». На следующий день я прямиком отправился к секретарю своего руководителя, и там меня ждал соответствующий документ. Это к вопросу о том, что правду искали и находили в парткоме, профкоме и даже в комсомоле, но так была устроена советская система. Каюсь, и на тот момент, и сейчас, что не поблагодарил секретаря парткома, и даже не знаю, как его зовут, – не помню, все было стремительно и, как во сне. Зато потом, когда я поступил в университет, то именно руководитель СМУ на общем собрании коллектива хвастался: вот какие кадры мы растим – в МГУ поступают! Известная картина – мы «пахали» называется!
Итак, я стал абитуриентом. Еще об одной случайности–закономерности этого периода я должен обязательно здесь упомянуть, потому что это тоже оказало большое влияние на мою дальнейшую траекторию движения на факультете МГУ и в жизни. Уже непосредственно на «абитуре» мы жили с теми, кто поступает на философский факультет, и в комнате со мной жил Саша Фетисов из Ворошиловграда (Луганска). На мой взгляд, очень интересный, глубокий молодой человек, образованный. Но, как потом показали события, не все у него сложилось удачно: в наш год – не хватило баллов; и хотя через несколько лет он всё же поступил на философский факультет, но закончить его так и не смог, по разным причинам. Но речь не о нем, а о том, что его старшая сестра уже была студенткой 3 курса философского факультета, и когда я в разговоре с Сашей сказал, что меня интересует проблема «Капитала» и вообще творческое наследие Маркса, он передал это своей сестре Лене и устроил с ней встречу. Звучит несколько высокопарно – встречу! Но в те времена, по моим тогдашним установкам на общение, действительно, подойти к студенту, тем более к студентке, незнакомому абитуриенту было не очень прилично.
Во время беседы она сказала, что если я хочу получить на факультете наиболее широкие и глубокие знания о Марксе, то идти надо обязательно к Виктору Алексеевичу Вазюлину. Имя и фамилия мне тогда, естественно, ничего не говорили, но она назвала работу «Логика «Капитала» Маркса», посоветовала мне при первой же возможности ознакомиться с ней. Может, я забегаю немного вперед, но так случилось у меня по жизни, что некоторые вещи, прозрения, события наступили у меня еще до поступления на философский факультет.
Вот так вкратце выглядит предыстория и предпосылки моего появления на философском факультете МГУ. Когда–нибудь позже можно будет вернуться и вспомнить те вопросы, которые мы обсуждали с ребятами– абитуриентами постарше, с более обширным жизненным опытом, чем у меня. Сейчас всех и всё не вспомню, но повторюсь, что были среди них люди, которые были достойны того, чтобы обучаться на философском факультете. К моему сожалению, очень немногих я впоследствии увидел его студентами.
Однако, – к слову о тернистости моего пути в МГУ – получив заветную пятерку на вступительном экзамене и уже стоя в преддверии философского факультета МГУ, я чуть не попал в жернова обстоятельств, рискуя закатом своей мечты. И даже не единожды.
Первый эпизод – свидетель, что, как это ни странно, но дорога на факультет после первого экзамена у меня началась снова через партком. Несколько человек «золотых медалистов», тоже сдавших единственный экзамен на «отлично», вызвали в приемную комиссию, где Григорий Григорьевич Судьин известил нас, что, пока все остальные сдают экзамены, мы должны помочь университету и факультету в строительстве новой поликлиники. Поскольку я уже работал на стройке, то нисколько не испугался и с чистой совестью явился куда было велено. Нас, естественно, как неквалифицированную грубую физическую силу поставили на уборку строительного мусора, вручив нам метлы и лопаты. Однако для меня загвоздка заключалась в том, что я приехал поступать в университет в своей лучшей парадной одежде, и она у меня была одна. Нам не выделили не то что какие–то там полагающиеся рабочие комбинезоны, но даже элементарно рабочие перчатки, чтобы мы не сбивали себе руки в кровь. А среди нас были девушки, и вообще мало кто был приспособлен работать метлами и лопатами.
Естественно, я как строитель не мог мириться с тем, чтобы в своей единственной парадной одежде мести мусор на стройке, и решил обратиться по инстанциям, то есть, в приемную комиссию. Беспокоить по этому вопросу председателя комиссии Валерия Сергеевича Меськова мне показалось не по рангу, и я обратился к его заместителю, Григорию Григорьевичу Судьину. Мы поднимались с ним в лифте на 11 этаж, где находился наш философский факультет, и в ответ я услышал весьма странную тираду примерно такого содержания: «Молодой человек, много на себя берете! Мы вас как зачислили на факультет (хотя зачисления еще не было), так же и отчислим!». Я, естественно, был поражен таким ответом! Но превращать свою единственную парадную одежду в грязную рабочую робу мне не хотелось! Поэтому достаточно спокойно спросил у него, где находится партком факультета, он любезно указал мне дорогу, и я, как и положено гегемону, прямым ходом отправился в партком. Там я не встретил никакой секретарши и прямо зашел в кабинет к секретарю парткома Владимиру Тиграновичу Калтахчяну. Он внимательно выслушал мою позицию и мои аргументы, при мне же набрал телефон – то ли строительной организации факультета или университета, то ли еще кого, не знаю, но на следующий день, когда мы пришли на рабочее место, нам сразу же выдали полный комплект спецодежды, и мы продолжили мести свой мусор. Еще я предложил бригадиру свои услуги каменщика, объяснив, что уже имею 3–й квалификационный разряд, он посмотрел с сомнением и сказал: «Спасибо, в ваших услугах не нуждаемся!» Так продолжалось 5 или 6 дней. Ситуация для меня закончилось достаточно неожиданно: из Брянска мне пришла телеграмма, что у меня заболела дочка, и по этой телеграмме меня отпустили домой, назвав срок, когда надо будет вернуться для зачисления на факультет.
Так что факультет для меня начался не со студенческого билета, не с общего собрания курса – об этом еще тоже следует сказать отдельно, а с приемной комиссии, что, казалось бы, само собой разумеется, но с парткомом в одном флаконе! Хотим мы того или нет, может быть, не у всех была такая практика, но 2 раза в критических моментах при поступлении в университет партком оказался той палочкой–выручалочкой, которая решила если не проблемы, то вопросы, которые встали у меня на пути моего дальнейшего профессионального роста. Как после этого я могу говорить что–то плохое про тех людей, секретарей парткомов, если они в конкретной ситуации продуктивно и эффективно помогли конкретному человеку? Спасибо им большое, я помню их! Повторюсь: сожалею, что не помню парторга строительной организации, но Владимира Тиграновича очень хорошо помню и до сих пор ему благодарен.
Вспоминается еще один эпизод этого периода, когда я уже сдал свой вступительный экзамен по истории СССР и, не смотря на то, что приказа о зачислении еще не было, тем не менее, уже считал себя студентом. Я шел от метро «Университет» до своего корпуса – знаменитой «стекляшки» – по дорожке вдоль яблонь. На них уже висели яблоки разной спелости, и я по старой привычке поглядывал на них, примечая, как на обратном пути сорву пару из них. Одет, естественно, был, как провинциальный денди, – это сразу бросалось в глаза, и, возможно, неслучайно ко мне вдруг подошли два парня и так ненавязчиво попросили у меня рубль. Могу сразу сказать, что детство и юность мои прошли в определенной обстановке, где мне не раз приходилось участвовать в уличных драках, битвах и разборках, и опыт самозащиты, и даже своя тактика ведения уличной драки у меня были. Я обычно выбирал слабую точку, если было несколько нападавших или окруживших, наносил стремительный удар, как правило, в челюсть или ногой в нижнюю часть тела – и убегал. А поскольку у меня была разряд по бегу на средней дистанции, то эти молодые и не очень молодые люди, ведущие не совсем здоровый образ жизни, догнать меня не могли. Эта тактика меня очень здорово выручала в Брянске, когда я жил общежитии, где неоднократно на выходе из общежития встречали хулиганы, и я уже приноровился так с ними поступать. Но в Москве! У «стекляшки» – уже моей «стекляшки»! Меня остановили такие же хулиганы! И…внезапно у меня сработал, я бы сказал, принцип ответственности за свое будущее. Знаменитый принцип «жизнь или кошелек» разложился на смыслы у меня в голове мгновенно и очень четко: поступление в университет – это была вся моя жизнь, а потому какой–то рубль теперь не имел для меня никакого значения! Поэтому я даже не стал спорить и тем более использовать свою тактику ведения драки, хотя применить ее и добежать до вахты 1-го учебного корпуса не составляло проблемы. Но! Но мой внутренний голос, моя ответственность за мое будущее подсказали мне, кажется, единственно правильный в этой ситуации ответ: не торгуясь и не особенно нервничая, я вынул этот рубль, отдал и пошел своей дорогой в свое светлое будущее. А они остались собирать на свою очередную бутылку. Я не сомневаюсь, в их жизни наверняка когда-то встретился «очередной столб» в лице организованного отпора или милиции. Но бог им судья! А я пошел на свой факультет учиться, учиться и учиться.
Маленькая деталь, но она показывает, что даже в мелочах, когда происходят важные события в жизни, нужно уметь четко держать свою позицию и расставлять приоритеты, как в бытовом, так и в профессиональном поведении. Вот зачем больше вспоминаешь таких мелочей, ибо они свидетельствует об ответственном отношении к своей судьбе, в данном случае – к философскому факультету МГУ. Конечно, можно было затеять драку и, не получив студенческого билета (и такой вариант был возможен), вылететь из университета, потому что, когда из милиции на факультет поступит соответствующая бумага, пока там будут разбираться кто, кого и за что избил, кто виноват и кто не виноват, за это время можно спокойно пролететь мимо факультета и мимо университета. Так что вот такие мелочи иногда тоже показывают, что только четкие принципы и наличие приоритетов в собственной жизни помогают не только на высоких уровнях организации специальности, но и на бытовом уровне удерживать свою позицию, и, не влипая в историю, четко идти к своим поставленным целям.
Часть вторая
Но вот и наступил долгожданный момент – общее собрание курса 31 августа в первой поточной аудитории. И первыми представителями факультета были наши куратор (начальник курса) Нелли Даниловна Куфакова и инспектор учебной части Ирина Степановна Власенко.
Собрание, вроде, вещь формальная, но, с другой стороны, именно здесь и сейчас происходит официальное вручение тебе документа –студенческого билета, который свидетельствует, что теперь у тебя новый статус, и ещё какой! – студент философского факультета МГУ! Поэтому момент торжественный и волнительный!
Неля Даниловна (так мы её звали) и Ирина Степановна прошли рядом с нами все пять лет, с первого собрания до последнего, выпускного. Это даже прозвучало из зала, как сейчас принято говорить, «мемом»: когда нам уже вручали дипломы об окончании, на всю аудиторию прозвучала ее любимая и крылатая фраза «Друзья мои!!!» Так она всегда обращалась к нам на всех собраниях, а теперь кто-то вместо неё громко произнес это под веселый шум аудитории.
Однако она не очень сильно пересекалась с нами на протяжении всех этих лет, во всяком случае, со мной. Да, какие-то обязательные собрания, заседания комиссий и прочее были, но у меня с ней за пять лет, по существу, состоялась всего одна содержательная беседа. Наш разговор с ней состоялся на втором курсе, в начале учебного года, после комсомольского собрания курса, на котором переизбиралось наше курсовое комсомольское бюро. Я на первом курсе входил в бюро и отвечал за учебную работу, плотно работал с ответственными по группам. Некоторым это не нравилось, например, Ольге Гавриловской, и, по слухам, она изобразила меня в своей поэме «Михаил Ведяшкин» карьеристом. Поэму я от неё так и не получил, хотя потом мы с ней дружили, и я даже отзыв писал на её кандидатскую, и дружим до сих пор. Просто многие считали это формальностью, но я уже имел опыт работы по этому вопросу в техникуме, где был старостой группы и наводил там порядок «в танковых частях». Когда же впоследствии я увидел, что мои коллеги, да и многие комсомольцы на курсе, относятся к этому формально, то решил для себя навсегда, что комсомольская, и шире – общественная работа – для меня закрыта. Хотя в отношении последней еще были сомнения и свои резоны для ее продолжения, но не в рамках комсомола, а, скажем, в рамках профсоюза.
Тогда же на том собрании меня вновь внесли в список бюро курса, выносимый на голосование, но я взял самоотвод, и его удовлетворили. А после собрания ко мне подошла Неля Даниловна с вопросом: чем же я теперь займусь? Я честно, не задумываясь, ответил, что уйду полностью в науку. Её реакция для меня была неожиданной: она рассмеялась и сказала, что на втором курсе говорить о науке смешно, её по определению там быть не может! «А вот когда ты напишешь кандидатскую, вот тогда и начнется наука». Видимо, мы не поняли друг друга: я говорил о процессе и своей устремленности, а она уже говорила о результате. Ну, сама она была кандидатом философских наук, доцентом, и, видимо, представление о пути имела не по слухам; и, тем не менее, ее смех и ответ меня покоробили и удивили. Кстати говоря, она так и осталась кандидатом и доцентом, а я пошел дальше и стал доктором наук и профессором. Вот и ответ на ее вопрос – что значит и когда надо начинать заниматься наукой. История нас рассудила.
Это всё, что я могу вспомнить про ее участие в жизни нашего курса. Конечно, было еще какое-то формальное взаимодействие на учебно- воспитательных, на стипендиальных комиссиях, когда я чуть позже стал профоргом курса. Но это так, где–то на заднем плане, и никаких ярких следов в моей памяти не оставило.
Ирина Степановна Власенко была ненамного старше нас, но она постоянно хороводила нас, начиная с проверок посещаемости во время занятий – а тогда с этим было строго, и заканчивая разбором разных конфликтных и не очень ситуаций по поводу учебы, взаимоотношений с преподавателями, общежития и т.д. Никаких особых разговоров по душам у нас с ней не было, были рабочие моменты. Она осталась в моей памяти как хороший специалист и приятный человек. Можно сказать, что она переживала за наши дела, и у меня от общения с ней остались только приятные воспоминания.
***
Теперь попробую в исторической последовательности вспомнить (по возможности) всех тех преподавателей, которые оставили след в моей памяти. Не только тех, кто преподавал дисциплины философского профиля, но и общего цикла. Здесь была немало интересных персон, о которых можно говорить очень долго и специально, – как дань уважения к ним и памяти их творчеству.
В первую очередь здесь надлежит, конечно, назвать Петра Яковлевича Гальперина. Он читал у нас психологию, и нам, студентам, даже по расписанию приходилось заранее занимать очередь в первую поточную аудиторию, потому что туда набивалось столько людей, что желающие послушать не помещались не только на сиденьях, но и на ступеньках аудитории, на запасных местах на батареях, подоконниках и т.д. Кто бывал в «стекляшке» в этой аудитории, тот понимает, о чем я говорю. Кстати, впоследствии ее не сильно реконструировали, по крайней мере, 3 года назад там все было так же, как и 30 лет назад, во времена нашей учебы.
Оригинальная психологическая концепция П.Я.Гальперина воспринималась нами очень позитивно. Не могу припомнить ни одного негативного отзыва со стороны своих сокурсников или тех людей, которые приходили на лекции. Это фигура действительно не только советско-российского масштаба в психологической науке, но это и явление мировой психологии. К сожалению, в последнее время его вспоминают все меньше и реже, но мне думается, это вопрос конъюнктуры и прочих вненаучных оснований. Не влезая здесь в детали и подробности, скажу лишь, что и свои лекции он выстраивал как грамотный психолог и грамотный педагог. Достаточно сказать, что первую лекцию он начал с того, что наглядно объяснил, показал, как вообще надо записывать лекции. На первый взгляд, кажется, что все умеют записывать лекции. Но попробуйте сделать это без специальной тренировки, когда лектор не диктует, а просто повествует в свободной манере. Не диктовать для философского факультета МГУ того времени было нормой; как с этим обстоит дело в МГУ сейчас, сказать не могу, но одно могу утверждать уверенно, что как раз диктовать – ныне это очень распространенная практика, по крайней мере в ряде знакомых мне вузов Петербурга. Ну и как курьез, с улыбкой можно вспомнить факт, что ему не доверяли принимать экзамены, поскольку, кроме оценки «отлично», иных оценок для студентов у него не было.
Еще можно вспомнить прекрасного лектора, читавшего курс древнейшей истории, – Льва Павловича Лашука. Его лекции неизменно завершались восторженными аплодисментами аудитории. И тоже, хотя по этому курсу у него имелась книга, но он ни разу ничего по бумажке не прочитал. Живо реагировал на реплики и вопросы из зала, был весьма артистичен, и своей любовью к своему предмету покорял и заражал всех слушателей. Не смотря на очень краткий курс – всего 5 лекций – эта встреча с замечательным преподавателем оставила самые лучшие воспоминания, и я очень благодарен факультету за неё.
***
Обязательно надо вспомнить прекрасные лекции и семинары по истории КПСС доцента Николая Васильевича Рахманова и доцента Серифима Ильича Сидорова. При всем, казалось бы, догматизме такой дисциплины, как история КПСС, они умели говорить такие вещи и демонстрировать такое понимание современных процессов, которых мы не слышали на семинарах и лекциях даже по социальной философии. Простейший пример – как Рахманов на семинаре объяснял нам, что такое гонка вооружений, и что будет с СССР, если в США будет принята доктрина удвоения военного бюджета. Простая арифметика, не какая-то высшая математика, показывала нам, к какому году нам попросту нечего будет кушать. То есть, он фактически на пальцах показал нам, что продолжение действующей внешней и внутренней политики приведет нас не к светлому коммунистическому будущему, а к фатальному социально-экономическому кризису. Вслух он этого не говорил, но подводил нас к такому выводу. Причем это говорилось не где–то шепотом за углом, а на аудиторных занятиях по истории КПСС! Нам не вдалбливали только какие –то догматы про историю большевизма, про исключительно триумфальное правление КПСС и так далее – не знаю, в каких-нибудь учебных заведениях, может, так и было, – но у нас ни о каком сияющем будущем не говорили. Говорили о различных моделях истории, о предпосылках и условиях их реализации, об объективных и субъективных факторах, пытались представить, как это работает в конкретных социально-экономических и политических условиях и т.д. И это задолго до окончания брежневского «застоя» и так называемой «перестройки».
Так что говорить о том, что все тогда мыслили догматически и пересказывали только краткий курс ВКП (б), – это, мягко говоря, не критично, не исторично, и попросту неправда. Может быть, где–то в каких– нибудь других институтах, московских или провинциальных, так и преподавали по известному «кирпичу» под редакцией Пономарева, но это не наши преподаватели, повторю, Н.В.Рахманов и С.И.Сидоров. Кстати, помню, как Николай Васильевич Рахманов тогда высказался вполне определенно и аргументированно про академика Сахарова. Он сказал, что Сахаров действительно большой ученый, но в области физики, и там никто его заслуг не отрицает, но быть большим специалистом в физике автоматически не значит быть ученым в области социальных наук.
Вместе с тем, не все так просто было в наших отношениях с тем же доцентом Рахмановым. Помню, как я пытался показать ему, что, читая Маркса и Ленина, я пришел к выводу, что социалистическая революция может победить в современных условиях только одновременно в наиболее развитых государствах. Это было как бы возвращение к Марксу, отступление от ленинского тезиса о неравномерности развития капитализма и империализма. Он в чем–то соглашался, в чем–то не соглашался, но здесь очень насторожился, и, хотя мы обсуждали это вне аудитории, не согласился быть научным руководителем моей конкурсной студенческой работы на московский городской конкурс, а, сказав, что это вопрос не по его предмету, переадресовал меня к преподавателю политэкономии.
Чтобы закончить сюжет о Рахманове, приведу еще пару примеров его отношения к марксизму и передачи его смысла нам, студентам. По своей дисциплине он требовал тщательные конспекты всех первоисточников и пристально их проверял – это при том, что он был участником войны и потерял там зрение, поэтому его всегда сопровождал ассистент. В результате по окончании курса истории КПСС у меня набралось две толстых тетради по 96 страниц. После окончания предмета кто-то из ребят с нашего курса попросил у меня эти конспекты для знакомых девушек с «факультета невест», т.е. филологического, и они там долго кочевали по рукам. Я совсем про это забыл, но уже в аспирантуре, на первом году обучения (через 5 с лишним лет!), зашел на свою кафедру истории марксистско-ленинской философии и увидел, как наша лаборантка старательно что-то пишет в своей тетради, заглядывая в другую. Когда я поинтересовался, что она делает, она показала мне… мои конспекты! Это сколько же лет они путешествовали по гумфаку и сколько людей просто переписывали мои конспекты, ибо самим было лень почитать работы классиков! Это наглядный пример отношения, мягко скажем, некоторых студентов (ибо численность их никто никогда установить не пытался и не сможет), которые не захотели приложить усилия к проработке оригинальных текстов мыслителей для вычленения главных идей этих работ. Ну и, видимо, действительно, мои конспекты, проверенные Рахмановым, были настолько хороши, что никто за 5 лет нигде ни разу на них не погорел.
Последняя наша встреча с доцентом Рахмановым состоялась, к обоюдному удовольствию, на вступительном экзамене по истории КПСС в аспирантуру, хотя, скорей всего, он меня и не вспомнил. (Говорю не вспомнил, так как на хорошей памяти о себе попыталась «проскочить» староста нашей группы на первом курсе Наташа Белова, – не помогло! Он сказал ей, что помнит, но при этом поставил ей «удовлетворительно»). У меня же школа, пройденная у него, сработала отлично! Я ответил ему на вопрос, в чем отличие трех источников марксизма от трех его составных частей: «источники» были продуктом буржуазного мировоззрения, а вот «составные части» представляли собой уже пролетарское мировоззрение. Полагаю, что это положение тогда понимали немногие, а сейчас и подавно.
Здесь, забегая немного вперед, отмечу, что преподаватель политэкономии, доцент Елизавета Семеновна Хессина, к которой я тоже подошел со своей идеей, мягко, по-женски, но тоже отказалась быть научным руководителем моей студенческой работы на конкурс. Так я ее и не написал и на конкурс не подал.
Конечно, я прекрасно понимаю, что в то время высказывать такие экстраординарные, может быть, спорные или поспешные суждения студент мог себе позволить, а вот доценты – неважно по истории КПСС или по политэкономии – нет, ибо за этим могли последовать «оргвыводы», которые могли коснуться не только их, но и меня. Однако это не моя поздняя выдумка, а факт: я обсуждал некоторые «ревизионистские» идеи со своими однокурсниками и оказался смелее некоторых доцентов. Эта ситуация имела повторение и впоследствии.
А вот доцент Сидоров позволил мне выступить на студенческой конференции нашего курса с оценкой и изложением позиции еврокоммунизма. Идея о необходимости отказа от положения марксизма о диктатуре пролетариата в то время набирала популярность, особенно у итальянских коммунистов, и была озвучена их рупором в лице Энрико Берлингуэра. Даже помню, что Володя Мошнин на конференции тоже задал этот вопрос. Я заранее разобрался в аргументах, и потому ответил, что прежде надо подумать, чем можно или нельзя заменить диктатуру пролетариата, потому что социальная реальность меняется, и в теории марксизма надо искать адекватные формы ее познания и отражения с учетом современности.
Уже упомянутая мной Елизавета Семеновна Хессина великолепно читала у нас курс политэкономии. Я, правда, несколько подпортил нашу первую встречу с ней, немного опоздав на ее первую лекцию, за что она достаточно резко меня отчитала. Но потом мы с ней даже, можно сказать, в какой-то степени подружились. Стоит отметить, что большинство на курсе с удовольствием слушали ее лекции по политэкономии капитализма, а вот с социализмом не все было так однозначно, хотя она старалась и приводила действительно красноречивые примеры того, как по-разному устроены наше народное хозяйство и их капиталистическая система. Но когда мы, особенно поступившие из провинции и не по телевизору видевшие «достижения реального социализма», слушали «научное обоснование преимуществ социалистической экономики», то не могли просто отмахнуться от сомнений, что «что-то не ладно в Датском королевстве». Тем не менее, с нашего курса набралось несколько человек энтузиастов, и мы организовали под рукововодством Е.С.Хессиной кружок, который достаточно долго и успешно работал. Более успешных кружков на нашем курсе я не припомню. Разве что нечто похожее было у логиков, но это были всегда особенные люди на любом курсе. Не случайно у них специализация начиналась сразу после первого курса, а у всех остальных только после второго.
***
Теперь я логично подошел к преподаванию нам логики на первом курсе и очень памятной ситуации вокруг неё. Логика относится к обязательным дисциплинам на философском факультете и считается разделом философского знания. К нам на курс поставили лектором профессора с мировым именем – Войшвилло Евгения Казимировича. На его лекции, как и на лекции П.Я.Гальперина, приходили студенты старших курсов, аспиранты и даже преподаватели. Как выяснилось позднее, до нас он уже несколько лет вообще не читал лекции для студентов первого курса. И вот здесь началось! Как мы теперь понимаем, он читал нам университетский курс логики как специальной дисциплины, воспринимать который были готовы далеко не все. Спецкурсы, как известно, читаются для избравших эту дисциплину в силу своих интересов и способностей. Здесь же в аудитории сидели практически «нулевые» первокурсники, все, начиная от будущих эстетиков и заканчивая будущими религиоведами. Более того, адекватно воспринимать манеру Евгения Казимировича и его логику изложения материала могли, в лучшем случае, единицы. Он что-то довольно тихо говорил возле доски, писал какие-то значки и формулы, потом оглядывал свое творение со стороны,… брал губку и стирал написанное! Мы были в ступоре: а нам что делать?! Уловить логику, удовлетворяющую лектора или вызвавшую его несогласие, мы были не в состоянии. Оставалось со смехом и слезами вычеркивать в тетрадях целые страницы и, уже вообще ничего не понимая, тупо переписывать то, что он считал возможным оставить на доске. При этом на следующий день новая лекция могла начаться со слов: «Вчера мной была допущена ошибка, приношу свои извинения. Начиная с такого-то выражения, следует всё зачеркнуть и написать правильно следующее».
Не мудрено, что вскоре на курсе началось брожение, неуклонно набиравшее обороты. Очагом его было общежитие, и прежде всего, ребята с рабфака: именно для них все эти его поиски истины возле доски, стирания и изменения были совсем непонятны. Так возникла идея – я даже знаю, кто являлся ее родоначальником и исполнителем, однако не буду здесь об этом говорить, – но коллективными усилиями на имя ректора Хохлова Р.В. было написано письмо с просьбой заменить на нашем курсе лектора по логике. Под этим письмом подписалось, не могу сказать точно, сколько человек, но достаточно большое количество наших сокурсников. Каким-то образом (каким – здесь тоже нет тайны: мы, в основном, были осведомлены о том, кто докладывает «наверх» обо всем происходящем на курсе и в общежитии; в уровне постановки оперативной работы тоже никто не сомневался: достаточно посмотреть, сколько человек с нашего курса по окончании университета ушли работать в КГБ) эта информация о письме почти мгновенно дошла до деканата, нашего куратора и до кафедры логики. Реакция кафедры была моментальной и профессиональной: на следующую лекцию к нам пришел старший преподаватель Вячеслав Александрович Бочаров и буквально на пальцах одной руки объяснил нам тему «язык логики предикатов». А закончил лекцию он примерно так: «Что здесь не понятно? А вы, ребята, не понимаете, что перед вами открывается дверь лаборатории мышления, когда не учебник пересказывается, а здесь и сейчас уважаемый профессор показывает, как рождается процесс мышления по поводу языка логики предикатов и вообще, в философском смысле».
Вспоминая эти дни и ситуацию, многие потом краснели и стыдились того, что натворили, но некоторые считали, что достигли своей цели. Однако Е.К. Войшвилло продолжил чтение лекций в рамках программы, но теперь мы старались следить за его мыслью, а не просто записывать его лекцию, как акафист, и потом воспроизводить её на семинаре, как попугаи.
Не знаю, как кто, а я из того конфликта интересов вынес важный урок и сделал вывод: философский факультет – это действительно вершина для понимания самых сложных процессов в природе, обществе и сознании, и учиться надо у тех, кто там работает, и брать как можно больше.
Кстати, экзамен по логике я сдавал как раз самому Е.К. Войшвилло и сдал на «отлично». Позже, на последней из лекций, именно он озвучил фамилии тех, кого кафедра приглашает к себе на специализацию, и я был в том списке. Но свой выбор я уже сделал раньше и потому не пошел на логику, а стал дожидаться следующего года, когда можно было выбирать свою специализацию по другим кафедрам. При этом мне кафедра была уже не важна: к тому времени я уже прочитал книгу «Логика «Капитала» Маркса» и даже приобрел её в букинисте, что сделать было крайне сложно, ибо тираж этой книги для тех времен был просто смехотворно мизерным – 7350 экз., Издательство МГУ, 1969 год. Ясно, что кроме Москвы, найти её было практически невозможно, в то время как работы Т.И. Ойзермана по марксизму издавались стотысячными тиражами.
***
Одной из первых дисциплин на первом курсе было Введение в специальность. Читал ее нам в то время доцент, к.ф.н. Пётр Васильевич Алексеев. Это относительно небольшой, но ёмкий курс, и надо отдать должное, что Петр Васильевич не пытался в нем выстроить некую вавилонскую башню из отрывков по отдельным кафедрам и специализациям, а сумел вложить в него самое нужное. Он учил нас правильно записывать лекции, конспектировать первоисточники, при этом все примеры у него были из философских текстов, и это исподволь подводило к тому, как научиться выделять главное у каждого мыслителя, с учётом конкретно-исторической ситуации. Естественно для того времени, что основной упор в своих примерах он делал на труды классиков марксизма-ленинизма. Но и других классиков не считал «ступеньками к марксизму», а предлагал рассматривать их как самобытных и оригинальных мыслителей с их собственным вкладом в мировую сокровищницу философской мысли. Его крылатая фраза «Классиков надо уважать, а Гегеля надо любить» долго сопровождала меня и не раз пригодилась в жизни. Можно сказать, это главный итог его краткого курса введения в специальность.
Впоследствии у нас с ним сложились достаточно теплые отношения, и, когда наступило время выбора специализации, он тоже очень настоятельно приглашал меня и к себе на кафедру, и к себе непосредственно. Но здесь очень важно упомянуть еще об одной критической ситуации в моём пребывании на факультете, в которой Пётр Васильевич, возможно, спас меня от отчисления из университета. Ситуация – с одной стороны, курьезная, но с другой стороны, – и показательная. На факультете существовала тогда и сохраняется сегодня практика привлечения академиков от философии к работе на той или иной кафедре. И они для отчетности читали несколько лекций в году на каком-нибудь курсе на свои излюбленные темы. Так, на кафедре диалектического материализма работал академик Бонифатий Михайлович Кедров – величина по тем временам значимая, одна из первых фигур отечественной философии. Встреча с академиком, живым «классиком», конечно же, была, с одной стороны, очень интересна; но с другой стороны, я считал его специалистом в несколько иной сфере, которая меня интересовала мало, и потому не горел желанием идти на эту лекцию. Тем более что она позиционировалась как обязательная для логиков и диаматчиков, к каковым я не принадлежал. Однако у нас в это время было «окно» в расписании, а чтобы академик не читал свою лекцию в полупустой аудитории, наш инспектор Ирина Степанова бегала по этажу и загоняла всех праздношатающихся в аудиторию 1157. Ответственным за это мероприятие от кафедры и факультета был П.В. Алексеев.
Таким образом, почти случайно, в добровольно–принудительном порядке я оказался в этой аудитории, где–то в предпоследнем ряду, потому что лекция уже шла, и мы, опоздавшие на неё, входили в заднюю дверь. В этой аудитории, кто помнит, было две двери – одна перед лектором, а вторая – в последних рядах; это было удобно, поскольку так опоздавшие не мешали лектору. Я стал слушать, о чём там вещает академик Б.М. Кедров. Оказалось, что это были воспоминания о прожитом, о борьбе за чистоту философских рядов и т.п. А когда Уве Шеффлер, студент из ГДР, попросил его назвать фамилии, против кого направлены его филиппики, то академик с трудом вспомнил лишь давно почившего в бозе и заклейменного где-то в 1957 году за свою книгу по истории западноевропейской философии профессора Александрова. Как говорится, дела давно минувших дней. Не думаю, что эта лекция у кого-то вызывала особый интерес, да и читал ее академик как-то тихо и без энтузиазма. Поэтому я решил с толком провести это время, достал газету «Правда» и стал читать интересующие меня материалы.
Однако я не учёл размеры аудитории и то, что академик иногда поднимает голову, чтобы взглянуть в аудиторию. В какой-то момент академик поднял голову и, пристально глядя на меня, спросил: «А что это Вы там делаете?» Я честно сказал, что читаю газету «Правда», и что его курс не стоит у нас в расписании. Он сделал секундную паузу, а потом с металлом в голосе произнёс: «После лекции подойдите ко мне». Лекция закончилась, и я поплелся на своё аутодафе, понимая, что ничего хорошего меня в итоге этой встречи не ждёт. Но тут к академику бросился Пётр Васильевич, атакуя его крайне заинтересованными вопросами, тем самым перекрыв обзор Кедрову, при этом рукой за спиной энергично давая мне сигнал быстро линять из аудитории. Вот так я чуть не попал под этот паровоз. Уже позже, в аспирантуре, один мой сосед по этажу, который писал у Кедрова диссертацию, рассказывал про его норов. Это был действительно суровый и крутой человек, говорят, в своего отца – известного революционера. Короче, мне удалось пройти по краю. Я тогда, наверное, впервые четко осознал, что такое социальная лестница, и какие там крутые ступени, а между доктором и академиком – просто пропасть, заглядывать в которую иногда очень опасно: может закружиться голова и упадешь – костей не соберешь.
Урок был на всю жизнь! Хотя позже я довольно близко общался с двумя академиками–Президентами РФО – Иваном Тимофеевичем Фроловым и Вячеславом Семёновичем Степиным, но всегда чувствовал эту дистанцию, не смотря на то, что они вели себя достаточно корректно по отношению к коллегам. Но дистанцию чувствовали все. Эту культуру профессиональных отношений в неотъемлемой связи с культурой научного труда факультет прививал, что называется, с младых ногтей.
Чуть позже П.В. Алексеев читал у нас курс «диамата», и в это время он защитил докторскую диссертацию. Я очень хорошо помню, как накануне защиты он издал свою монографию по диамату и потом радостно показывал газету «Правда», где на его книгу была не то рецензия, не то упоминание в положительном ключе.
Для большинства же философской аудитории он известен, прежде всего, как автор–составитель словаря «Философы России», выдержавшего фактически 5 изданий. При этом очень важно отметить, что, в отличие от новоявленных справочников под тем же названием, но издаваемых под руководством Бахтина, куда люди попадают, просто заплатив определенный денежный взнос, у справочника П.В. Алексеева были чёткие критерии отбора персоналий – не ниже доктора наук. Исключение делалось для кандидатов, имеющих не менее 5 монографий. Так что я попал туда только в 3-е издание, накануне защиты докторской. Зато в 4-м издании я уже имел статью о себе в соответствии со всеми правилами. Причем отмечу, что статью о себе писал не я сам.
И еще один момент для меня важен, и он очень положительно характеризует П.В. Алексеева. В 1997 году в №4 журнала «Credo», где я являюсь главным редактором с момента его основания, я опубликовал свою статью о М.М.Пришвине. В это же время я поехал в Москву по делам докторской диссертации, прихватив для раздачи несколько разных номеров своего журнала. В университете мы пересеклись с Петром Васильевичем, буквально на 2-3- минуты, стоя у лифта, и в лифте я успел подарить ему журнал. Он принял и поблагодарил. Какой же неожиданностью для меня было то, что в 4-м издании «Философов России» появилась статья о М.М.Пришвине! О ее необходимости я говорил с момента выхода справочника отечественных философов, ибо считал и считаю, что как мыслитель Пришвин был тогда явно недооценен. Но при этом я понимал и причину этой недооценки: в отличие от известных на всю страну детских рассказов, ставших литературной классикой, его знаменитые дневники еще только кусочками появлялись на свет. Но и это не всё! В статье о Пришвине П.В. Алексеев приводит мою оценку Пришвина, взятую из моей статьи, которую я ему подарил. Вот так внимательно и чутко, я бы сказал высокопрофессионально и заинтересованно, он относился к новой появившейся информации.
***
Отдавая эти долги памяти своим учителям, наставникам и впоследствии коллегам, особо остро осознаю сейчас, по каким неведомым и порой опасным граням мы проходили, в своем святом детско–провинциальном невежестве далеко не всегда осознавая все риски этой только начинавшей открываться нам terra incognita под названием «высшая школа». И как много добрых людей подставляло свои руки, помогая нам удержаться от возможного падения! Я уже вспоминал здесь секретаря парткома факультета Владимира Тиграновича Калтахчяна, благодаря которому угроза заместителя председателя приемной комиссии Г.Г.Судьина об отчислении еще незачисленного абитуриента осталась лишь фразой. Кстати и позже, когда во время второй моей поездки в стройотряд после второго курса там возникла конфликтная ситуация, втянувшая в решение не только линейный, но и районный (факультетский) штаб, то именно Владимир Тигранович мудро, мягко, по-отечески разрешил эту проблему.
Последняя встреча по существу у нас состоялась на государственном экзамене по научному коммунизму, где он был членом комиссии, и где мне пришлось очень не просто. Только что прошел очередной съезд партии, на котором в Программу КПСС было внесено положение о том, что построение материально-технической базы коммунизма в главном и основном произойдет в рамках развитого социализма. Это считалось крупным теоретическим вкладом в теорию социализма. И то ли от волнения, то ли еще по какой-то причине, но два ключевых, как оказалось, слова – «в главном и основном» – я и не произнес. Для выпускника философского факультета МГУ это было непростительным упущением! Комиссия смотрела на меня с большим скепсисом, а в случае получения четверки у меня горел «красный» диплом. Спас меня в этой ситуации в то время доцент, а чуть позже профессор Владимир Семёнович Манешин. Он хорошо меня знал, поскольку вел у нас семинары по историческому материализму и всегда видел, что я добросовестно готовлюсь к семинарам и стараюсь учиться на отлично. Он буквально стеной встал на мою защиту, и то ли нашел нужные слова убеждения, то ли произнес какое-то магическое заклинание, которое я уже не помню, но комиссия в конце-концов всё же поставила мне «отлично».
(Продолжение следует)
68 total views, 2 views today