Олег К. Шевченко. Грёзы о реальности Грозы (Керкинитские рассуждения о «Бескрайней Таврике»[1] Тихона Синицына)

 

Олег К. Шевченко

 

Грёзы о реальности Грозы (Керкинитские рассуждения о «Бескрайней Таврике»[1] Тихона Синицына)

 

Есть сборники стихов, погруженные в автора, как семечки в яблоко. Они (сборники стихов, разумеется, но быть может и семечки яблока) как правило о прошлом автора, о его сокровенном и… не свершившимся, как не свершилось Еве преодолеть искушение познанием. К таковым бы я отнес якобы пророческие, но опрокинутые в прошлое автора стихи У. Блейка.

Есть иные сборники – они подобны выплескам все поглощающей жгучей лавы. Это стихи о грядущем, это эпические усилия поэта объять будущее и растворить в нем настоящее, пускай это процедура и до глубины души пугает самого поэта. На наш эстетический вкус это поэзия М. Волошина.

«Бескрайняя Таврика» Тихона Синицына это нечто иное и представляющее не малый интерес, прежде всего, с точки зрения бахтианского хронотопа. Уже в названии сборника перекликаются множественные смыслы пространства и времени. «Бескрайняя» — то, что не имеет пределов. А что не имеет пределов? Только то, что погружено в бесконечность (вспомним меткое словосочетание всегда произносимое в единстве двух своих частей «бесКонца и бесКрая»). В свою очередь, «Таврика» это отнюдь не географическая единица. Вернее, конечно географическая, но не нашего сермяжного времени, не нашего текущего настоящего. Таврика – это отсылка к Античности (ее очень много в сборнике), к Средневековью (оно есть, но поменьше Античности), к Новому времени (очень много в сборнике элементов казацкой вольницы) и к до революционной России в целом (а вот здесь черная дыра хронотопа Тихона Синицина, который обходит девятнадцатый век, сминая и бросая его во вне бытие). Иными словами, это прямой отсыл ко времени, погруженном в пространство. Таким образом, «Бескрайняя Таврика» — это всевременные просторы Северного Причерноморья от Грузии и до Румынии, от Крымского мыса Сарыч до истоков Днепра под Смоленском. Эти просторы рождены в прошлом, впитаны настоящим, не возможные без будущего и не желающие мыслить себя без Крыма, отрицающие конец мира, света и времени.

Откроем сборник и мы видим «Февральские окна» (сразу всплывает не только время года, но и вполне физические стеклопакеты, которые надо вымыть перед весной). Они, окна начинаются не в скучном прямоугольнике персональной квартиры, но «В сизом небе Федерико Лорки», в испанской звенящей тоске неба, которым глаза могут попросту задохнуться, на окнах-небе как на гугл-очках проносится Пастернак, грачи передвижников, слухи и финал: «…скоро будет лето, / И хоть раз отмыть стеклопакет». А быть может, сизое небо нуждается в глобальной чистке или наши души, спрятанные за стеклопакетами Интернета, искажающими Пастернака? Это очень характерный сюжет Тихона Синицына, он говорит о мечте, фантазии, смешивая казалось бы далекие вещи: ну где скажите рядом грачи и Федерико Лорки? Только в фантазии? Не только. Они в прошлом пространства живописи, они в испанском настоящем литературы (он по сей день воспринимается испанцами как современник) они из будущего, из угрозы цифрового стеклопакетного мира, о котором слышит, которого ужасается, которого ждет, но которого совсем не желает поэт. Это не будущее, это ощущение реальности будущего. Это не прошлое, это переживание фрагментов многих прошлых и это не настоящее, а лишь условный хронометр между прошлой неделей и будущих дней. Это грёзы о реальности грозы.

Откроем последнее стихотворение сборника. Оно бьет наотмашь, опять-таки уже заголовком — «Возвращение». Возвращение кого: читателя, автора, смысла, логики брошюры? Возвращение откуда: из Прошлого в Настоящее или из Будущего в Прошлое? Тихону Синицыну, все возможно в поэтическом слоге (любой читатель убедится в этом последовательно скользя по стихам сборника, но мы опускаем это скольжение из-за ограничения объёма рецензии). Электричка. Последний вагон. Забвение в сне. И почти вагнеровское: «Пульсирует звезд раскаленная ртуть/ Над всей моей крымской осенней вселенной». Беспечность. Тоска. Шутка. И очень лирично, как лермонтовские палестинские мелодии: «холм городской, как библейский Фавор, / Где хочется веровать в Преображенье». И снова недосказанность и снова предчувствие и предощущение. Вера в Преображение. Это еще не само Преображение. Это далеко не знание о Преображении. Это лишь вера в возможность знания о Преображении. Но эта вера зажигает светильник Фавора в городе на холме, а электричка становится изысканней космического корабля Илона Маска. Последний сможет доставить килограммы груза на Марс (быть может), а крымская электричка Синицына способна (есть такая вера и ощущение) вознести душу к небесам, преобразив ее до состояния квантов чистейшего фаворского света. Но открываем глаза и видим ехидную рожу таксиста и пыльный город, жмуримся и ритмично вздрагиваем от подслушанной мелодии за пределами времени и пространства в вечности любви и братства.

Это лишь внешние, пространственно-временные границы сборника. А он ведь полон «Нетленных мозаик из храмов Востока» да и на губах читателя точно останется послевкусие античности «Античный привкус до сих пор / Царит на пепельных слободках. / Матросы города Боспор / Из амфоры лакают водку». Но, но, но… Вот ведь парадокс пишущего о пространстве и времени! Не получается в одной рецензии охватить всю ту антично-средневековую казацко-интернетную с отсылками на Сомали, Испанию и Константинополь вселенную сборника, где читатель и поэт сетуют, что мы-они-я лишь иногда «Вмещаем небо, стряхиваем грим / Рисуем иероглифы на кальке, / Свободу ищем и благодарим.». А значит рецензию оканчиваем и снова открываем сборник на совершенно случайной странице, где тут же читаем: « – Знаешь ли, где этот рог изобилья? – Знаю… Но тайну открыть не могу!». Быть может, следует искать эту тайну в сборнике Тихона Синицына «Бескрайняя Таврика»?

 

 

Керкинитида-Гёзлев-Евпатория – 2020-2021.

 

 

 

Рецензия

на монографию Б.Н. Миронова «Российская модернизация и революция»/ Б.Н. Миронов. – СПб.: ДМИТРИЙ БУЛАНИН, 2019. – 528 с.:цв.ил.

Вышедшая относительно недавно в свет книга российского историка Б.Н. Миронова «Российская модернизация и революция» может привлечь своим названием как неискушенных, но интересующихся отечественной историей читателей, так и специалистов-обществоведов разного профиля.

Критическому анализу содержания книги, способного в определенной мере удовлетворить вызванный интерес, посвящена данная рецензия (ссылки на монографию даны далее в круглых скобках).

В Предисловии кратко описана дискуссия, посвященная столетию русской революции 1917 г. и послужившая непосредственным поводом к написанию рецензируемой монографии. В нем отмечено, что дискуссия не привела к консенсусу относительно трактовок и понимания революции и кратко раскрыта тематика отдельных глав книги (с.6-13).

В первой главе «Имперская, советская и постсоветская модернизации» дается авторская трактовка понятия (точнее, слова) «модернизация» и предпринимается попытка сравнительного анализа названных модернизаций с точки зрения их сходства, различия и преемственности (с.14-65).

Во второй главе «Модернизационная концепция Российской революции 1917 г.» обоснована возможность, но не фатальная неизбежность, перехода модернизационных процессов в революционные. Дано объяснение, почему и как успешная, в целом, имперская модернизация создала предпосылки революционного взрыва. Проанализированы причины реализации этих предпосылок, уточнена роль Первой мировой войны в наступлении революции и названы непосредственные причины революции (с.66-188).

В третьей главе «Социальная природа, психологический облик и роль

российского пролетариата в революционном движении» рассмотрены темы, актуальные, по мнению автора монографии, для понимания предпосылок, причин и хода революции. Представлены обильные статистические материалы, характеризующие положение российских рабочих в конце XIX начале XX веков (с.189-255).

Четвертая глава «Российская революция 1917 г. сквозь призму

демографической модернизации» посвящена рассмотрению демографического поведения и внутрисемейных отношений с точки зрения готовности общества к реформам и преобразованиям. Высказана и обосновывается гипотеза, что люди, способные самостоятельно и сознательно управлять брачностью, смертностью и рождаемостью, психологически, ментально и культурно подготовлены к общественным переменам. Оценена примерная доля в российском обществе людей, желающих и наиболее подготовленных к преобразованиям общественной жизни на демократических основаниях, на которые была нацелена революция 1917 г. (с.256-300).

Пятую главу «Когнитивные практики русских крестьян и их изменение под влиянием модернизации» Б.Н. Миронов посвящает новой, по его мнению, в историографии проблематике — когнитивным практикам населения. Указана их тесная зависимость с метакогнитивными умениями человека. Имеется в виду текущий самоконтроль и саморегуляция, способность к рефлексии о мыслительных процессах, к самоанализу и самокритике, готовность к рассмотрению своего прошлого в связи с настоящим и будущим и рассуждениям на высоком моральном уровне. Утверждается, что особенности когнитивного развития определяют картину мира и поведение людей, поэтому участие народа в революции необходимо изучать в контексте их когнитивных практик. Попытка подобного изучения предпринята в главе, в ней рассмотрен также культурный раскол российского общества (с.301-438).

В «Заключении» подводятся итоги исследования (с.439-448). Монография сопровождается обширным списком архивных и литературных источников, опирается на статистические данные, снабжена иллюстрациями.

Содержание заявленной тематики раскрыто в монографии достаточно подробно. Первая и вторая ее главы могут представить интерес для обществоведов-теоретиков разных научных направлений. Третья, четвертая и пятая главы могут привлечь внимание специалистов, занятых проблемами демографии, социальной и исторической психологии, рабочего движения, организации массовых и революционных выступлений и т.д.

С рядом  положений и выводов, представленных в тексте, можно полностью или частично согласиться (впрочем, теоретически они мало связаны с концепцией модернизации, изложенной в монографии).

В первую очередь, можно согласиться с оценкой автора последствий революции и Гражданской войны. На основе «контрфактического прогнозирования» он приходит к выводу, что «именно революция 1917 г. и порожденная ею Гражданская война, а не Первая мировая война, обрушили экономику» (с.37), что без этих событий российский «ВВП в 1913—1928 гг. возрастал бы… в соответствии с … предвоенным трендом в 1883—1913 гг. (3,3 % в год)». Тогда экономика страны к 1929 г. не просто достигла бы уровня 1913 г., но превзошла бы его «в 1,6 раза, а в 1939 г., к началу Второй мировой войны, — в 2,3 раза, в то время как фактически — в 1,6 раза» (с.39).

Можно принять также его вывод, что «революция не только подорвала экономику; она породила всеобщую деградацию, социальную смуту, Гражданскую войну и привела страну к политической и экономической изоляции» (с.40).

Отчасти справедливо и мнение Б.Н. Миронова, что революция «усилила антагонизмы в обществе и создала колоссальное социальное напряжение, о чем свидетельствует изменение уровня девиантного поведения, которое обычно принимается за показатель общественного благополучия» (с.40). Частичная справедливость мнения касается девиантного поведения. Революция породила ситуацию всеобщей аномии, когда прежние правовые и моральные нормы утрачивают силу, а новые еще не сложились. Но вывод об усилении антагонизмов сомнителен. В ситуации аномии антагонизмы просто вышли наружу.

Полностью можно признать, что «революция украла у России военную победу» (с.40). Стране нужно было потерпеть всего лишь год, считая с ноября 1917 года, чтобы войти в число держав-победительниц.

Интересен и, вероятно, для многих будет новым материал о том, что важнейшие технические и социальные проекты, воплощаемы в жизнь в советское время, были предусмотрены еще царским правительством и поддержаны Временным. Так, в январе 1914 г., т.е. еще при царе, была сформулирована программа финансово-экономических реформ, направленных на коренные преобразования в экономике, получившая название «Новый курс». Принципы «Нового курса, были озвучены главой финансового ведомства П. Л. Барком в речи перед депутатами IV Государственной думы 22 апреля 1914 г. (с.23).

«Новым курсом» предусматривалось:

1. Постепенное уменьшение в доходной части бюджета роли винной монополии. Потеря доходов компенсировалась за счет введения подоходного налога, повышения наследственных пошлин, гербового сбора и т.д.
2. Подъем производительных сил страны путем правильно поставленного и доступного кредита.
3. Развитие и улучшение путей сообщения, преимущественно, железнодорожных, которые строились бы с привлечением казенных средств и частного капиталом, а также шоссейных, гужевых и водных.
4. Осуществление крупных строек (с.24).

К масштабному плану  строительства были подготовлены проекты строительства Волховской гидроэлектростанции, Днепрогэса, Волго-Донского и Беломорско-Балтийского каналов, а также знаменитого Турксиба — главной стройки первой пятилетки и т.д. (с.25).

Заслуживает внимания предложенная Б.Н. Мироновым корректировка представлений о культурной революции, которую представители старшего поколения привыкли считать заслугой советской власти. На деле ее отправной точкой следовало бы считать Закон о постепенном введении всеобщего обязательного начального образования, принятый Государственной Думой 3 мая 1908 г. Проект был реалистичен, намечен на 10 лет, предусматривалась его поддержка государственным финансированием. Воплощаться в жизнь Закон должен был «без суеты и спешки, без жертв и чрезвычайщины, … характерных для советской культурной революции» (с.26).

С оговорками можно принять данную автором оценку российского пролетариата. Тот действительно не соответствовал принятому в советском обществоведении представлению о нем как авангарде и гегемоне социалистической и мировой революции, строителе социализма и коммунизма, обладавшем необходимыми для этого численностью, сознательностью, марксистским мировоззрением и т.д. (с.189-194 и др.). По выражению одной из видных большевичек: «Революцию делали плохо орабоченные мужики». Их типичным представителем был М.И. Калинин: «тверской крестьянин, питерский рабочий и ленинской закалки большевик» (М. Исаковский). Но нельзя рассматривать рабочих как «пушечное мясо» (с.246, 255) революции и гражданской войны. Они были ударной силой той и другой, а главной силой в обеих – крестьянство (которое тоже не было просто пушечным мясом).

Достоинствами книги можно счесть статистические материалы, описывающие процессы в экономике и демографии, уровень образования, жизненные условия различных социальных групп имперской России. Особого упоминания заслуживают материалы Этнографического бюро В. Н. Тенишева, содержащие описание физического и психического облика русских крестьян, их мировоззрения и норм поведения. Нельзя обойти вниманием также иллюстрации художника И.А. Владимирова, в которых ярко представлены типичные сцены бытового и «революционного» поведения представителей разных социальных групп.

Однако довольно богатое содержание книги «Российская модернизация и революция», ее отдельные обоснованные утверждения и выводы не способствуют прояснению глубинной сути Русской революции 1917 г., а также пониманию читателем социально-исторических процессов в российском обществе на протяжении веков (на что претендует ее автор).

Причины общей неудачи монографии следующие: использование автором непригодного теоретического инструментария, небрежность авторской мысли, недостаточное знание им русской истории, произвол в трактовке ее отдельных периодов, излишняя заидеологизированность.

Непригодность теоретического инструментария обусловлена пресловутой концепцией  модернизации, в первую, очередь, трактовкой понятия «модернизация». По мысли Б.Н. Миронова, оно употребляется ныне в четырех значениях и понимается как:

1) переход от традиционного общества к современному …;

2) процесс, в ходе которого отставшие догоняют ушедших вперед, – синоним догоняющего развития;

3) преобразования, предпринимаемые отставшими странами с целью приблизиться к характеристикам наиболее развитых;

4) совершенствование общества в широком смысле путем реформ и внедрения инноваций. В монографии основным признается «первое значение понятия — как движение от традиционности к современности (в той или иной степени включающее в себя и все прочие интерпретации)» (с.14).

Первый, формально-логический, упрек состоит в том, что Б.Н. Миронов, как, к сожалению, большинство наших обществоведов полагает, что понятие может быть многозначным. Но многозначность понятий ведет к непреодолимым логическим трудностям, делающим невозможным обмен мыслями между людьми и даже последовательное мышление отдельного человека. Множество значений может иметь слово, но для каждого его значения можно подобрать особое имя [Аристотель, 1976, с. 127]. Тогда слово может стать понятием и даже термином, т.е. точным названием строго определенного понятия науки, техники и др. [Кондаков. 1971, с.518.].

Второй упрек, содержательный и главный, касается сути концепции модернизации, понимаемой «как переход от традиционного общества к современному». Здравый смысл, т.е. естественный свет разума, не может ее принять. Слова «традиция» и «современность» взяты из разных смысловых рядов. Логически осмысленно их нельзя ни соотнести друг с другом, ни противопоставить друг другу. Традицию можно соотнести (или противопоставить) с инновацией (причем постоянное обновление может стать традицией), а современность – с прошлым или будущим. «Теоретики», придерживающиеся подобной концепции модернизации – фокусники, осуществляющие переход от метров к килограммам! Поэтому никоим образом нельзя принять утверждение, что «в России периода империи происходил переход от традиционного общества к современности — именно то, что называется модернизацией в первом и главном значении этого термина» (с.15).

Более или менее осмысленно можно понимать модернизацию во втором и третьем значении, т.е. как догоняющее развитие и процесс преобразований, имеющий целью приблизиться к ушедшим вперед странам. Суть обоих значений одна и та же. Лишь небрежность авторской мысли не позволяет увидеть ее в иной словесной оболочке. Эта же небрежность отражена в утверждении, что «великие реформы 1860—1870-х гг. дали мощный толчок для продолжения модернизации — с этого момента она стала по-настоящему многомерной и глубокой, несмотря на яростное сопротивление традиции…» (с. 16). Можно принять, с оговорками, что модернизация многомерна, поскольку общество многомерно. Возможна модернизация в его разных сферах, имеющая свои особенности. Но неужели традиция есть некий субъект, способный яростно сопротивляться?

О небрежности (или логической неряшливости?) мысли уважаемого профессора свидетельствует также его высказывание, что «национальный доход за 52 года увеличился почти в 4 раза (в 3,8 раза). И это несмотря на огромный естественный прирост — население империи увеличивалось почти на 2 млн ежегодно» (с.17). Разве рост населения противоречит росту национального дохода? Дело же обстоит ровно наоборот! По сведениям В.О. Ключевского, в царствование Екатерины II население почти удвоилось, а сумма государственных доходов возросла в четыре раза с лишком. Значит, не только увеличилось количество плательщиков, но и возвысились государственные платежи, что обыкновенно считается знаком увеличения производительности народного труда [Ключевский В.О. Кн. 3.. 1995, с.355]. Очевидно, рост численности населения увеличивает национальный доход, даже если не увеличивается производительность труда (доход на душу населения – другое дело).

Примером небрежности мысли является и утверждение, что «цивилизационная уникальность России в смысле неких культурно-национальных черт, не поддающихся влиянию времени, …, — миф» (с. 17). Бесспорно, любые культурно национальные черты поддаются изменению, как и все в этом мире. Но бесспорно также, что у русских могли быть и есть уникальный черты. Поэтому вполне возможна цивилизационная уникальность России, хотя и меняющаяся со временем. Нельзя сводить под один знаменатель совершенно разные явления, назвав их мифом!

Весьма произвольно заявление, что «модернизация — это множество одновременных изменений в обществе, всеобъемлющий процесс инноваций, охватывающих все сферы социальной жизни и оказывающих воздействие на все социальные институты и всех членов общества. Критерием успешности модернизации является повышение качества жизни большинства населения» (с.14).

В обществе (многомерном явлении) инновации в одной сфере могут сопровождаться консервацией в другой. В петровское время инновации в экономике и в сфере обороны (армии и флоте) сопровождались усилением крепостнических начал в государственном управлении и в отношениях между социальными группами. Впрочем, усиление крепостничества за весь период царской России можно назвать модернизацией, идущей в особом направлении!

Повышение же качества жизни большинства населения в одной стране может сопровождаться его снижением в другой, что неоднократно наблюдалось в истории (Римская или Британская империи, успешно грабившие население своих колоний на протяжении столетий). Модернизация здесь совершенно не причем.

Произвольно (и неверно) также предположение, что «…на заре российской государственности лаг между западными странами и Древнерусским государством составлял около 300—400 лет», …за тысячу прошедших лет он существенно сократился» (с.30). Если бы разрыв был таков, едва ли бы дочь русского великого князя стала королевой Франции. Новгородские мальчишки не писали бы берестяные грамоты, а сам Новгород долгое время не был бы основой Ганзы, распавшейся после его выпадения из нее  [Пайпс. 1993, с.113]. Напротив, Русь киевского периода была намного ближе по общественным основам к Западной Европе. Она была «днепровскою, городовою, торговою», а господствующим фактом ее экономической жизни была «внешняя торговля» [Ключевский. 1995. Кн. 1, с.21]. За прошедшее время (до развала СССР) увеличился не пресловутый лаг, но разрыв между нею и Европой в социально-политических и экономических основах общества.

Отдельные утверждения Б.Н. Миронова демонстрируют его недостаточную осведомленность и даже наивность. Трактуя бюрократизацию  как причину экономического роста в России, он заявляет, что до середины XIX в. коронная бюрократия была малочисленна, страна недоуправлялась, налоговый пресс был сравнительно слабым. «Для граждан это было комфортно, но темпы общественного развития были невысокими». Темпы экономического роста повысились до максимального европейского уровня, «когда коронный бюрократический аппарат окреп количественно и качественно и с эпохи Великих реформ начался настоящий дирижизм». Роль государства при проведении советской модернизации еще больше повысилась». Этот вывод сделан на основе статистических данных о количестве чиновников на 1000 человек населения в разные исторические периоды (с.42).

Автор монографии совершенно не учитывает фискально-полицейскую роль дворянства, собиравшего подать государству с крепостных и присвоившего себе уголовную юрисдикцию над крестьянами [Ключевский. Кн. 3, с.166, 316, 332 и др.]. Дополнительный «дирижизм» для выполнения названных функций был просто не нужен.

Эффективность же бюрократического аппарата имперской России весьма сомнительна. По Ключевскому (как и по Миронову), «время с 1796 по 1855 г. можно назвать эпохой господства или усиленного развития бюрократии в нашей истории» [Ключевский. Кн. 3, с.362 и др.]. Но «бюрократические учреждения – Государственный совет, министерства и т.д.» … правили ничтожной кучкой народа … миллионом с небольшим душ: вся остальная масса ведалась своими особыми властями,… Один администратор…, принявши в расчет численное неравенство между свободными и несвободными людьми, рассчитал, что, так как правительственные учреждения ведают только вполне свободными людьми, то Русское государство по количеству свободных людей в 45 раз меньше Франции» [Ключевский. Кн. 3, с.442].

Резко саркастически Ключевский оценивает эффективность управления Россией столоначальниками, а не императором (как заметил сам Николай I), пришедший в ужас от того факта, что только «по ведомству юстиции во всех служебных местах … произведено 2 800 тыс. дел». Одно из дел «вели 15 назначенных секретарей, не считая писцов … экстракт из этого дела, приготовленный для доклада, изложен был на 15 тыс. листов». Впрочем само дело, нагруженное на нескольких десятках подвод при отправке из Москвы в Петербург, «пропало без вести» [Ключевский. Кн. 3, с.439].

Не учитывает Б.Н. Миронов, вероятно, также то, что советские чиновники, плохо или хорошо, но занимались реальным делом – управляли народным хозяйством. Чиновники же имперской и современной России реального дела не почти не имели (не имеют).

Более чем наивен комментарий Б.Н. Миронова при рассмотрении им вопроса о росте чувства самоуважения в рабочих, когда они жаловались на грубость фабричной администрации, в частности, на употребление мата и обращение на «ты». Он уверен, что эти «…жалобы несомненно подсказаны интеллигентами, так как без мата рабочие не разговаривали, а обращение на «ты» считалось нормой в их среде» (с.229). Неужели неясно, что проблема не в словах, а в унижении рабочего человека? Обращение на «ты» или с матом возможно среди равных. Рабочий же не мог сказать «начальнику» «ты» или обматерить его, и ему не нужны были «интеллигенты», чтобы почувствовать обиду и возмущение.

Наивно также рассуждение о целесообразности использовать в современной России «…наряду с демократическим и либеральным также авторитарный стиль управления», ибо «когда народу навязываются политическая система и стиль управления, которые не соответствуют традициям и желанию большинства населения», последствия бывают весьма печальными (с.61). Неужели уважаемому профессору не известна концепция Аристотеля о правильно и неправильно устроенных государствах? Правильно устроены те государства, где власть осуществляется для блага всех, а неправильно устроены те, где власть осуществляется для блага части. Неважно, управляет ли один человек, меньшинство или большинство [Аристотель. 1983, с.456 и др.]. Стиль управления – инструментальная ценность, и применяется в зависимости от ситуации (прибегали же римляне к диктатуре в случае нужды).

Заиделогизированность работы проявляется неоднократно, но достаточно лишь одного ее характерного образца. Так, утверждается, что «развитие страны в имперский период проходило по сценарию, будто написанному теоретиками модернизации специально для России». Далее перечислены признаки модернизации: развитие экономики как индустриальной и рыночной, основанной на конкуренции и частной собственности, формирование гражданского общества и правового государства с парламентом и верховенством закона и т.д. Названы также развитие индустриального и урбанистического образа жизни, складывание российской нации как совокупности людей, объединенных согласно их воле, эволюция семьи в направлении малой демократической семьи с равенством супругов, родителей и детей. Упомянуто формирование современной личности, ввод и  укрепление светской системы ценностей, в которой индивидуализм является второй религией и мировоззренческой основой социального поведения. Общий вывод состоит в том, что «российское общество в XVIII — начале XX в. развивалось от традиции к модерну, но к 1917 г. по причине незавершенности модернизации не соответствовало в полной мере ни одному из критериев современного общества» (с.16-17).

В этом описании (в коем чувствуется дух пресловутой статьи Фукуямы «Конец истории?») перечислены в позитивном ключе признаки западного общества, и оно представлено идеалом, к которому нужно стремиться всем странам, включая Россию. Но забыта чрезвычайная агрессивность Запада, который А. Тойнби назвал «архиагрессором» [Тойнби. 1995, с.156], его неутолимая жажда ресурсов, претензии его элиты на мировое господство, высокомерно презрительное отношение к другим народам и культурам. Всем известны исторические факты, подтверждающие сказанное. Современное  западное общества также едва ли может служить образцом для подражания с его пропагандой ЛГБТ и прочими правами человека.

Основные недостатки рецензируемой монографии, вытекают, помимо непригодности ее теоретических основ, также из однобокости литературных источников (при всей их многочисленности), на которые она опирается. Удивительно, но в списке литературы нет ссылок (хотя бы в критическом ключе) на работы В.О. Ключевского, Н.Я. Данилевского, И.Л. Солоневича, Г.П. Федотова, С.Л. Франка, И.А. Ильина, И.Р. Шафаревича, Л.Н. Гумилева, Н.Н. Моисеева. А.А. Зиновьева, Г. Лебона, Дж.Дж. Фрезера и других авторов, чьи принципиальные позиции следовало бы учесть.

Краткая рецензия монографии Б.Н. Миронова «Российская модернизация и революция» (для подробного разбора нужен текст в разы превышающий ее объем) окажется неконструктивной без изложения альтернативной точки зрения на общий ход эволюции российского общества и сути Русской революции 1917 года. Выскажу ряд принципиальных соображений на этот счет.

1. Древнерусское общество периода Киевской Руси развивалось на основе сначала языческого, а позже православного цивилизованного сообщества в русле рыночной цивилизации и корпоративного (демократического) государства западноевропейского типа.
2. В период Московского княжества начался переход к служебно-домашней цивилизации и государству-учреждению[2]. Важнейшей причиной перехода была смертельная для существования православного сообщества (русского народа) внешняя опасность с юго-востока и с северо-запада. Развитие России пошло по пути принципиально отличному от европейского.
3. В императорской России в российском обществе возникли и укрепились признаки напряженной цивилизации, когда меньшинство (дворянство) превратилось в паразитирующий слой, эксплуатирующий большинство. Страна теряла управляемость, восстановленную служилой бюрократией, созданной реформами Сперанского.
4. Реформы последней трети XIX начала XX вв. укрепляли в российском обществе начала рыночной цивилизации западноевропейского образца, но процесс реформирования не был доведен до конца.
5. В начале XX в. страна вновь стала терять управляемость из-за массового появления в среде служилой бюрократии эгодеятелей-карьеристов, поставивших личные интересы выше служебных.
6. Февральская революция, ликвидировавшая монархию, была результатом смычки естественных эгодеятелей (представителей буржуазии) с эгодеятелями-карьеристами из властвующей элиты. Она была направлена на создание в России общества западноевропейского типа, но смычка обоих видов эгодеятелей привела к полной потере управляемости страной.
7. Октябрьская революция привела к власти служителей-большевиков. Они не были «политическими авантюристами», как думает Б.Н. Миронов. Скорее их можно назвать ««свирепыми мечтателями», лидером которых был Ленин, «кремлевский мечтатель», по выражению Г. Уэлса. Большевики воссоздали управляемость страной. Но их политическая революция, приведшая к власти народные массы через Советы, была социальной контрреволюцией, ибо вернула страну в лоно служебно-домашней цивилизации и укрепила черты государства-учреждения.
8. На основе марксистской идеологии в СССР формировалось полиэтническое цивилизованное сообщество – советский народ, но процесс оказался незавершенным, поскольку коммунистические идеалы утратили привлекательность.
9. В советское время власть быстро перешла от народных масс к партийно-государственной номенклатуре. В ее среде вновь стали преобладать эгодеятели-карьеристы, а в стране складываться черты напряженной цивилизации. Приход к власти карьеристов-западников, вкупе с криминальными эгодеятелями, повлек распад СССР.

• «Перестройка» и «радикальные реформы» явились социальной революцией, завершившей Февральскую революцию 1917 г. Страна была втянута в лоно рыночной цивилизации, не имеющей длительной перспективы существования. Для ее функционирования нужны неограниченные ресурсы, что невозможно.
• В ближайшей перспективе России нужно заняться строительством здорового общества, способного длительно функционировать в нормальных условиях и выдерживать временные перегрузки.
• Основой здорового общества должно стать полиэтническое цивилизованное сообщество, основанное на правильно понятом национальном интересе – создании наиболее благоприятных условий для развития каждого гражданина России как природного, социального и духовного существа.

13. Курс западной элиты на уничтожение России будет продолжен в обозримом будущем: западному обществу, чтобы продлить собственное существование, нужен полный контроль над ее природными ресурсами.

Учитывая сказанное, монографию Б.Н. Миронова «Российская модернизация и революция» можно оценить следующим образом:

— фактология и ее отдельные выводы могут быть предметом научного изучения,

— базовые теоретические средства монографии ничтожны,

— непригодность ее теоретических средств и идеологическая направленность не позволяют понять эволюцию российского общества на протяжении веков и суть революции 1917 г.

 

Литература.

1. Аристотель. Метафизика / Аристотель. Сочинения  в 4-х томах. Т.1.  – М.: Мысль. 1976. С.65-367.
2. Аристотель. Политика / Аристотель // Соч. в 4-х т.  Т.4. –  М.: Мысль. 1983. С.376-644.
3. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 1. / В.О. Ключевский. –  М.: Мысль. 1995. – 572, [1] с.
4. Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. Кн. 3. / В.О. Ключевский. –  М.: Мысль. 1995. – 558, [1] с.
5. Кондаков Н.И. Логический словарь. – М.: Наука. 1971. – 656 с.
6. Пайпс Р. Россия при старом режиме / Пайпс Р. – М.:  Независимая газета. 1993. –  424 с.
7. Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории / А. Дж. Тойнби. – М.: Прогресс-Культура – СПб.: Ювента. 1995. – 477 [1] с.

 

 

 

Доктор философских наук, профессор.                                          П.И. Смирнов

 

[1] Синицын Т. Бескрайняя Таврика. – Тверь, М.: Альфа-Пресс, 2020. – 86 с.

[2] Основные признаки идеального типа рыночной цивилизации: доминирующая ценность – личность, господствующая разновидность деятельности – эгодеятельность, хозяйство рыночное, ведущие ценности самореализации человека – богатство и хозяйство. Признаки служебно-домашней цивилизации: доминирующая ценность – общество, господствующая деятельность – служебная, хозяйство домашнее, ведущие ценности – власть, слава, святость. В основе государства корпорации – договор. В основе государства учреждения – принцип  опеки. Полнее содержание этих понятий и аргументация выводов содержится в книге: Смирнов П.И. Постижение России: взгляд социолога / П.И. Смирнов. – СПб.: Алетейя, 2020. – 574 с., а также в моих статьях, опубликованных в журнале Credo new в 2010-2020 гг.