Коваленок Алексей Анатольевич. ФИЛОСОФИЯ ЭЛЛИНИЗМА. ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ. ПЕРСОНАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ. ИДЕИ. ЕЕ УРОКИ ДЛЯ ФИЛОСОФСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ НАШИХ ДНЕЙ. (МАТЕРИАЛЫ К ЛЕКЦИОННОМУ КУРСУ)

Коваленок Алексей Анатольевич

ГБОУ СПО Нижегородское художественное училище

Преподаватель социально – гуманитарных наук

Кандидат философских наук

Alexey A. Kovalenok

Nizhny Novgorod Art School

Lecturer of social and liberal sciences

E-Mail: Kov9alenok@yandex.ru

УДК – 1 (091)

ФИЛОСОФИЯ ЭЛЛИНИЗМА. ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ. ПЕРСОНАЛЬНЫЕ ЦЕНТРЫ. ИДЕИ. ЕЕ УРОКИ ДЛЯ ФИЛОСОФСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ НАШИХ ДНЕЙ. (МАТЕРИАЛЫ К ЛЕКЦИОННОМУ КУРСУ)

Аннотация: В этих заметках их автор, сконденсировав свой преподавательский и научно-теоретический опыт, попытался сформулировать свою версию изложения в современной студенческой аудитории основных тенденций развития позднеантичной эллинистической философской мысли, показав при этом, как эти тенденции преломляются в творчестве Эпикура, скептиков и стоиков. Естественно, автор понимает, что эта версия – одна из возможных. Он не отрицает, что возможна и другая расстановка и толкование акцентов, смыслов, интерпретаций. Это – его личностное, авторское видение. Дается авторская трактовка некоторых идей Эпикура, уточняется характер его гедонизма, даются авторские интерпретации некоторых аспектов скептицизма. Рассматриваются дискуссионные моменты философского творчества Марка Аврелия. В целом же задача автора была в том, дабы создать более или менее адекватный образ философских штудий эллинистической эпохи, сочетающий в себе и теоретико-концептуальный пласт, но также и имеющий в виду образовательно-педагогические, дидактические аспекты, ибо представленные здесь заметки и размышления есть еще и материалы к лекционному курсу.

Ключевые слова: эпикуреизм, скептицизм, стоицизм, благо, удовольствие, четверной путь достижения счастья, атараксия, апатия, Логос, Судьба, Первоогонь, мудрец

HELLENISM PHILOSOPHY. PRINCIPAL TRENDS. PERSONAL CENTERS. IDEAS. ITS LESSONS FOR CURRENT PHILOSOPHICAL EDUCATION. (MATERIALS TO THE LECTURE COURSE)

Abstract: The author has tried in these notes to formulate his version for the presentation of the main trends in the development of the late antique Hellenistic philosophical thought to the modern student audience based on his condensed teaching and scientific theoretical experience showing thereat how these trends are refracted in the creation of Epicurus, skeptics and stoics. The author certainly comprehends that this version is one of the possible ones. He does not deny the possibility for highlighting the key points and explication of meanings and interpretation otherwise. This is his personal, author’s vision. The author’s representation of some of Epicurus’ ideas is herein given, the nature of his hedonism is clarified and the author’s interpretations of some aspects of skepticism are presented. Some debatable aspects in the philosophical creation of Marcus Aurelius are discussed. In general, the author’s task was to create a more or less adequate image of the philosophical studies of the Hellenistic era by comprising the theoretical and conceptual layer and meaning to imply the educational, pedagogical and didactic aspects because the notes and reflections herein presented are also materials for the lecture course

Keywords: epicureanism, skepticism, stoicism, goodness, pleasure, a quadruple path to attaining happiness, ataraxia, apathy, Logos, Fate, First fire, sage

В этих своих размышлениях мы бы хотели предложить свое видение и понимание некоторых тенденций развертывания философской мысли эллинистической эпохи, некоторых, если угодно, энтелехий ее. Причем попытка эта должна будет иметь еще и образовательно-педагогическое, дидактическое измерение, ибо эти наши заметки являют собой возможный вариант трансляции основных философско-мировоззренческих исканий и интенций эллинизма в современной студенческой аудитории. Споры и дискуссии о сущности эллинизма, в том числе, его философского измерения, идут до сих пор и, вероятно, будут идти еще долго. Этические, политические, онтологические, гносеологические доктрины, сложившиеся в ту эпоху, оказывали колоссальное влияние на последующее развитие мировой философской мысли, не сданы в архив они и сегодня. Ибо и сегодняшний мир эпохи дисбаланса и асимметрии требует не меньшего мужества в его восприятии, понимании и осмыслении, нежели чем того требовал мир эллинизма. Поэтому, как представляется, для нынешних студиозов было бы не столь уж бесполезным мероприятием сделать усилие в освоении основных философских идей, школ, понятий, которые генерировал, продуцировал эллинизм. Возможно, это поможет в каких-то моментах лучше отрефлексировать некие важные процессы, происходящие в Современности. И не только отрефлексировать, но и избрать некое деятельное отношение к ним.

Итак – далее несколько штрихов к социально – политическому портрету эллинистического мира. Эпоха эллинизма, как известно, началась с походов Александра Македонского на Восток. Понятие «эллинизм» может трактоваться как грандиозная попытка распространения античной цивилизации на огромные области традиционных восточных цивилизаций (Египет, Вавилон, Малая Азия, Сирия, Иран) , и как происходивший при этом сложный и противоречивый синтез восточных и западных форм человеческого бытия и духа. Повторимся, это был очень сложный и неоднозначный процесс. Присутствовало тут и насилие. Но было и сложное взаимопроникновение и взаимовлияние различных начал бытия, причем бывало и так, что местный культурный, цивилизационный элемент оказывался не столько подчиненным, сколько доминирующим, определяющим характер отношений в обществе, систему власти и управления, художественное творчество и хозяйственную деятельность. Это была попытка великого культурного синтеза. Маленькие города – государства рушатся, полисный замкнутый мирок уходит в прошлое. Появляются огромные империи, создается мощный централизованный бюрократический аппарат. Вводится в практику обожествление правителя. Небывалыми темпами идет строительство новых городов. В целом эллинизм стал мощным катализатором в развитии как античного мира, так и восточных цивилизаций. В эпоху эллинизма Восточное Средиземноморье становится единым миром, все части которого объединяются глубокими культурными, хозяйственными, политическими связями. Если угодно, это был своеобразный вариант ограниченной глобализации, предпринятой на основе синтеза античного и восточного миров. Меняется положение и мироощущение человека в таком мире. Эпоха камерного, уютного полиса безвозвратно канула в лету. Человек оказался открыт всем ветрам жестокого, равнодушного, безразличного к его судьбе мира. Нарастало ощущение хрупкости и беззащитности бытия. И единственное прибежище, которое индивид искал и находил, был его внутренний мир, его душа. Человек внутри себя искал спасения от бурь социально – политической жизни. Это было торжество эскапизма. Это меняло и облик философии, ее стратегию, ее задачи.

Как писал В. Виндельбанд, «чем более в общем смешении народов и их судеб падали национальная жизнь и национальные интересы, тем более отдельная личность, удаляясь от превратностей внешних явлений, сосредоточивалась сама в себе и старалась спасти из этого великого водоворота возможно более внутренней устойчивости и незыблемого счастия в тишине своей личной жизни. И вот чего ожидают от философии в период эллинизма: она должна быть путеводительницей в жизни, она должна научать человека, как ему освободиться от мира и, ни от кого не завися, опереться на самого себя. Определяющей исходной точкой зрения этой философии становится точка зрения житейской мудрости»[1]. Обратим внимание теперь после этого общего наброска, этого абриса на некоторые специфические черты философии эллинизма:

—- на первый план выдвигаются морально – этические проблемы, в то время как онтология и гносеология становятся скромнее в своих претензиях. Главное для философии – показать человеку практические пути достижения счастья, безмятежной и спокойной жизни;

——- центром раздумий философов становится отдельный индивид, его мотивы, ценности, поступки;

——-важное место занимает проблематика смерти, конечности и бренности человеческого бытия;

—— проповедуется уход от мира ( «Проживи незаметно!»), но с другой стороны присутствует известная близость философии и государства ( Сенека – воспитатель Нерона, Марк Аврелий – философ на троне);

—— рост безверия, аморализма и атеизма, проповедь удовольствий («Лови день!») ;

——– распространение восточных учений и культов;

——–растущее влияние христианства на размышления философов;

——- культ рока, судьбы, которой подвластно все во Вселенной;

——- выработан особый идеал мудреца; при этом, в процессе выработки такового идеала, «сама философия принципиально адаптируется как специфическая форма жизни, направленная на воспитание и развитие особого, интеллектуально-духовного типа человека, способного не только познавать, но и, трансформируясь, восходить к Абсолюту как в самих актах познания, так и посредством многообразных психотехник. Целью такого восхождения является осевая идея познания бога, следования и уподобления ему. При этом эксплицитно показывается важность трансформирующей функции знания Абсолюта и высших реальностей, одно постижение которых – соприкосновение с Ними ищущего ума – уже онтологически возвышает как сознание, так и само бытие познающего субъекта (подлинного мудреца – А. К.). Не менее важным фактором, как свидетельствуют тексты, является катарсис сознания от низменных мыслей, его направленность и устремленность к трансцендентному, а также ассимиляция благочестивого и добродетельного образа жизни. По мере приобретения и консолидации добродетелей, превращения в «доброго человека», аналогичного своей добротой благости Абсолюта, личность оказывается все ближе к Богу, что, в свою очередь, вызывает ответное движение от Него к ней, которое результирует… в теозис сущности философа и превращение его в чудотворца, отчасти господствующего над пространством и временем, прозревающим будущее и руководимого богом»[2]. Вот все эти грани совмещает в себе подлинный эллинистический мудрец;

——— наконец, происходит известная, так сказать, институционализация, профессионализация философии, когда она становится учебной дисциплиной, преподаваемой в различных учебных заведениях, появляются учебные пособия, штатные преподаватели, популяризаторы философских идей.

Итак, психологизм и субъективизм, этикоценнтризм, гедонизм, временами граничащий с аморализмом ,скепсис в отношении богов, временами приближающийся к атеизму, индивидуализм, эклектизм, определенный антитеоретизм и практическая заостренность – вот константы эллинистической мысли. Хотя, конечно, у каких – то фигур они проглядывали более явственно, у других их влияние было менее заметным. Конечно, это уже не классика! Нет такого размаха, широты и глубины охвата проблем, нет таких гигантов мысли. Определенное измельчание очевидно. Хотя, заметим, степень его и не нужно преувеличивать. Вот, кстати, еще несколько замечаний и штрихов по поводу оценок эллинистической мысли (опять же в качестве информации к размышлению для вдумчивого, въедливого читателя): А. В. Семушкин, к чьим оценкам я уже неоднократно прибегал, пишет, что убеждение в том, что эллинистическая философия есть нечто вроде погребальной молитвы эллинского духа, приобрело авторитет историко – философской аксиомы, однако он (Семушкин) с ним не согласен. По мнению этого автора, опять же далеко небесспорному, но имеющему право на существование, эллинистическая философия – вовсе не угасающий призрак классики; скорее, это призрак искомой, но еще не найденной философии. Ее побудительный мотив – это не столько сохранить или возродить классику, сколько преобразовать или преодолеть ее, и потому она не столько не могла, сколько не хотела следовать заветам и канонам классического рационализма. Понятие кризиса, согласно Семушкину, применительно к эллинистической философии, по меньшей мере, некорректно. По своим генезисным предпосылкам она являет собой последствие распада и обесценения интеллектуалистской парадигмы классики, переставшей отвечать умственным и настроенческим запросам времени. Говорить о ее вырождении правомерно лишь в той мере, в какой она несет на себе наследственные (и фатально исчезающие) признаки и мыслительные интенции классики. При этом ее существование неправомерно сводить к энтропии классической рациональности: умирая в качестве наследницы философской традиции, она одновременно зарождается и как опыт переоценки классических ценностей, и как опыт созидания новых путей, возможностей и способов философствования. Она тяготеет к парадигме антиклассического формата и ищет собственные критерии истинности и жизнеспособности философского умозрения. Другими словами, эллинистическая философия обязана своим существованием не классической философии с ее интеллектуальным аристократизмом и монументальной безжизненностью, а собственной потребности в ее реформировании или преодолении. Но, разумеется, полного отказа от классического наследия при этом не произошло. Инстинкт этнопсихического родства с предшествующей мыслью сопровождал эллинистическую философию на протяжении всей ее истории. В орбиту ее ретроспекции втягиваются не только классика, но и архаика, и даже традиционная религия и мифология. В недрах прошлых веков она усматривает истоки и откровение истины, которая так и осталась непонятой и неразгаданной в своей глубинной сущности и в своем ценностно – эпистемологическом назначении. И вот свое назначение, свою сверхзадачу мыслители эллинизма видели в том, дабы истолковать эту мудрость, эту истину и транслировать ее на современный им язык духовного производства и общения. Они воспринимали себя в ипостаси «блудного сына» античной философии, отпавшего от родительских первоначал и долженствующего возвратиться в отчий дом первооткрывателей мудрости как единственно истинного пути жизни[3]. Повторимся еще и еще раз: приведенная здесь оценка является далеко небесспорной, могущей вызывать резонные возражения, во что мы не будем здесь сейчас углубляться. Автор этих строк тоже далеко не со всем в ней согласен (например, заявления о «монументальной безжизненности» классической философии???!!!), но она имеет право на существование, и приведена она здесь затем, дабы показать, что эллинистическая философская мысль – слишком сложное, неоднозначное, противоречивое, многоформное и многоплановое духовно – идейно – интеллектуалистическое образование, которое нельзя истолковать однозначно, каковое вызывало, вызывает и будет вызывать самые разнообразные и противоречивые оценки. Ведь эллинизм – это эпоха перехода. Перехода от классики – к постклассике, от поздней античности – к протофеодализму, от языческого политеизма – к монотеизму (христианство). И как любая переходная эпоха она безумно противоречива и неоднозначна во всем – в том числе, и в развитии идей, в развитии мысли, а потому – очень сложна для толкования, для оценок, для интерпретации (тем более, в однозначном ключе). Вот все это и нужно помнить и иметь в виду, изучая и постигая философию эллинистического мира.

Кстати, заметим, что анализировать эллинистические учения интересно и актуально, сопоставляя с современной эпохой, которая тоже есть эра Перехода – пока не очень понятного по глубинной сущности, направлениям, вектору, возможным последствиям, но Перехода. Происходит Смена Вех. Это признают все серьезные и вдумчивые наблюдатели. «Всюду сумятица. Сон уже не тот. Что-то готовится. Кто-то идет» (Соловьев).

Вот теперь после этой необходимой, как думается, общей характеристики можно начать анализ отдельных школ и «персональных центров». Выделим здесь для анализа, прежде всего, такие направления, как эпикуреизм, скептицизм, стоицизм.

Начнем с эпикуреизма. Эпикур ( 341 – 270 до. н. э. ) был весьма влиятельным мыслителем, в 306 году до новой эры основал философскую школу «Сад»[4]. Там на входе были начертаны весьма знаменательные, программные слова: «Гость входи – тебе здесь будет хорошо. Здесь удовольствие – высшее благо».

Итак, Эпикур был атомистом, последователем Демокрита[5]. Но было одно весьма существенное отличие эпикуровского атомизма от атомизма Абдерита. Напомним, что демокритовские атомы двигались строго по прямолинейным траекториям, не допуская от них никаких отклонений. У Эпикура же атомы обладали одним удивительным свойством – они могли спонтанно, самопроизвольно изменять траектории своего движения. А из этого свойства атомов вытекают очень важные выводы эпикуровской антропологии и этики. Ведь человек и его душа = это тоже комбинации атомов. А раз возможны самые разные, непредсказуемые, нестандартные комбинации, то отсюда вытекает свобода воли человека. Вот для чего Эпикуру нужно было это свойство атомов. Для того, чтобы обосновать феномен человеческой свободы. И вообще, следует также иметь в виду, что для Эпикура атом был «не просто элементарным физическим телом, но, прежде всего, элементом со своей физиономией, и эта индивидуальная физиономия атома определяла, по Эпикуру, в конечном счете физиономию всего мира с его богатством разнообразных вещей»[6].

Как замечают авторы одного французского исследования по истории античной философии, «эпикурейский атомизм объясняет, с большой экономией теоретических средств, глобальное постоянство и локальную нестабильность физического мира. Это не единственная его задача: как и Демокрит, Эпикур приписывает атомам лишь малое число основных свойств – величину, форму и вес, – непреложно связанных с физическим существованием; чувственные качества сложных тел, с их чрезвычайным многообразием, не принадлежат составляющим эти тела атомам; они – не что иное, как выявляющиеся на макроскопическом уровне и обретающие свою собственную реальность следствия микроскопических свойств атомов и различных способов их соединения в сложном теле»[7].

По поводу знаменитого эпикуровского множества миров эти же исследователи, например, замечают, что «начавшийся когда-то космогонический процесс приводит, в условиях бесконечности времени и пространства и при неограниченном количестве имеющегося материала, ко всевозможным случайным комбинациям, бесконечно разнообразным, но никогда не бывающим единственными в своем роде: из их вероятности следует, что они реализуются во многих местах пространства и во многие моменты времени и что если бы сочетания определенного типа сосредоточились в какой-то одной области, то где-то в другой области сосредоточились бы другие, по своему типу уравновешивающие их (Эпикур часто применяет этот принцип равномерного распределения, или «исономии», как в масштабе всего множества миров, так и по отношению к нашему миру). Из всех сочетаний долго существуют только те, которые оказываются хорошо приспособленными для этого. Чтобы скопление атомов образовало относительно долговечный мир, у него должны быть некоторые особенности: надежное ограждение, дабы материя не утекла вовне; равный обмен между миром и его внешним окружением. В этих пределах возможны вариации. Сферическая форма нашего мира, например, не является необходимой для всех миров»[8]. (подчеркнуто и выделено мной – А.К.). Миры, как и все на свете, проходят своего рода естественный отбор, устраняющий нежизнеспособные сочетания и сохраняющий лишь те из них, свойства коих, как и способы их связи с окружением = внешней средой позволяют им существовать весьма долгое время в качестве комплексного, устойчивого, стабильного, связного, системного целого. История Вселенной – это грандиозная «фабрика миров», где миллиарды неудавшихся, ущербных «полуфабрикатов» исчезли без следа, ибо их дефектные характеристики не позволяли им стабилизироваться и устойчиво существовать.

Эпикур полагал, что вообще цель философии = это атараксия[9] , то есть безмятежность, спокойствие, свобода от страданий тела и души. Но вот проблема = как достичь этого состояния? Эпикур говорит, что есть так называемый четверной путь достижения атараксии, то есть подразумевается, что надо преодолеть четыре вида страха, преследующих человека. И помогает сделать это именно философия. Что же это за страхи? Первый вид страха = перед богами. Да боги есть, но понимание божества у Эпикура весьма специфично. Боги – это тоже комбинации атомов, они не творцы , не демиурги, не устроители мира, не зиждители его, они смертны ( как все телесно – материальное), они пребывают в особых промежутках между мирами = междумирьях ( интермундиях) и, обретаясь там, они нежатся в блаженстве, и им нет никакого дела до мира и до людей, в делах которых они никак не участвуют. Они – лишь образец воплощенной атараксии, безмятежного существования. Такое их наличие «не проявляющееся ни в чем, по сути тождественно их отсутствию (концепция deus otiosus, «ленивого, праздного бога»[10], известная в разных религиозных и мифологических системах – обычно таких богов люди склонны быстро забывать)»[11].

Т. В. Васильева подчеркивает, что «божество в эпикурейской трактовке перестает быть космически действующей силой, божество понимается как этический идеал, причем этот этический идеал предполагает невмешательство в ход природных и общественных процессов, максимальную самодостаточность, которую собственно и подразумевал Эпикур, говоря об удовольствии как об отсутствии страдания», божество для человеческой личности понимается «как внутренний ее предел, как ее идеал или образец для подражания, мерило оценки»[12]. (Именно так, кстати, будет трактоваться Бог и в эпоху Просвещения – как нравственный идеал, пример, образец для подражания, некий внутренний нравственный регулятор, нравственный компас внутри личности = габитус, сказали бы мы сегодня в духе П. Бурдье). Бессмертие души, кстати, Эпикур тоже отрицал. И не видел он в бессмертии никакой особой ценности. (Он говорил, что мудрому достаточно и одной жизни, чтобы понять, постичь что – то очень важное о существовании мира и о своем собственном существовании. А глупец не будет знать, что ему делать и с целою вечностью). Она = душа тоже есть лишь комбинация атомов и со временем подлежит распаду и рассеянию в пространстве. Явное предвозвестие атеизма!

Второй вид страха = перед небесными явлениями (всяческими затмениями, кометами, звездопадами и так далее). Эпикур доказывает, что все эти небесные тела живут по своим естественным законам, движутся по своим траекториям, и когда человек расширит свои знания о них, изучит эти законы, то он поймет, что все эти явления не могут иметь никакого влияния на его жизнь, что это – лишь род суеверий.

Третий вид страха = перед физическими страданиями и болью. Аргументация нашего мыслителя здесь, примерно, такова: если боль и страдания не слишком сильны, то их при этом можно терпеть, регулировать и контролировать, а если они чрезмерны, то надо утешать себя тою мыслью, что рано или поздно они все – равно закончатся со смертью, и наступит освобождение. Ну предоставим самому читателю право судить о степени убедительности данного тезиса.

И, наконец, самый заскорузлый, древний и сильный вид страха, переживаемый человеком = это страх перед смертью. Ну здесь наш мудрец нашел, что человеку совершенно незачем бояться смерти, ибо он с ней не встречается (как это ни парадоксально!): пока мы существуем, то она для нас не существует, когда ж она приходит, то мы уже не существуем. Один поэт (В. Жуковский) в стихотворном виде выразил эту мысль так: То сказано глупцом и признано глупцами, что будто смерть для нас творит ужасным свет! Пока на свете мы, она еще не с нами; когда ж пришла она, то нас на свете нет!

Итак, нечего бояться Богов, светил, смерти, можно переносить страдания, можно достичь счастья и удовольствия. Вот он = четверной путь достижения счастья!

Что же касается теории познания (эпистемология его или каноника) Эпикура, то здесь телеграфно кратко отметим, что для него основа и критерий познания – это наши ясные и достоверные ощущения = материальные копии материальных тел. Критерий истины – это соответствие наших знаний нашим ощущениям[13]. Но есть еще один весьма интересный момент в эпикурейской канонике. Некогда еще Демокрит из Абдер учил, что тела испускают от себя некие утонченные, материальные, уменьшенные копии, истечения, эйдолы или видики, каковые контактируют с нашими органами чувств, в итоге в структуре этих органов чувств запечатлеваются образы этих предметов = тел, и становится возможным их познание. Так вот, очевидно, не без отдаленного влияния Абдерита, Эпикур также учил о том, что существуют копии, отпечатки или образы = эйдолы, подобные по виду телам, но по тонкости далеко отстоящие от предметов, доступных чувственному восприятию. Ежели эти образы, исходящие от тел и состоящие из тончайших атомов, сохраняют порядок, который имеют в телах, и прямо попадают в органы чувств людей, то образуют у них адекватные чувственные восприятия. Если же таковые истечения, носясь в воздухе, переплетаются друг с другом, образуют всяческие причудливые комбинации, а затем лишь проникают в органы чувств, то тогда у людей образуются различные фантастические представления. Таковы, предположим, представления о кентавре, вызванные смешением истечений, исходящих и от человека, и от коня. На основе чувственных восприятий возникают единичные представления, а уже далее на их основе – общие представления или понятия, названные Эпикуром пролепсис – это есть воспоминание о том, что часто являлось извне.

По поводу этого эпикуровского пролепсиса в философской литературе бытуют самые разнообразные точки зрения. П. Наторп считал его априорным знанием (он был неокантианец и трактовал здесь Эпикура явно в духе неокантианской доктрины – весь вопрос в том, насколько это было удачно и аутентично применительно к самому Эпикуру?!). Н.В. Де Витт рассматривал его как предпонятие, некую антиципацию, как знание, существовавшее до опыта, как материалистический двойник платоновского припоминания = анамнезиса. Д. Ферли полагал, что пролепсисы – производные от чувственного восприятия, и что Эпикур использовал этот термин для определения сохраненного в памяти чувственного образа, в отличие от нового чувственного впечатления; а вот все попытки представить эпикурейский пролепсис как некое врожденное представление, как априорное знание основаны на идущем еще от Цицерона смешении значения данного термина у стоиков и у эпикурейцев[14].

Главное в жизни для Эпикура – это духовные удовольствия, а телесные должны быть умеренны и подчинены духовным. Кстати, интересно заметить, что в последние часы жизни Эпикур принимал ванну с благовониями и просил принести ему бокал вина. Вообще же, этика Эпикура – это, прежде всего, этика жизни и счастья жить. Удовольствие же – это не столько «множество сиюминутных наслаждений, сколько простое удовольствие существовать в мире»[15]. Испытывать радость от самого процесса бытия – вот главное удовольствие по Эпикуру! Такое понимание весьма далеко отстоит от вульгаризированных трактовок эпикурейской этики в духе примитивного сибаритства.

Но здесь, коль скоро речь зашла о критике эпикуреизма, вообще следует заметить, что по ходу его дальнейшей эволюции (особенно в Риме) выделялись два направления в римском эпикуреизме: 1) вульгарно-гедонистическое или псевдоэпикурейское, идущее от Амафиния, и 2) подлинное, сохранившее традиции афинского Сада, однако принужденное быть объектом нападок и критики из-за распущенности мнимых эпикурейцев первого направления. В общем, Эпикур не минул судьбы многих крупных мыслителей, чьи взгляды после их смерти вульгаризировались, упрощались, извращались (либо по невежеству, либо со специальным умыслом), что вело в глазах неискушенной в философских тонкостях публики и к незаслуженной дискредитации самого мыслителя и его учения. Но всегда были, конечно, глубокие мыслители и историки философии, которые отделяли зерна от плевел, отделяли подлинного Эпикура от его вульгаризаторов, и которые понимали, что подлинное аутентичное эпикурейство было весьма глубокой философской доктриной, оказавшей колоссальное влияние на дальнейшее развитие мировой научно-философской мысли (из его догадок выросли закон сохранения вещества и энергии, теория дискретности пространства и теория элементарных частиц, интеграционные методы в математике, он был у истоков семиотики = науки о знаках и знаковых системах и индуктивной логики).

Можно указать еще на то, что Эпикур одним из первых подчеркнул конвенциональный, договорный характер справедливости, указав на то обстоятельство, что абсолютной, раз и навсегда от века данной справедливости не бывает. То, что в одни времена и эпохи считалось справедливым, отнюдь может не восприниматься в качестве такового в другие времена и эпохи.

Т. В. Васильева в своем великолепном эссе об Эпикуре, давая обобщающую характеристику его творчеству, его «фантастическому прорыву», нашла, что если попытаться выделить какие – то кардинальные и направляющие мотивы его философии, то прежде всего «бросается в глаза стремление к упорядочению человеческого бытия и его ограничению, введению в какие – то разумные, согласованные с естественной потребностью пределы. Нет попыток расширить сферу могущества человека или мобилизовать его на какую – то целенаправленную деятельность… он сознательно ограничивал бытие человека рамками его физического существования. Место телеологического пафоса классической афинской философии здесь вновь занимает этиологическая тенденция, рассмотрение и выявление естественного порядка природы, хотя и не ради практических успехов, как это было у досократиков, а ради построения такого физиологического мировоззрения, которое оправдывало бы и даже утверждало бы общественную пассивность индивидуума»[16]. Стало быть, деятельностно – телеологическая парадигма сменяется у него этиологически – созерцательной. А вот как аттестует эпикуреизм в целом еще один современный исследователь: «Эпикуреизм – целостная философская система, в которой начало и выводы взаимно обусловливают и определяют друг друга. Минимизируя функции богов, Эпикур прокладывает пути для превращения в бога самого человека. Человек не только стремится, но и способен приблизиться к божеству, перейти грани бытия и гармонично соотнестись с его основами. Такой переход – высший идеал для людей; выше нет ничего. За этой гранью – только беспредельная пустота «междумирий». В эпикуреизме мифология лишается внечеловеческих, сверхъестественных оснований. Сам Эпикур, по-видимому, считал, что у людей есть врожденная установка на обожествление мира. В такой врожденной установке на обожествление мира эпикуреизм усматривал основания мифотворчества»[17].

Далее остановимся на философских контурах скептицизма[18]. Термин «скептицизм» происходит от греческого глагола «скептомаи», что означает колебаться, сомневаться, разглядывать, рассматривать. Видные представители – Пиррон (365 – 275 до новой эры), Аркесилай ( 315 – 240 до новой эры), Карнеад ( 213 – 128 до новой эры), Секст Эмпирик ( ок. 200 – 250 новой эры). Скептики поставили три знаменитых вопроса: 1) какова суть вещей? 2) как относится к ним? 3) какую пользу мы можем извлечь от такого именно отношения к ним?

А вот их ответы: 1) суть вещей непознаваема, ибо мир текуч и изменчив; 2) лучшего всего применять принцип эпохэ – то есть воздержания от любых суждений о вещах; 3) а пользой от эпохэ будет атараксия – невозмутимость духа.

Скептики подчеркивали, что при переходе от частных ощущений к общим суждениям неизбежно возникают ошибки, а потому достоверное познание невозможно. Органы чувств у всех людей разные, кроме того на восприятие предмета влияет расстояние, на которое он от нас удален, время суток, прежний опыт людей, состояние человека – здоровье или болезнь и так далее, и тому подобное. Поэтому любые наши суждения носят лишь вероятностный, пробабилистический характер. Задача скептиков = опровергать догматы других философских школ!

Правда, здесь следует заметить один любопытный парадокс. Стоики своею же философией опровергают свой же собственный принцип эпохэ (= воздержание от суждений). Они же ведь не молчат, они же высказывают свои идеи и принципы, то есть именно рассуждают! Если бы они строго придерживались этого самого принципа, то мир просто бы никогда бы и не узнал об их философских выводах и размышлениях, которые были бы унесены вместе с ними в могилу! Однако, заметим, и здесь, видимо, не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Да, наверное, как уже успел заметить наблюдательный читатель, в философии вообще редко что бывает простым, очевидным и однозначным, ибо такова уж ее природа – срывать маски с фальшивых очевидностей и самоочевидностей, с того, что, дескать, и так общеизвестно. Ведь еще Гегель как – то заметил: общеизвестное – не значит познанное.

Так вот, если вернуться к скептицизму, то можно во – многом согласиться с одним современным отечественным исследователем, нашедшим, что «всеотрицающий дух скептицизма – всего лишь кажимость. Скептики противопоставляют положительной философии не ее отрицание, а критику ее оснований. Их не устраивает не философия сама по себе, а те рациональные основания, на которых она покоится. Они не случайно оговариваются, что главный объект их возражений и опровержений не реальность как таковая, а суждения, которые о ней высказываются и которые претендуют на то, чтобы их признали достоверными. Познание истины, согласно скептикам, должно быть опосредовано самосознанием, критикой условий и результатов познавательной деятельности. Без такого самоанализа теоретическое познание впадает в интеллектуальную болезнь, порождающую выдаваемые за истину признаки. Скептики и подходят к философии как ее врачеватели, изгоняющие из нее бесов воображения. И в этом они остаются верны первородному завету философии – императиву самопознания».[19] (подчеркнуто мной А. К). Этот же автор энергично подчеркивает, что скептики не ставят и не решают проблем бытия, а выясняют субъективные условия их постановки, как бы задаваясь вопросом, не совершаем ли мы ошибку в суждении о вещах как раз тогда, когда произносим суждение. «Поэтому суждения самих скептиков относятся не к вещам, а к высказываниям о них, ибо отправная точка скептического исследования – не объект мысли, а мысль об объекте. Другими словами, скептиков интересуют субъективные (самосознательные) условия мыслимости объективной реальности как таковой».[20] (подчеркнуто мной – А. К.). Этими весьма немаловажными замечаниями я позволю себе и завершить рассмотрение скептической доктрины.

Теперь обратимся к стоицизму. Вкратце об истории термина. Считается, что название происходит от названия портика (особое перекрытие, поддерживаемое колоннами) Стоя Пойкиле – то есть «расписной портик», где собирались на свои беседы первые последователи школы. Видными представителями данного течения были: Зенон из Китиона ( 333 – 262 до новой эры), Клеанф ( около 330 – 230), Хрисипп ( около 278 – 208) – автор 705 книг, в том числе 300 по логике, Панэций (около 180 – 110), Посидоний ( около 139 – 50), Сенека ( 4 год до новой эры – 65 новой эры), Эпиктет (50 – 138), Марк Аврелий ( 121 – 180).

Заметим здесь предварительно, что стоицизм имел широкие историко-философские предпосылки. В области логики на стоиков очень серьезно повлияли мегарики и Аристотель, в области физики – Аристотель и, вероятно, Гераклит. Этика сформировалась под серьезным киническим влиянием, которое затем стало дополняться платоническими и перипатетическими мотивами, не исключено и влияние пифагорейцев. Но при всем том, стоицизм творчески перерабатывал все эти влияния, он не есть эклектическое смешение разных компонентов, он весьма самостоятелен и оригинален. И еще, предваряя более детальный обзор, заметим, что стоицизм не был застывшим и окаменевшим целым. Он эволюционировал, по ходу его развития менялись акценты, смещалась проблематика. В раннем стоицизме логико-онтологическая компонента выходила на первый план. Средний стоицизм больше внимания начинает уделять антропологии и этике, обогащая их платоническими и перипатетическими элементами. В позднем стоицизме этика уже преобладает. В начале новой эры стоицизм обретает статус ведущей философской идеологии Римской империи. Однако он не выдерживает соперничества с христианством, а также с возрождающимся платонизмом. Тем не менее, не забудем, что стоицизм оказал весьма заметное влияние на христианскую теокосмологию, антропологию и этику, на арабо-мусульманскую мысль, а затем на ренессансный натурализм и новоевропейскую философию. В наши дни стоицизм вновь начинает рассматриваться как источник возможных продуктивных философем (например, Делез и другие).

Итак, какое же философское послание оставили стоики «граду и миру», что же манифестировали они? Что касается их космологии и натурфилософии, то в них явно проглядываются реминисценции из Гераклита. Мир – это разумный, телесный, единый, живой, саморазвивающийся, творческий, огненный организм. Вот эта интуиция космического Первоогня![21] Активное первоначало у них – это Бог = Логос. А пассивное начало = это субстанция, бескачественное вещество. Далее Логос осеменяет вещество, и возникают стихии – земля, вода, воздух, огонь, а из них уже – конкретные, единичные вещи. Мир цикличен, то и дело случается мировой пожар, после чего закручивается новый виток созидания космической реальности. Представления о Боге у стоиков весьма неконкретны и расплывчаты. Бог = это и Первоогонь, и Ум, и Судьба, и Зевс. Часто они употребляются как синонимы, но не очень понятно, а в чем же различия между всеми этими модусами, ипостасями божества?

Современный исследователь (Г. В. Хлебников) попытался обобщить все накопленные на сегодня данные о стоическом истолковании бога. Суммируя все характеристики бога у стоиков, он указал на следующие моменты: 1) бог един с миром; Зенон уподобляет его эфиру = тонкому огню, Хрисипп и Посидоний – Небу, Клеанф – Солнцу. В любом случае, бог является миром и его Принципом вне зависимости от того, кто и что в нем выделяет; 2) бог является творческим огнем, который генерирует упорядоченный космос; 3) бог – существо живое, умное, совершенное; 4) он является телом – и самым чистым среди всех тел; 5) бог идентичен материи и является одной из ее форм; 6) бог является разумным Духом; 7) бог является дыханием, пневмой, которая распространяется через целое всего мира; 8) бог является разумом. Это – Логос, устроитель всех вещей природы и творец Универсума. Он является судьбой и наивысшей необходимостью – бог циркулирует через Универсум и пронизывает материю, как мед в сотах или как сперма в гениталиях. Бог и боги сосуществуют одновременно, ибо бог как Дух, который движется и проникает повсюду в мире, изменяет свою имя в движении через материю, в которой он переходит от одной части к другой. Поэтому он – многоименный, как раз в силу проявления различных аспектов своей деятельности; он пронизывает любую вещь, и потому получает повсюду разные имена в зависимости от специфических действий, которые он в них=вещах производит[22]. Думается, приведенная обобщающая сводка была полезной для тех читателей, которые хотели систематизировать и привести в некое единство различные аспекты стоического понимания божественного.

Ну а вот, например, Т. В. Васильева комментирует сюжет о стоическом боге в том смысле, что «если материя у стоиков лишена всех атрибутов, кроме бытия, то бог – напротив, концентрирует в себе все возможные атрибуты, он абсолютная всевозможность, сконцентрированная до предела, этот предел концентрации стоики обозначили термином «семя», «семенной логос». Все последующие качества заложены в этом семени в свернутом виде, они разворачиваются по мере прорастания семени, все последующее многообразие мира уже дано в его семени. Если материя – абсолютное ничто, то семенной логос – это абсолютное все»[23]. (В этой концепции развертывания божественного семени, в котором имплицитно, эвентуально, в возможности содержится весь мир, можно усмотреть отдаленные аналогии с учением Николая Кузанского). Мир един, конечен, шарообразен, окружен беспредельностью. Поскольку, как уже ранее было сказано, мир – это живой, абсолютный и безличностный организм, то он дышит. Дыхание мира = это пневма, представляющая собой сочетание творческого огня и воздуха. Эта пневма выполняет очень важную функцию: она связывает вещи мира воедино , дает им симпатию друг к другу, а это, в свою очередь, позволяет предсказывать будущее. Все во Вселенной находится в творческом, огненном напряжении, все пульсирует, все живет отблеском того самого Первоогня. Кроме тел еще существуют пространство, время, пустота = бестелесные сущности = субстанции. Вот такая онтология, она же космология, она же физика, она же, отчасти, и теология, явно прорастающая из гераклитовских интуиций, пропитанная ими.

Одно авторитетное издание заметило, что физика стоиков – это последнее оригинальное физическое учение донеоплатонического периода. Она отличается не имеющим аналогов в античности тотальным соматизмом, лежащим в основе последовательно-континуалистской картины мира. Два главных раздела стоической физики – онто-космология и антропология. Пантеистическое смешение, отождествление бога с телесным сущим ведет к фундаментальному смещению акцентов: онтологической моделью теперь служит не антитеза идеи и материи, но двух вечносущих начал: активного (бог = Зевс = Логос) и пассивного (бескачественный субстрат, вещество). Это – не две самостоятельные субстанции, но два принципа организации единого сущего[24].

А Г. Дугин, например, подчеркивает, что для стоиков, кроме влияния Герклита, важно влияние Аристотеля. Они развивают и развертывают одну из возможных трактовок Стагирита, центрирующуюся вокруг логики. «Для них принципиальным моментом является панлогизм мира, рациональность его организации. Именно к единству Логоса возводят они единство Империи как политического выражения универсальной логоцентрической философии. Для стоиков миром правит Логос, рациональный закон. При этом тонкая и трагичная феноменология Аристотеля приобретает у них более механистичный характер: так как все явления должны иметь материальное подлежащее, стоики, не задумываясь, считают материальными и мысли, и эйдосы, и сам Логос. Парадоксы и сложная мистериальность Аристотеля от них ускользает, и тем самым они делают решительный шаг в сторону ионийской философии, придающей материальности фундаментальное значение. Для того чтобы обосновать материальность всех явлений, в том числе ментальных, стоики вводят понятие «пневмы», невидимого материального духа, благодаря которому мы можем воспринимать все, относящееся к Логосу…весь мир предстает как поле действия Логоса, как природная Империя…. В Империи они (стоики – А. К) видят… идеал универсалистской логоцентрической организации материи»[25].

А вот, например, Т. В. Васильева, суммируя онтологию стоиков, дает такой ее сжатый и одновременно очень содержательный, целостный очерк: «Итак, природа объемлет все, и помимо природы уже ничего нет. Природа существует и в виде всей целокупности сущего и в виде отдельных вещей, однако природы отдельных вещей – вторичны и преходящи, то есть имеют рождение и гибель, чего не знает всецелая природа. Эта всецелая природа имеет то ли две части, то ли две ипостаси, во всяком случае, так же вечны и независимы, как природа, два начала вселенной – материя и бог. И в Большой природе и в любой из малых природ присутствуют оба эти начала: материя в виде строго ограниченной доли вещества и бог – в виде разлитого по этой доле вещества ее семенного логоса, составляющего жизненную основу вещи, – как бы живая и мертвая вода в одном сосуде. Творение мира происходит как бы в два этапа. Сначала из абсолютно бескачественной материи созидаются четыре стихии, первоначальные носители качеств. Они возникают одна за другой, проходя путь превращения огня в воздух, воздуха в воду и воды в землю, «запрограммированной», как бы мы теперь сказали, в семенном логосе Большой природы. Сами стоики эту программу именовали словом «пронойа», буквально передаваемом по-русски как «промысл». Аналогичным путем семенные логосы отдельных вещей, согласно своей программе, направляют возникновение и развитие своих вещей, пока этот малый логос или логос Большой природы не положит конец их существованию, которое именуется также судьбой. Такой же конец имеет и мироздание, устроенный космос, по истечении своей судьбы он погибает в пламени мирового пожара, в котором погибают и начальные стихии, сохраняются же неизменно лишь материя и бог. Затем мир творится заново, и так повторяется от одного пожара до другого, по – видимому, бесконечно. Картина эта весьма своеобразна и, хотя основные ее составляющие – материя, сущность, форма, качества, фигуры, логос, божественное сотворение мира, четыре стихии – не новы были в греческой философии и продолжали сохранять центральное место в учениях последующих эпох философии, однако в учении стоиков они оказались в неповторимом переплетении и совершенно уникальном переосмыслении»[26].

И еще как бы в продолжение этой великолепной результирующей характеристики стоицизма очень важно понять и подчеркнуть: стоицизм радикально переосмысливает предшествующие онтологические учения, представления о предельных основаниях бытия. Он кладет в основу мироздания не принцип некоей материальной стихии (досократики), не принцип идеального конструирования бытия (пифагореизм и платонизм), не принцип воссоздания чувственно постигаемого бытия из умозрительных дискретных первоначал (атомизм), а совершенно новый принцип – принцип структурного организма, системного целого.

На это, в частности, обращает внимание В. М. Найдыш[27], к чьим интересным и содержательным комментариям, оценкам и характеристикам мы уже не раз ранее по разным поводам обращались. Этот автор пишет, что стоический космос характеризуется взаимной отзывчивостью и чуткостью частей: ничто не может измениться в одной части мира без того, дабы не вызвать изменений в остальных его частях («всемирная симпатия», Посидоний)[28]. Но, как было справедливо замечено, в учении о космосе заключался и главный парадокс стоицизма! Всекосмическое единство обеспечивается принципами логичности космоса, то есть чем-то бестелесным, не-сущим. Космос у стоиков организован по тем же самым законам и принципам, что и знание о нем. Эти же самые законы есть законы построения чувственного космоса. У стоиков нет различия между логической необходимостью и эмпирической причинностью. Дабы устранить разрыв между эмпирическими вещами, с одной стороны, и платоновскими идеями или же аристотелевским трансцендентным разумом – с другой, стоики «слили» разум, космос, природу в одно нерасторжимое целое. Столь радикальное переосмысление элеатовского тезиса о тождестве бытия и мышления не могло, разумеется, решить важнейший вопрос: как же совместить логико-аналитически выстроенное совершенство мироздания с его же эмпирически очевидным несовершенством?! Более того, в целом ряде моментов стоики лишь усугубили противоречие между своим логоцентризмом и процессами реального эмпирического мира, между миром понятий и чувственным космосом. Всеобщая «логичность» бытия, взятого в целом, вступала в очевидное противоречие с его «нелогичностью» на уровне конкретных, единичных, эмпирических процессов, тенденций, вещей в природе, социуме, поведении человека[29].

Познание внешнего мира идет через ощущения и представления. Все люди, благодаря причастности к Логосу = Первоогню, потенциально являются гражданами космополиса = мирового государства, но это, так сказать, лишь «граждане в себе», но актуально же, «гражданами в себе и для себя» могут быть лишь те немногие, кто достиг господства над своими страстями, обуздал их. То есть для мудреца – Отечество есть весь мир. Одержавший победу над своими страстями будет счастлив везде, в любом уголке земли. Стало быть, сформулирована концепция универсального равенства вне зависимости от этнической принадлежности. А от нее – мостик к идее универсальной солидарности в рамках империи. Человек гармонически включен в мир в целом. Каждый сохраняет себя как часть общего мирового порядка. Социальное пространство – это часть мирового целого. Общинность – это основная категория человеческого бытия. Естественное право – это непосредственно воспринимаемый закон, заставляющий всех людей воспринимать друг друга как равных. Справедливость – это воздаяние каждому по его заслугам, реализация умеренности, упорядоченности.

Миром правит Судьба = Рок = Фатум = Провидение = Необходимость, каковые в стоицизме становятся естественной этической и теологической реальностью, включенной в структуру мира, в жизнь и анимирующей, оживляющей, организующей Универсум и всех существ в нем; Судьба связывает всех сущих, является незыблемой диспозицией во всем порядке вещей. Но человек, тем не менее, может достичь свободы, выбрав правильное отношение к необходимости. И по сути за полторы тысячи лет до Спинозы стоики провозгласили, что свобода – это познанная необходимость! Разумного судьба ведет, неразумного тащит. Да, человек не в силах изменить велений Судьбы, но зато он может адекватно к ней относится: изменить то, что он может изменить, принять как должное то, что он не может изменить и уметь различать одно от другого. В этом – залог его свободы.

Стоики выработали особый идеал мудреца. Мудрец живет в согласии с разумом ( = Логосом) и природой. Он автаркичен, независим ни от кого. Он свободен и в цепях, и на троне (Эпиктет = бывший раб, Марк Аврелий = император). Ничто не может лишить его свободы духа. Никакое насилие не лишает нас свободы выбора. Она – всегда за нами! Что же касается смерти, то она – вовсе не зло. Смерть – это естественное звено круговорота веществ в природе, это лишь возвращение элементов нашей души и тела в исходное состояние. Смерть неотвратима, она уравнивает всех – и Александра Македонского и его безвестного погонщика мулов. Как говаривал Марк Аврелий, все на миг – и те, кто помнят, и те – кого. Общий удел всех – забвение. А посему жажда славы бессмысленна и тщетна. Такие вот мысли владыки мира – «наедине с собой». «К самому себе». А оказалось – что эти его «Размышления» и ко всем нам обращены, очень даже конгениальны. Ибо и сегодня никто не отменял ни смерть, ни быстротекучесть нашей жизни, ни зависимость человека от общества и необходимость выбора, который каждый из нас должен делать. И Марк Аврелий – тонкий психолог и наблюдатель, мыслитель, познавший высоты власти, постигший что – то важное в человеке, помогает и нам сегодняшним через свои тексты оставаться «наедине с собой», обращаться к «самим себе». А это в нашу эпоху эпатажа и диктата публичности, когда все (и душа!) нараспашку очень важно. Очень важно для каждого прервать, хотя бы ненадолго, свой бег в лабиринтах каждодневности, прекратить эту, порой, безумную гонку, остановиться и обратиться к «самому себе», побыть «наедине с собой». Это важно, ибо только так (не в толпе, не в сутолоке, не в суете, а именно наедине с собой) открывается подлинная экзистенция, подлинная личность. Это открылось Марку Аврелию. К этому он в своих «Размышлениях» зовет и нас.

Его Размышления, где спрессован опыт Царя и Мыслителя, не давали покоя многим, вызывали интерес и подражания сквозь века. Неслучайно, наверное, никто иной, как Михаил Горбачев, назвал одну из своих книг «Наедине с собой». Явная, думается, отсылка к Марку Аврелию. Господин Горбачев тоже мнил себя неким Философом на троне. Только вот, на наш взгляд, вместо глубоких философских раздумий и обобщений получился мелкий опус, переполненный неглубокими, а то и вовсе бездарными, жалкими оправданиями, где автор пытается оправдать себя, снять с себя ответственность за свою скудоумную политику, приведшую к развалу и крушению великой страны.

Интересную и освежающую привычные представления (хоть и не во всем бесспорную) оценку творчества Марка Аврелия дает С. Н. Кочеров, согласно которому записи Марка Аврелия можно понять как разговор стоического мудреца (разумного, добродетельного, призывающего к исполнению долга) с обычным человеком (чувственно-волевым, податливым к удовольствиям тела и души), проявления коего он признает также и в себе самом. С. Н. Кочеров указывает, что мировоззрение императора – мыслителя не столь уж трагично, безысходно и пессимистично, как это акцентировалось ранее. При некотором изменении перспективы учение его вполне может предстать как мировоззрение, обладающее оптимистическими чертами. Разумеется, это не оптимизм гедонистов, стремящихся испытать как можно больше удовольствий и как можно меньше вреда. Это не оптимизм эпикурейцев, ищущих безмятежное существование в дружеском общении вдали от общественных треволнений. И уж, тем более, не оптимизм первых христиан, видящих в страдании души и тела в этом мире надежду на обретение блаженства в жизни вечной. Размышления Марка Аврелия демонстрируют, согласно Кочерову, иной вид оптимизма как положительного умонастроения, призывающего не впадать в уныние из-за неудач, верить в успешный исход любого начинания и возможность победы добра над злом. Основой его доверительного отношения к миру является стойкое убеждение в разумности его устроения и функционирования. По мнению С. Н. Кочерова, известная односторонность в оценках философии Марка Аврелия (в смысле преувеличения его пессимизма) во многом вызвана отсутствием комплексного подхода к ней. Такой подход, который бы соединил исследование времени, деятельности и Размышлений императора с экзистенциально-феноменологическим анализом его личности есть, вероятно, по предположению Кочерова, дело будущего[30]. Оценки, на наш взгляд, небезынтересные, потому их здесь и приводим.

В итоге же стоики призывают: осознай разумность всего и достигнешь счастья. Если ты еще не разум, так стань же им! Кстати, по поводу познания, по поводу гносеологии стоицизма скажем еще несколько слов. Мышление и познание начинается с анализа содержания ощущений. Сам познавательный акт имеет следующую схему (или структуру): восприятие – впечатление – согласие – постижение. Содержание впечатления (отпечаток в душе) верифицируется в интеллектуальном акте согласия, приводящего в итоге к постижению. Критерием же его истинности является постигающее представление. Оно возникает только от реально наличной предметности, непреложно свидетельствует о наличии именно такого (а не иного) содержания в акте восприятия и благодаря отчетливости само схватывает свое содержание и само его раскрывает. При наличии постигающего представления автоматически возникает согласие, то есть активность разума, его способность к самоопределению. Но представления и постижения – это лишь первичный синтез чувственных данных, констатация адекватного восприятия факта = первичное знание. Оно применимо для постижения телесных вещей. Но с его помощью невозможно постичь природу таких, например, понятий, как Бог, добродетель, благо и им подобных, то есть не имеющих материально-чувственного аналога. Поэтому дальше уже в памяти из однородных постижений формируются общие представления, оперируя коими можно уже и познавать природу бестелесных понятий, логических категорий и так далее. Здесь уже вступают в силу логические, мыслительно-рациональные приемы и операции.

Стало быть, можно заключить, что гносеология стоиков – программный антипод платонической гносеологии с ее принципиальным антисенсуализмом. В учении о том, что познание начинается с чувственного восприятия, что чувства не обманывают, что мышление изначально не имеет другого материала, кроме содержания ощущений, что душа при рождении подобна чистому листу, готовому к записям, с предельной полнотой проявляется (но им же и ограничивается) сенсуалистический пафос стоической гносеологии. Но, разумеется, только к сенсуализму, как мы выше видели, теория познания стоиков отнюдь не сводится. Сенсуализм – это важный, но отнюдь не единственный компонент стоической гносеологической концепции. Это надо понимать[31].

Вот в заключение приведу два весьма поучительных примера так называемого стоического восприятия жизни. Пример первый: одному римскому сенатору, последователю стоической философии прямо на заседании сената сообщили, что в одном из сражений погиб его единственный и горячо любимый сын. Ни один мускул не дрогнул на лице полтика, он спокойно выслушал это трагическое известие и только произнес: «Ну что ж, я всегда знал, что породил смертного».

Пример второй и тоже не менее поучительный: один философ – стоик плыл куда – то по делам на корабле. Вдруг разыгралась сильная буря. Корабль вполне мог погибнуть. Началась паника. И только свинья, которую перевозил один из пассажиров, посреди этого всеобщего гвалта и суеты спокойно стояла и жрала что – то из своего корыта, не обращая ровно никакого внимания на происходящее вокруг. Философ указал на нее рукой и воскликнул: «Вот такое же спокойствие перед лицом любых, даже смертельных опасностей должен сохранять и настоящий мудрец».

Известный историк философии Бертран Рассел, оценивая стоицизм, высказался в том смысле, что стоическая доктрина есть доктрина героическая , и в нашем плохом, ущербном и несовершенном мире она могла бы быть весьма полезна. Думается, что вполне можно и согласиться с этой оценкой. А вот как аттестует стоицизм известнейший отечественный вдумчивый исследователь А. С. Богомолов: «Но применительно к стоицизму очевидно, что общее умонастроение, нашедшее в нем выражение, – это более или менее осознанное чувство неопределенности и ненадежности текучего и изменчивого постоянно угрожающего человеку бытия… Идеал стоика – человек, который безропотно, но мужественно и с достоинством… повинуется неизбежности, судьбе или воле богов, памятуя, что противостоять ей бессмысленно и тщетно…. Глубокое внутреннее противоречие пронизывает, таким образом, стоическое учение о жизни человеческой. Мотив всеобщей обреченности влечет к пессимизму и пассивности. Но идеал «мужественной красоты» и неподвластного обстоятельствам человеческого достоинства саму безнадежность превращает в торжество над обстоятельствами, а покорность им – во внутреннюю свободу. Решение, конечно, иллюзорное, но ему не откажешь в суровом изяществе, горделивой скромности и возвышенном трагизме. Отсюда привлекательность стоического учения»[32]. Очень, как всегда у А. С. Богомолова, содержательная, объективно – взвешенная и тонко продуманная оценка.

Кстати, тот же автор ( Богомолов) находил, что «стоицизм в Римской империи не только отражал общее умонастроение, но и формировал ту достаточно необычную для древнего мира идейную установку, согласно которой ни благородное происхождение, ни высокое положение и богатство не обеспечивают земного и и загробного блаженства, а даже наоборот, исключают последнее. Условия блаженства в потустороннем мире – это скорее доброта и невинность, бескорыстие и бедность, кротость и простодушие – жить надо «не мудрствуя лукаво». Носителями такого рода добродетелей оказываются преимущественно бедняки: ремесленники и крестьяне, рабы и вольноотпущенники, отвоевавшие свое солдаты. Исследование специфических черт духовной жизни социальных низов Римской империи свидетельствует о чрезвычайной распространенности таких воззрений, а вместе с тем о том, что на них воздействует и философия – не через высокоинтеллектуальные, утонченные рассуждения в ученых трактатах, а через проповедь бродячих философов, переходивших из города в город, из провинции в провинцию. Моральные учения поздних стоиков и киников, иной раз сходные до неразличимости, проповедуются философами – странниками, изобличающими общественные пороки, пропагандирующими нравственные принципы, а заодно творящими «чудеса» в подтверждение своей правоты и покровительства богов. Упрощенные и вульгаризированные, сниженные до уровня понимания неграмотных или полуграмотных обывателей, они быстро вырождались в религиозные учения, сливаясь с религиозными движениями, развертывающимися в Империи. Этот процесс затронул эллинистическую философию в целом»[33]. Этой оценке также не откажешь в содержательности. Она помогает понять и прочувствовать эволюцию эллинистической мысли в целом. Это важно.

Итак, мы завершили наш обзор некоторых наиболее репрезентативных течений философской мысли эпохи эллинизма. В чем, на наш взгляд, их особая актуальность, конгениальность, созвучность нашей эпохе, а отсюда – и значение для тех, кто постигает философию сегодня?! Наш ответ – в заостренном внимании к проблемам морали, этики, нравственности, в попытках постигнуть смысл человеческого существования. В наш век, когда все эти понятия размываются, деконструируются, децентрируются, это выглядит особенно ценным.

Все эти мыслители, которые представлены здесь, в разных формах и разными путями, но утверждают, что главный долг человека – это всегда его долг перед самим собой. И это – не апофеоз личного эгоизма. Дело в том, что приведение нами собственной жизни в порядок, ее здоровое течение и развитие не есть стратегия, осуществляющаяся только в наших высших личных интересах. Это – в интересах всего общества и тех, кто вокруг нас. Лишь сильные и заботящиеся о себе люди способны менять этот мир к лучшему, и лишь в них это желание может подлинно зародиться. Те же, кто пренебрегает обязательствами перед собой, опасны для окружающих ничуть не менее, чем для самих себя. Отдаваясь во власть подтачивающим их регрессу и энтропии, они подвергает свою личность порче, которая рождает внутри них озлобленность, ожесточение, инертность, отупляет и ослабляет. Накапливающаяся скверна внутренних прегрешений неизбежно экстериоризируется, воплощается затем в поступках, становясь прегрешениями внешними, обильно сочась во внешний мир и отравляя Целое этого мира – все, до чего эта скверна касается, передавая эстафету деградации дальше.

Такой человек сначала разрушает себя, предает себя, а затем может предать других.

Человек – вместилище самых разнородных и разнонаправленных сил. Часто, увы, он отдает предпочтение тем, что толкают его вниз, тем самым предавая конструктивные потенции собственного существа. Ясно, что по физическим законам как мира внешнего, так и внутреннего, движение вниз, бездействие, разрушение всегда даются значительно легче движения вверх – таковым силам не требуется преодолевать гравитацию. Проще потреблять, нежели создавать. Проще жертвовать будущим ради настоящего, чем настоящим ради будущего. Проще без конца повторять уже известное, следовать проторенными путями (забывая при этом Гегеля, провозгласившего, что известное – еще не значит познанное), нежели чем творить, осваивать новое. Проще давать волю раздражению, барахтаться в тоске, разочаровании и находить себе оправдания, нежели научиться контролировать собственное сознание и методично (пусть методом малых дел) менять жизнь свою и жизнь Целого к лучшему. Проще черпать наслаждения в иллюзиях (ибо они возводятся без труда) и садистском применении своей силы, а не создавать действительные основания для радости. Да, все это – проще. Но это – простота, которая ведет к разрушению, гибели цветущей сложности Бытия, Мирового Целого.

Регрессивные силы и формы поведения, отношения к жизни кажутся обывателю, злобе Дня, узкому мышлению средством избавления от бремени бытия, от присущего жизни страдания, ибо каждое мгновение отказа от конструктивного усилия спасает нас от напряжения. Тем не менее всякая маленькая, ничтожная экономия, достигаемая подобным сомнительным путем, берется в кредит у будущего с грабительскими процентами. Сберегая с каждым днем понемногу в счет дня завтрашнего, с течением времени мы оказываемся все глубже в долговой яме, спускаемся все ниже и ниже. Место, в котором мы тогда обнаруживаем себя, есть место дурное (тот самый Ад) – лучи солнца редко пробиваются туда, там холодно, мрачно и пусто, воздух сырой и нездоровый, поэтому и люди, живущие в этих гнетущих измерениях, столь малопривлекательны.

Поэтому есть лишь один путь, лишь один универсальный моральный принцип в отношении к самому себе – не вступать в добровольной слепоте в союз с регрессивными силами собственного существа, не вставать на путь самопредательства, саморазрушения. Нам представляется, что все крупные мыслители позднеантичной, эллинистической эпохи – и Эпикур, и Марк Аврелий, и Эпиктет, и Сенека, и Плотин, и Ямвлих, и Прокл – звали, каждый по-своему, именно к этому. И все они были убеждены, что именно Философия (но не сама по себе, автоматически, а при условии вдумчивого и систематического, методического занятия ею) поможет этот универсальный принцип осуществить[34].

Нельзя предавать лучшее в себе, блокировать те силы, что движут нас вперед, зовут к преодолению собственных ограничений. Это – гарантированный путь к личному распаду, порче, обеднению перспективы, пустоте (но пустоте не в смысле Великой Шуньи в древнеиндийских учениях, которая имеет позитивный смысл, предполагая Высшее Блаженство и наполненность, когда она является Высшим творческим и субстанциональным началом, порождая из себя Все, а пустоте в самом дурном, негативном смысле – а моральная пустота есть, думается, самый тягостный и прискорбный вид пустоты), бессмысленности и страданию.

Да, сегодня, мы вплотную приблизились к эпохе антропологического кризиса, неототалитаризма или мягкого насилия. Когда в человеке произошла совокупность деструктивных изменений, которые в пределе ведут к появлению существа звериномашинного типа, античеловека, постчеловека, когда в борьбе Человеческого и Иного (Кутырев) вполне может победить Иное.

Когда человек оказался в тисках нового, неклассического тоталитаризма, который не схож с тоталитаризмом классического типа, при котором человек мог быть немедленно физически уничтожен. Сейчас он испытывает ежеминутно и ежедневно так называемое мягкое насилие – насилие духовное, когда его растлевают тупыми шоу, сериалами, проповедью всего самого низменного, пичкают всем антидуховным, разрушают изнутри. А убив ДУХ, проще простого умертвить и плоть. Плоть без Духа умертвит себя сама.

Когда всемерно насаждается культ Денег, Потребительства. Это становится самоцелью, перерастающей в паранойю. В потребительской цивилизации Количество пожирает все остальное – в том числе смыслы, добро, порядочность, человеческое достоинство. А ведь они составляют основу, стержень духовной независимости и целостности отдельного человека. В итоге количество приобретенных вещей и удовлетворенное тщеславие призваны заполнить внутреннюю опустошенность. Установка «иметь» полностью вытесняет установку «быть». Как заметил Далай-лама 14, многие проблемы современности идут от того, что вещи, владение ими приобретают поистине самодовлеющее значение, превосходящее всякие разумные пределы. Вещи созданы для того, чтобы ими пользовались, а люди для того, чтобы их любили. В нашем же мире – все наоборот. Если Декарт провозгласил некогда: мыслю, следовательно, существую, то девиз усредненного представителя современной потребительской цивилизации – имею, следовательно, существую. Сегодня можно существовать, не мысля, но нельзя – не приобретая, не накапливая деньги, материальные блага и так далее. ДЕНЬГИ заняли место умершего Бога, деньги стали Богом, которому люди приносят всевозможные жуткие жертвы (и, прежде всего, самих себя!). Не путь ли это к абсолютному духовному банкротству, к ситуации духовного Апокалипсиса?! И это будет не одномоментный акт. Это будет длительное втягивание, долгое погружение в Бездну. Когда человек и сам не заметит, как АД наступил. И еще неизвестно, что хуже – сам этот АД, или ожидание его, скольжение к нему?! Принцип Хичкока, как известно, гласит, что сама гнетущая атмосфера ожидания ужаса, понимания неизбежности оного бывает хуже и мучительнее самого этого ужаса.

Когда современная эпоха пропитана атмосферой разложения и упадка, грубой материализацией и овеществлением всех сторон человеческого существования, хаотическим состоянием психических и духовных сил, царящей здесь тиранией бессистемности и бесструктурности, доминированием принципа КОЛИЧЕСТВА во всех сферах жизни (а ведь еще Гегель заметил, что количество – это дурная, пустая, безразличная к бытию, внешняя определенность). Абсолютный символ царства количества – это ДЕНЬГИ, власть коих ныне почти безгранична. Современный мир – это удаление от ДУХОВНОСТИ, сгущение ТЬМЫ.

Что делать в этой ситуации, как всему этому противостоять?! Я, как человек, работающий с юными душами, понимаю, что простого и однозначного рецепта нет. Но знаю только одно – что велика роль классики, подлинного Искусства, подлинной Мысли = Философии. Они есть изображение жизни ДУХА, его борьбы с грубой и косной материальностью. Сегодня эта борьба особенно ожесточенна (может, от того, что наша эпоха – Переход со множеством неопределенностей, нелинейностей, стохастических ловушек?! – в этом смысле она, при всей условности параллелей, напоминает эпоху Эллинизма). И, конечно, каждый делает выбор сам. И миллиарды таких выборов в итоге определяют и определят общий вектор развития человечества. Но – под влиянием чего каждая личность, каждая человеческая монада делает этот выбор = ИМЕННО ЭТОТ, а не какой-либо иной – вот вопрос вопросов! Он имеет статус вечного. И у автора этих строк нет бодрого ответа на него. Единственное, в чем пишущий эти строки уверен, так это то, что НАДО ИСКАТЬ, надо делать свое дело (Делай, что должно, и будь, что будет!), надо влиять на эти молодые души, находить формы и пути для этого. И на этом пути размышления Эпикура, Марка Аврелия, Плотина, Эпиктета и иных из этой плеяды всегда будут путеводной звездой.

ЛИТЕРАТУРА

Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – 896 с.
Богомолов А. С. Античная философия / А. С. Богомолов.- М.: Высшая школа, 2006.- 390 с.
Васильева Т. В. Поэтика античной философии. – М.: Академический проект; Трикста, 2008. – 735 с.
Виндельбанд В. История древней философии / В. Виндельбанд.- Киев.: Тандем, 1995.- 368 с.
Греческая философия. Т.2. / Под ред. М. Канто – Спербер. – М.: Греко – латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2008. – 478 с.
Дугин А. Г. Ноомахия: войны ума. Три Логоса: Аполлон, Дионис, Кибела / А. Г. Дугин. – М.: Академический Проект, 2014. – 447 с.
Кочеров С. Н. «Размышления» Марка Аврелия: попытка экзистенциально-феноменологического анализа. – Вестник РУДН. Серия: философия (2015).
Кочеров С. Н. Римский стоицизм как соединение этической теории и моральной практики. – Этическая мысль (2016).
Кочеров С. Н. Стоический оптимизм Марка Аврелия. – Scholae. Философское антиковедение и классическая традиция (2016).
Найдыш В. М. Наука древнейших цивилизаций. Философский анализ / В. М. Найдыш. – М.: Альфа-М, 2012. – 576 с.
Семушкин А. В. Избранные сочинения. Т. 2 / А. В. Семушкин. – М.: РУДН, 2009. – 629 с.
Хлебников Г. В. Античная философская теология / Г. В. Хлебников. – М.: ЛЕНАНД, 2014. – 312 с.

[1] Виндельбанд В. История древней философии. – Киев: Тандем, 1995. – С. 249 – 250.

[2] Хлебников Г. В. Античная философская теология. – М.: ЛЕНАНД, 2013. – С. 179.

[3] Обо всем этом – Семушкин А. В. Избранные сочинения. Т. 2. – М.: РУДН, 2009. – С. 134 – 136.

[4] Говоря об особенностях эпикуреизма, А. С. Богомолов подчеркивает, что тексты Эпикура крайне сложны для понимания, толкования, интерпретации, перевода. Видимо, Эпикур, презрительно относившийся к словесному украшательству, свойственному стилю раннего эллинизма, стремился выражаться кратко и ясно, для чего вводил много собственных терминов, не встречающихся у других авторов. (Но с другой стороны, в скобках заметим уже мы, постоянное обновление философской терминологии, созидание, творение ее, рождение новых терминов, концептов, понятий – это вполне нормальный и закономерный процесс философского творчества, приоткрывающий завесу над входом в творческую лабораторию философа. Все вышесказанное в полной мере относится и к Эпикуру. Новые концепты и понятия отражали эволюцию его мысли). Богомолов далее продолжает, говоря, что поскольку же сохранились лишь краткие изложения его учений, где, естественно, отсутствуют развернутые определения, мыслимые общеизвестными среди учеников Эпикура, то ситуация усугубляется. Сказались и плохое состояние текста Диогена Лаэрция, и ошибки переписчиков, которые имея дело с труднопонимаемым текстом, добавляли свои ошибки или «поправки». Совершенство изложения эпикуреизма одним из величайших поэтов Рима Лукрецием позволяет нам, хотя и косвенно, оценить совершенство содержания самого этого учения. Обо всем этом – Богомолов А. С. Античная философия. – М.: Высшая школа, 2006. – С. 277.

[5] А.С. Богомолов следующим образом резюмирует универсальные принципы натурфилософии Эпикура: 1) ничто не возникает из ничего и в ничто не не превращается; 2) вселенная всегда была такой, какова она теперь и всегда будет такой, ибо нет ничего, во что она могла бы измениться; 3) вселенная состоит из тел и пустоты, о существовании тел свидетельствует ощущение, тогда как существование пустоты явствует из движения, без нее невозможного; 4) тела либо неделимы и неизменны (атомы), либо составлены из первых; 5) вселенная безгранична и по величине пустого пространства, и по числу составляющих ее тел – как соединений, так и атомов. Бесконечно по числу и количество миров в ней. Влияние философии Абдерита на эти положения несомненно. Дыхание Демокрита, незримое присутствие его чуется в этих тезисах. Богомолов А. С. Античная философия. – М.: Высшая школа, 2006. – С. 279.

[6] Васильева Т. В. Поэтика античной философии. – М.: Академический Проект, 2008. – С. 608.

[7] М. Канто-Спербер, Дж. Барнз, Л. Бриссон, Ж. Брюнсвиг, Г. Властос. Греческая философия. Т 2. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2008. – С. 546.

[8] Там же. С. 548.

[9] На это же обращают внимание авторы фундаментального словаря по античной мысли (думается, кстати, вообще одного из лучших академических справочных изданий по античной философии, выходивших за последние десятилетия). Они подчеркивают, что для Эпикура пусты слова того философа, коими не врачуются человеческие страдания. Эпикур предложил людям тетрафармакон – четверолекарствие, указывающее путь к счастливой жизни: бог не внушает страха; смерть не внушает опасения; благо легко достижимо; зло легко претерпеваемо. Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – С. 816.

[10] Справедливости и полноты изложения ради телеграфно кратко укажем, что есть и трактовки эпикурейских богов как более активных и деятельных, энергичных субстанций, которые, будучи «внутренними принципами организации и оформления всего сущего» (А. Ф. Лосев), действуют в том плане, что испускают от себя особые истечения, эйдолы, которые распространяются по Вселенной со скоростью мысли и, попадая в том числе в души, запечатлевают в них пролепсисы = некие общие представления, концепты, понятия. Непрерывные атомные эманации таковых богов имманентно структурируют субстанцию мира. Также иногда указывают, что эпикурейские боги, созерцаемые теоретическим мышлением, могут гипостазироваться сообразно числу или в подобии человекообразных форм. И когда они воплощаются в числовых формах, то тогда они (явная реминисценция пифагорейства) могут выступать в качестве математико-числовых регуляторов действительности, внося в Универсум размеренность, ритмику, гармонию частей, пропорциональность, системность – именно в смысле, близком к пифагорейскому. Но даже и здесь боги в моменты своей наивысшей активности структурируют, оформляют, гармонизируют, систематизируют, упорядочивают мироздание, но не творят его и не управляют им.

[11] Дугин А. Г. Ноомахия: войны ума. Три Логоса: Аполлон, Дионис, Кибела. – М.: Академический Проект, 2014. – С. 55.

[12] Васильева Т. В. Поэтика античной философии. – М.: Академический Проект, 2008. – С. 614.

[13] Однако полноты изложения ради заметим, что здесь есть один важный нюанс, на который далеко не всегда обращается должное внимание в популярной литературе. Дело в том, что у Эпикура, помимо отмеченных, был еще один критерий истины – «образный бросок мысли». Его можно определить как интуицию или интеллектуальную интуицию. Это, возможно, деятельность разума по восприятию мгновенной эмпирической информации и превращению чувственных образов в интеллектуальные представления. Есть и другие интерпретации. Об этом – Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – С. 818.

[14] О понятии пролепсиса у Эпикура и попытках его толкования – Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – С. 818.

[15] М. Канто-Спербер, Дж. Барнз, Л. Бриссон, Ж. Брюнсвиг, Г. Властос. Греческая философия. Т 2. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2008. – С. 550.

[16] Васильева Т. В. Поэтика античной философии. – М.: Академический Проект, 2008. – С. 602.

[17] Найдыш В. М. Наука древнейших цивилизаций. Философский анализ. – М.: Альфа – М, 2012. – С. 508.

[18] Вообще, что касается скептицизма, то, как было справедливо замечено, «древнегреческой культуре, которая только начинала прокладывать пути познания и не обладала продвинутым общественно – историческим опытом, в той или иной мере был свойствен скептицизм. Тем не менее скептицизм как целостное мировоззрение, как философия интеллектуального отчаяния в своих завершенных формах сложился лишь в эпоху эллинизма. В основе скептицизма лежало убеждение, что бытие глубже всяких попыток сознания, человеческого духа постичь его, и потому не существует никаких определенных принципов и критериев знания». И далее: «Мир для скептиков – это предельно релятивизированный гераклитовский космос. Из гераклитовского «все течет» они делали вывод: раз все течет и непрерывно переходит в другое, то, значит, вообще ничего определенного ни о чем сказать нельзя. Грандиозность бытия, мира, космоса не может быть постигнута человеческим сознанием. Громада бесконечного космического целого не подвластна слабому человеческому разуму. Мир всегда глубже всяких наших представлений о нем». Найдыш В. М. Наука древнейших цивилизаций. Философский анализ. – М.: Альфа – М, 2012. – С. 498, 499.

[19] Семушкин А. В. Избранные сочинения. Т. 2. – М.: РУДН, 2009. – С. 180 – 181.

[20] Там же. С. 183.

[21] По поводу стоического огня было справедливо замечено, что правомерность данного наименования обосновывается как наблюдениями, так и традицией. Огонь наших очагов дает свет и тепло, так же, как и огонь Солнца. Прометеев огонь – действующая сила искусств и ремесел, он закаляет сталь, плавит железо, варит пищу. Огонь тела смешивается с воздухом в дуновении-дыхании (= пневма = дух), он поддерживает животное тепло, он обеспечивает циркуляцию жизненных влаг, крови и семенной жидкости. Мировой же Огонь совмещает все эти способности в одной: его по праву можно было бы назвать «материей-энергией»; остальные же три элемента – воздух, вода, земля – соответствовали бы тогда трем состояниям материи: газообразному, жидкому, твердому. Следуя гераклитовской традиции, стоики представляют элементы и их распределение в мире как результат ряда преобразований огня, как продукт своего рода космического эмбриогенеза, управляемого божественным разумом: бог есть творческий = производящий огонь, последовательно осуществляющий порождение мира. Конец очередного мира есть всеобщее воспламенение. Материя мира тогда разрешается в его активное, божественное начало; весь космический организм становится душой и, пребывая всецело разумным и мудрым, ожидает возобновления цикла, в котором родится новый космос. Такой ритм сжатия и расширения в этом весьма своеобразном космотеологическом воззрении стоиков есть как бы дыхание бога. Очень тонкая характеристика! Об этом – М. Канто-Спербер, Дж. Барнз, Л. Бриссон, Ж. Брюнсвиг, Г. Властос. Греческая философия. Т 2. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2008. – С. 595 – 597.

[22] Хлебников Г. В. Античная философская теология. – М.: ЛЕНАНД, 2013. – С. 196.

[23] Васильева Т. В. Поэтика античной философии. – М.: Академический Проект, 2008. – С. 648 – 649.

[24] Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – С. 705 – 706.

[25] Дугин А. Г. Ноомахия: войны ума. Три Логоса: Аполлон, Дионис, Кибела. – М.: Академический Проект, 2014. – С. 128 – 129.

[26] Васильева Т. В. Поэтика античной философии. – М.: Академический Проект, 2008. – С. 647 – 648.

[27] Найдыш В. М. Наука древнейших цивилизаций. Философский анализ. – М.: Альфа – М, 2012. – С. 500 – 501. Кстати, заметим, что этот же автор значение стоицизма видит еще и в том, что последний повлиял на становление неоплатонической философской платформы. Переход от стоицизма к неоплатонизму (по мнению Найдыша) наметился тогда, когда космический первоогонь начали трактовать не как материальный энергетический космический процесс, а как некое идеальное начало , как платоновское царство идей, а все исходящее из первоогня движение – как процесс эманации вечных платоновских идей. Последующее развитие и углубление этих воззрений привело к возникновению неоплатонизма – системы абсолютного объективного идеализма. Там же. С. 559. Единственное, в чем мы не согласны с автором этих размышлений, это то, что он категорически объявляет теоретическим истоком неоплатонизма только и единственно стоицизм и из него только выводит всю неоплатоновскую философию. Думается, это сомнительное сужение теоретических истоков, базы, на которой возник неоплатонизм. Очевидно, что все обстояло гораздо сложнее, и помимо стоицизма неоплатонизм питался и другими живительными соками, другими источниками, которые он творчески перерабатывал. Выводить всю философию неоплатонизма исключительно из учения стоиков было бы значительной редукцией, большим упрощением, если не сказать, вульгаризацией.

[28] Здесь от себя уже добавим, что, по сути, это есть отдаленное предвосхищение одного из основных принципов диалектики – принципа всеобщей взаимосвязи, всеобщей взаимозависимости всех процессов в универсуме.

[29] Об этом парадоксе стоического учения – Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – С. 703.

[30] Статьи этого автора – «Стоический оптимизм Марка Аврелия» – Scholae. Философское антиковедение и классическая традиция (2016), «Римский стоицизм как соединение этической теории и моральной практики» – Этическая мысль (2016), «Размышления» Марка Аврелия: попытка экзистенциально-феноменологического анализа» – Вестник РУДН. Серия: философия (2015).

[31] Очень глубокий и содержательный очерк стоической гносеологии содержится в – Античная философия: Энциклопедический словарь. – М.: Прогресс – Традиция, 2008. – С. 704. Мы здесь в изложении гносеологической доктрины стоиков следовали этому изданию.

[32] Богомолов А. С. Античная философия. – М.: Высшая школа, 2006. – С. 299 – 300.

[33] Там же. С. 326 – 327.

[34] Здесь, в этих заключительных строках, формулируя вывод, мы опирались на некоторые размышления Олега Цендровского (Нижний Новгород).