Коваленок Алексей Анатольевич. КРУШЕНИЕ ПЬЕДЕСТАЛОВ: ОЧЕРК ПО ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ 20 СТОЛЕТИЯ. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ. ПОСТМОДЕРНИЗМ. МАТЕРИАЛЫ К ЛЕКЦИОННОМУ КУРСУ

Коваленок Алексей Анатольевич

ГБОУ СПО Нижегородское художественное училище

Преподаватель социально – гуманитарных наук

Кандидат философских наук

Alexey A. Kovalenok

Nizhny Novgorod Art School

Lecturer of social and liberal sciences

E-Mail: Kov9alenok@yandex.ru

УДК – 1 (091)

 

КРУШЕНИЕ ПЬЕДЕСТАЛОВ: ОЧЕРК ПО ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ 20 СТОЛЕТИЯ. ФЕНОМЕНОЛОГИЯ. ПОСТМОДЕРНИЗМ. МАТЕРИАЛЫ К ЛЕКЦИОННОМУ КУРСУ

 

Аннотация: в данной статье ее автор, спрессовав свой исследовательский опыт, а также немалый опыт преподавания философии, представил свой авторский взгляд на то, как можно донести до современных студентов, слушающих курс по истории философии, материал по столь сложной проблематике, каковой, без сомнения, является философская жизнь 20 столетия. При этом теоретические аспекты сопряжены с методическими и дидактическими аспектами. Показан общий широкий фон, обширное общее полотно историко-философского процесса на Западе в 20 столетии. Более подробно и обстоятельно анализируются два течения – феноменология и постмодернизм. При этом автор старается уйти от каких-то общих мест, затасканных штампов, пытается представить свое авторское (разумеется, дискуссионное) видение этих течений, процессов и направлений. Показано, что эти философские платформы возникли не на пустом месте, что они отражают некие важные парадигмальные тектонические сдвиги в системе самоописания западного социума, в его глубинных идейно-интеллектуальных пластах. Публикация может быть полезна и представлять интерес для преподавателей философии и вообще шире – гуманитарных дисциплин, методистов, аспирантов, студентов и вообще для тех, кто через самообразование пытается постигнуть энтелехию, сложные тропы, концепты, пути философской мысли столь недавно завершившегося бурного 20 века.

 

Ключевые слова: постклассическая философия, феноменология, интенциональность, феноменологическая редукция, постмодернизм, ризома, текст, децентрация, деконструкция, детерриториализация, смерть субъекта, информация

 

THE CRASH OF PEDESTALS: ESSAY ON THE HISTORY OF PHILOSOPHY OF THE 20^TH CENTURY.  PHENOMENOLOGY. POST-MODERNISM. MATERIALS TO THE COURSE OF LECTURES.

Abstract: based on the compacted personal research experience and quite a considerable experience in teaching Philosophy the author in this article has presented his author’s view on ways of rendering materials to modern students learning a course on the history of philosophy about such complex problematique as the philosophical life of the 20th century. Theoretical aspects are thereat conjugated with methodological and didactic aspects. A general broad background and a vast general canvas of the historical and philosophical process in the West of the 20th century are herein shown. Two trends such as phenomenology and postmodernism are analyzed thoroughly and in greater detail. The author tries therewith to get away from some common views, hackneyed phrases, seeks to present his author’s (most likely debatable) vision for these trends, processes and tendencies. It is herein shown that these philosophical platforms have not arisen from scratch, that they reflect some important paradigmatic tectonic shifts in the system of the self-description of Western society, in deep ideological and intellectual layers thereof. This publication may be useful and of interest for teachers of philosophy and of the humanities as well, for methodologists, graduate students, students and in general for those who are trying through their self-education to comprehend entelechy, complex paths, concepts, domains of philosophical thought of the recently ended turbulent 20th century.

 

Key words:  post-classical philosophy, phenomenology, intentionality, phenomenological reduction, post-modernism, rhizome, text, decentering, deconstruction, deterritorialization, the subject’s death, information

 

 

 

Философия есть акция, которая возвышает до сознания и продумывает до конца жизнь, то есть субъекта в его отношениях как жизненность.

Вильгельм Дильтей.

 

 

В этих наших заметках мы попытаемся хотя бы отчасти (насколько это возможно в рамках одной публикации), осуществить нелегкое предприятие: а именно дать более или менее целостную характеристику полотна философской жизни 20 столетия, рассмотреть творчество наиболее значимых и знаковых философов этого века, еще столь недалеко ушедшего от нас. И причем сделать это мы хотели бы (опять же по возможности) так, чтобы эти материалы, будучи прочитаны в качестве лекционного курса для современных студиозов, оставили бы у них более или менее внятное понимание основных тенденций, идей, понятий, направлений, в коих воплощается современная философия, через которые она обретает себя, свои очертания. Опираться мы при этом будем как на широкий круг литературы и источников, достаточно разнообразных, так и на свои какие-то авторские наработки, размышления, оценки. А что же до студентов, то, разумеется, подавляющее большинство из них (и, вероятно, даже никто) не станут философами, не будут заниматься философией профессионально, но, если хотя бы некоторые из них смолоду привьют себе вкус к серьезным размышлениям, к чтению серьезной философской литературы, которая напрягает мозг и делает его более мускулистым, то тогда есть большая весьма вероятность хотя бы того, что в старости они не познакомятся с деменцией и болезнью Альцгеймера. Вот одно из возможных, так сказать, оправданий философии, вот один из ответов, который, на наш взгляд, можно дать на вопрос, который можно услышать порой от современных студиозов: для чего нужна эта самая философия и какая вообще польза от нее?!

Итак, философская мысль  20 столетия – это целый Эверест, гигантский конгломерат имен, концепций, идей, учений, которые часто сменяли друг друга с головокружительной, калейдоскопической быстротой. Вот просто составим список (не претендующий на полноту) основных философских течений 20 века: 1) философия жизни; 2) философия интуитивизма; 3) феноменология; 4) неотомизм; 5) персонализм; 6) экзистенциализм; 7) неопозитивизм; 8) постпозитивизм; 9) структурализм и постструктурализм; 10) неопрагматизм; 11) психоанализ; 12) фрейдомарксизм; 13) постмодернизм; 14) герменевтика.  Совершенно ясно и очевидно, что невозможно в рамках одной статьи все это подробно изложить и рассмотреть. Для этого, пожалуй, понадобится объем, значительно превосходящий допустимые рамки объема статьи в журнале. Поэтому автор ни в коем разе не претендует здесь на всеобъемлющее и полное изложение философских идей и учений 20 века. Такой задачи он себе и не ставит. Цель – в другом: дать некий, по возможности, целостный абрис философской мысли 20 столетия. Наметить основные тенденции и проблемы ее и дать сжатый очерк путей решения этих проблем, привлекая уже по ходу (неизбежно избирательно) материал из истории конкретных течений и идеи отдельных мыслителей. И сконцентрироваться мы решили на двух таких течениях, как феноменология и постмодернизм. Почему именно на них? Ну хотя бы потому, что ряд других направлений философской мысли 20 столетия (к примеру, экзистенциализм) мы рассматривали в других своих статьях (публикация в этом же журнале, посвященная Кьеркегору и экзистенциализму). Ну и кроме того, мы считаем, что феноменология и постмодернизм очень показательны, репрезентативны, представительны в этом плане. Они фокусируют в себе основные интенции и искания философии 20 века в самых разных областях, влияют на многие направления и на современный философский процесс. Попытавшись понять их, можно понять и нечто большое, масштабное, нежели чем просто два конкретных философских учения.

Итак – вот наша цель. На большее автор не претендует. Это будет общий очерк – не более того. Но, тем не менее, автор надеется, что даже из этого общего обзора читатель вынесет для себя понимание основных тем, проблем, интуиций, составивших вектор философской мысли не так давно ушедшего от нас столетия.

Итак, 20 век. Две Мировые войны, разрушительные экономические кризисы, тоталитарные режимы, противоборство двух общественно – политических систем, терроризм. Человек преуспел в создании «техники обезлюживания»  (Гитлер), гигантски расширил масштабы истребления себе подобных и подвел под это идеологическую базу. Нацизм, например, в выпуклом, концентрированном виде явил миру феномен тоталитаризма. Для тоталитаризма власть самоценна, всеохватывающа. Идеология здесь – орудие для установления власти, а уже затем сама власть утверждает эту идеологию. Государство давит своей мощью на все сферы жизни, которые вследствие этого теряют способность к самокоррекции. Идет борьба с инакомыслием, насаждается синдром врага. Культ вождя непререкаем. Формируется тоталитарная картина мира, основные черты которой следующие: 1) вера в простоту мира; 2) отсутствие чувства индивидуальности как таковой; 3) монополия власти на науку, образование, истину; 4) недоверие к интеллигенции; 5) вера в стабильный и неизменный мир; 6) неподвижность, мумиеподобность, закостенение социальной системы, отвержение новаций; 7) привязанность к месту жительства, работы, ограниченная социальная мобильность; 8) ограничение, дозированность передачи знаний, информации, недоверие к переменам; 9) вера в справедливый мир; 10) вера в чудесный мир; 11) вера в авторитет власти, незыблемое доверие к печатному официальному слову; 12) попытка переложить ответственность на другого, ускользание от ответственности; 13) нежелание быть неудачником, аутсайдером – отсюда мотив насилия, поиск более слабого, того, кто не сможет тебе противостоять, на ком ты сможешь самоутвердиться; 14) когнитивный консерватизм – нежелание видеть изменения мира, игнорирование их. Так создается, творится новый социальный тип – люди верят в режим, но взамен хотят и требуют от него стабильности. Доминирует неприятие свободы, которая ассоциируется с хаосом, произволом, опасностью, нестабильностью, кризисами.

Социальная база тоталитаризма – люмпены, маргиналы, они аморфны, дезориентированы, ненавидят лидирующие социальные группы, ими легче манипулировать. Да, это все было. Феномен тоталитаризма серьезно и глубоко осмыслен, например, в работах Ханны Арендт.  Но в то же время 20 век явил миру и величайшие творения человеческого духа, человеческого гения во всех областях – и в науке, и в искусстве. Физика после Эйнштейна расширила нашу картину мира далеко за пределы, установленные классической физикой. Теория относительности и квантовая физика открыли новые перспективы мироздания в области самых малых и самых больших частей материи. Космология показала нам, что мы живем не в стационарной, а в расширяющейся Вселенной, где галактики продолжают свой бег друг от друга. Биология в лице эволюционной теории представляет мир в новых образах. Психология (прежде всего, Фрейд) обнаружила новые, ранее неведомые измерения человеческой жизни.

Обостряется интерес к истории науки, к проблеме языка. В центре внимания также – человек и его жизненный мир, конкретный жизненный путь человека. Феноменология пытается придать новую достоверность знаниям о сущности вещей и человека, пытается выяснить, как человеческое сознание и поведение реконструирует и структурирует мир. Хайдеггер (один из духовных векторов 20 столетия) предпринял попытку заново осмыслить бытие. Цель его фундаментальной онтологии – дать некую совершенно новую точку отсчета, не подверженную забвенности бытия, свойственной традиционной философии. Общество и культура, феномен социальности стали объектами философской рефлексии.

Так, философия жизни (Бергсон, Зиммель) пыталась указать человеку на его простейшие жизненные функции, а в современной культуре она видела опасность, скорее искажающую, чем поощряющую гуманное начало. Марксизм продолжал оставаться носителем социальной критики и общественных реформ. Структурализм стремится расшифровать бессознательные структуры, лежащие в основе человеческого мышления, поведения и социального устройства. Наконец, постмодернизм конструирует образ новой «ризомной реальности», беспокойной, хаотической, пульсирующей и непредсказуемой. В 20 веке продолжалась противоречивая работа по созиданию нового философского аппарата, нового философского языка, шел поиск новых терминов и понятий, которые могли бы адекватно выразить и описать новую реальность. Это – тоже значимый философский процесс.

Но следует при этом иметь в виду, что все эти новые веяния, структуры, подходы, формы, понятия не выскочили внезапно как «чертик из табакерки». Все равно была некая преемственность с философской мыслью прошлого, даже если она вольно или невольно, осознанно или неосознанно отрицалась. Вот об этой связи традиций и новых уже тенденций я и хочу немного сказать. На мой взгляд, это важно.

Возьмем хотя бы того же И. Канта.   Недаром ведь говорят, что с него началась трагедия познания. Рухнула вера в безграничные возможности человеческого разума = критицизм. «Вещь в себе» – это реальность, отличная от своих проявлений. Так же, допустим, как Я – нечто другое, нежели чем обо мне думают другие. Реальность – это одно, а ее проявления – совсем другое. Они беднее, схематичнее. После Канта это стало неоспоримым.

Возьмем теперь Гегеля – сколько уже раз пытались похоронить его, объявить несостоятельным, пустым, скучным и так далее! Однако, послушаем Ясперса – выдающегося мыслителя 20 века, а он заметил, что Гегель показал историзм с такой силой, глубина, мощь которой до сих пор должно не осмыслены. Итак – принцип историзма ценит у Гегеля К. Ясперс. Осмысление гегелевского принципа историзма – это и важнейшая тенденция мысли 20 века. Категория времени станет одной из ключевых в 20 веке (например, Хайдеггер «Бытие и время» – 1927). Лев Шестов заметил, что после Гегеля никто уже не думает, что философ вырастает на пустой почве. За плечами у него – груз прошлого. Но вот проблема: что с ним, с этим прошлым делать? Да, действительно, это – проблема. Кстати, у того же Гегеля есть ценная мысль о том, что путь развития философии – это переход от одной предельной точки роста мысли к другой. Что в одну эпоху – вершина мысли (предельная точка), то становится исходной точкой зрения в последующие эпохи. Кстати, еще о Гегеле: в гегелевском разделении рассудка и разума сегодня видят разные типы рациональности – рассудочную и разумную.

И Канта, и Гегеля сегодня критикуют, но в их идеях современная философия черпает точки опоры для своих основных идей. Известный исследователь А. Ф. Зотов находит, что часто философские оппоненты Гегеля «светят отраженным светом» гегелевских идей, и возникает впечатление, что если б не было Гегеля, предмета их критики, то у многих из них самих просто не было бы материала для философских рассуждений[1]. Это еще раз подтверждает важную истину: в истории мысли, истории идей нет мертвого прошлого. Прошлое толкует нас, прошлое взывает к нам. Есть преемственность между тем же Гегелем и экзистенциалистами. Так, у Гегеля в «Феноменологии духа» содержится идея о том, что дух силен только тогда, когда он расщеплен, когда он разорван, когда смотрит в лицо негативному, пребывает в нем. Но, послушайте, ведь и Ясперс уже в 20 веке толкует ведь о том же! О кризисах, пограничных ситуациях, разорванности, расщепленности человеческого сознания = духа. И только в таких ситуациях открывается подлинная экзистенция.

И еще: у Гегеля безумие – это форма помешательства разума, когда разум сталкивается с тем, перед чем он бессилен. Это – осознание того, что ты не можешь сейчас разумно разрешить данную ситуацию. Это – тупик разума, состояние расщепленности, разорванности, понимание, что ты ничего сделать не можешь. Но ведь и экзистенциализм описывает сходные ситуации абсурда, тошноты, пограничные ситуации – точки роста очередного самосознания. Да, философию эпохи классики критикуют, но, заметим: критики ведь заслуживает лишь то, в чем есть богатое содержание. Если б была пустота, поверхностность и бессодержательность, то чтобы тогда вообще было там критиковать?! Вот, скажем, Хайдеггер критикует субъект – объектную парадигму классической философии, ее рассудочность. Он находит, что классическая философия видит лишь разумного человека, но вычеркивает мир переживаний, интуиций и многого другого. Однако, нужен и алогизм, другой угол зрения на проблемы.

Итак, констатируем, что для философии 20 века классическая философия – источник многих идей, фундамент, база, несмотря на критическое к ней отношение.

Основные тенденции философии 20 века:

• Критика классики, но, как мы видели, позитивная.
• Поворот к языку. «Язык – дом бытия» (Хайдеггер). Родилось ясное понимание того, что для любых форм общения, форм постижения Другого, форм приобщения к экзистенции Другого язык выступает условием их возможности. Общение как приобщение двух содержательно бесконечных и уникальных субъектов друг к другу возможно лишь благодаря языку. Язык в силу своего духовного содержания и условного, немотивированного закрепления его за своими материальными носителями позволяет проникать в дух бытия субъекта, вплоть до его экзистенциально – ценностной основы. Язык проникает во все слои сознания. Пусть и он не в состоянии передать все богатство переживаний человека, но он, тем не менее, является наиболее адекватной формой подобной передачи и в принципе способен удовлетворить человеческую потребность в общении. Дабы общаться духовно, то есть обмениваться идеями, проектами, воспоминаниями, необходимо выражать эти духовные артефакты материально, то есть экстериоризировать их, выносить вовне сознания, наружу, делать их доступными телу другого человека. Это возможно только с помощью языка. Язык в состоянии с помощью ограниченного, стандартизированного количества средств передавать бесконечное, соответствующее экзистенции человеческого субъекта количество информации. Пришло осознание того, что язык – это доступ к центру бытия другого человека, его базису, его тезаурусу. Подобный доступ, разумеется, не представляет собой широкой столбовой дороги, скорее, он является сложной запутанной тропой с множеством преград и тупиков. Однако, другого доступа нет. Язык выражает душу и ценности Другого. Это он делает и с помощью логически отточенных суждений, и с помощью сложных и выразительных тропов, художественных образов, древних мифологем, философем и архетипов – но, в любом случае, без него не обойтись. И вот в связи с обостренным интересом к Другому в постмодернизме возник и обостренный интерес к языку (тот самый лингвистический поворот) как ключевому средству постижения и понимания этого самого Другого, его экзистенции, его бытия. Это нужно всегда иметь в виду, что интерес к Другому и интерес к языку как средству понимания Другого нерасторжимо связаны крепкими нитями друг с другом. Но здесь для исторической справки, справедливости ради, заметим, что первые попытки осмысления феномена языка можно увидеть уже в античной философии – диалоги Платона и «Логос» Гераклита, работы Аристотеля и «лектон» стоиков (некое смысловое значение, умопостигаемое, предмет мысли). За знаменитым спором средневековых номиналистов и реалистов также стоит стремление разрешить вопрос о структуре, онтологической природе языка. Стало быть, попытки (хотя, разумеется, не столь глобальные и масштабные) сделать язык предметом философского анализа предпринимались задолго до постмодернистов и об этом полезно помнить.
• Развитие и углубление историзма – линия Гегеля.
• Осмысление кризиса европейской науки и культуры, оценка духовной ситуации времени ( тот же Ясперс).
• Проблема «конца метафизики» (Хайдеггер), попытка прочертить новый образ философии. Это очень важный аспект. Задержимся на нем чуть подробнее. Новый образ философии предполагает и новую терминологию. И «Хайдеггер ищет новую терминологию, которая была бы адекватна предмету его философствования. Решение описать его в терминах бытия оказалось счастливым в том смысле, что хайдеггеровская философия приобрела оригинальный и своеобразный внешний облик, стала по своему стилю с первого взгляда отличимой от описаний других философов. Глобальное изменение терминологии привело к переосмыслению всех традиционных понятий. Именно это и нужно Хайдеггеру… Такие фундаментальные метафизические категории, как субъект, объект, дух, тело, сознание, реальность и другие он истолковывает в терминах бытия, стараясь при этом показать их неадекватность, их устарелость и непригодность для употребления на том новом уровне философствования, которого ему удалось достичь»[2].
• Кризис понятия «сознание». Теперь сознание – это задача, проблема, и человек сам для себя есть проблема. Открытие феноменов бессознательного, архетипов.
• Проблема «сопротивления истине» (П. Рикер) – новое, порой неожиданное видение традиционных проблем. Возникает вопрос: где гарантия истины в философии? Истина – не иллюзия ли это?! Где ее критерии – неясно. Человеку вовсе несвойственно стремление именно к истине, напротив, сплошь и рядом – стремление ко лжи, мифам, иллюзиям – так проще и удобнее жить.
• Проблема «смерти субъекта» – всякое понимание есть вместе с тем и непонимание. Проблема доверия субъекту. С этим связана проблема языка – в нем нельзя выразить во всей полноте богатство содержания. Текст живет отдельно от автора, происходит отчуждение его от меня = автора его. Я не знаю, как его используют другие, какой смысл они в него вложат, может, совсем не тот, какой в него вкладываю я. Это и есть – смерть субъекта, смерть автора. Несовпадение со смыслом того, что я пишу и говорю. Это может быть истолковано иначе, нежели чем трактую я. Моя позиция здесь умерла. Моя позиция в тексте может быть по-разному истолкована = множественность интерпретаций. Пока текст находится в процессе творения, созидания, написания, то я могу еще что – то в нем изменить, но когда поставлена последняя точка, то все – он мне не принадлежит, происходит отчуждение текста от его творца = смерть автора, субъекта. Я как автор со своей единственной трактовкой «умираю» здесь. Теперь возможны абсолютно иные интерпретации. Текст живет своей самостоятельной, независимой от меня жизнью. В тексте, как событии культуры, всегда сквозит некая недосказанность, допуски сотворчества, конгениальность, творчество читателя. Он додумывает вместе с автором, совместно созидает вместе с ним новые смыслы.
• Переход от мира науки – к миру жизни (Гадамер и другие). Движение от логоса к мифу. Категория жизни – одна из центральных. Жизнь трактуется (Бергсон) как длящийся во времени творческий процесс, инициируемый жизненным порывом, развертывающийся во все новых формах. Рассудок не в состоянии постичь живое, ибо он не рассчитан на динамизм и уникальность жизни. Вместо времени философия жизни выдвигает длительность, лежащую в основе потока жизни. Длительность – некая неделимая река творчества, вбирающая в себя прошлое и несущая его в будущее. Длительность постижима в акте внутреннего переживания. Причастность к творческому жизненному порыву возможна только благодаря интуитивному, связывающему инстинкт и интеллект самоуглублению сознания. Зиммель находил, что жизнь всецело стремится к расширению, воспроизводству, усилению и в конечном итоге к преодолению собственной смертности. Все эти процессы вынуждают ее активно противостоять окружающему миру, дающему ей пространство и одновременно ограничивающему ее. При этом жизнь созидает и социокультурные формы, коренящиеся в этом созидательном процессе жизни, но теперь отделяющиеся от нее («поворот к идее») и развертывающие собственные законы и динамику, уже несводимые к свойствам породившей их причины. «Трагедия культуры», по Зиммелю, состоит в том, что направленные против ее сущности разрушительные и деструктивные силы рождаются как раз из глубочайших слоев этой же самой сущности. Сверхзадача человеческой свободы – открыть новые горизонты жизни в борьбе с окостеневшими формами.

Вообще, надо отметить, что в 20 веке заметно возвращение к вненаучным формам мышления. Возникают новые философские проекты, типы, стили – феноменологическая онтология Сартра, фундаментальная онтология Хайдеггера, конкретная онтология Марселя, бессубъектная эпистемология Пиаже, гносеологический анархизм Фейерабенда. То есть надо понимать, что переход от науки к жизни включал в себя онтологический, аксиологический, лингвистический, антропологический повороты в философии.

• В философии 20 века просматривается уход от чистого гносеологизма, теоретизма к проблемам, вписанным в жизненный контекст. Гносеология соединяется, срастается с онтологией, антропологией, космологией.
• Интерес к категории Другого. Здесь – экзистенциальный смысл. Раскрытие коммуникативного аспекта познавательной деятельности. Другой может воплощать в себе разные смыслы и коннотации – и позитивные, и негативные. Другой может быть кошмаром, адом, он объективирует меня, исключает мою уникальность. Я есть то, что обо мне думают другие. Мне некуда бежать от Другого. Он настигнет меня повсюду, нет пространства, где я бы смог скрыться от него. Но, при этом важно: Другой входит в онтологию меня, в историю меня, Другой – это зеркало, в которое я смотрюсь и меняюсь. Я вступаю в связь с Другим, вижу себя через Другого. Основа свободной коммуникации – это признание инаковости, уникальности Другого, существование Другого именно как иного. Только тогда возможен будет свободный диалог на равных. Друговость есть множественность мира. Но что значимо для меня, то совсем иначе значимо для Другого. Здесь могут быть, например, следующие коллизии: 1) либо я не владею смыслом того, что я говорю = мой индивидуальный смысл стирается идеей контекста, дискурса; 2) либо я углубляю смысл при встрече с Другим, и, в том числе, углубляю понимание себя, обновляю это понимание.
• В 20 веке неотвратимо встала проблема «философствования после Освенцима» – уроки истории внесли изменения в восприятие мира.
• Роль лингвистического поворота. Расцвет герменевтики. «Язык – дом бытия» (Хайдеггер). Гадамер нашел: познавать истину не может кто – то один, ибо истина по природе своей не монологична, но она диалогична, полилогична. Нужен диалог, инакомыслие, нужно уметь усваивать произносимое Другим. Герменевтика – это практика диалога. В этих тезисах, если быть телеграфно кратким, – душа герменевтики Гадамера. Была осознана следующая проблема: как передать новые идеи через язык, дабы их восприняли Другие? Иногда лучше помолчать, ибо молчание тоже бывает разное.  Осознано пересечение проблем реальности и выражения в языке этой самой реальности – насколько совпадают мое понимание и выражение в языке? Мы уже заброшены в этот мир, здесь уже есть, преднайден нами свой горизонт, традиции. И вовсе не мы говорим языком, но язык говорит нами (Хайдеггер). Но также велика при этом и роль индивидуальности- каждый понимает и выражает по – своему. Вообще, цель Хайдеггера: заново вернуться к проблеме смысла бытия. Хайдеггер – мастер, виртуоз интерпретаций, переосмысления того, что было высказано раньше. Постулируется в рамках этого лингвистического поворота зависимость мыслителя от горизонта, от традиции, кодов, матриц, паттернов, парадигм, объяснительных идолов эпохи – кто – то зависит в большей, кто – то в меньшей степени, но, так или иначе, зависят все. М. Фуко, допустим, развивает идею о том, что есть некие объективные, основополагающие коды любой культуры, управляющие ее языком, ее схемами восприятия, ее обменами, ее формами выражения и воспроизведения, ее ценностями, иерархией ее практик. Они = эти коды сразу же определяют для каждого человека эмпирические порядки, с коими он будет иметь дело, и в коих он будет ориентироваться. Это и есть горизонт. Вот почему, собственно, язык говорит нами. А вот еще один пример единого кода, матрицы, способа видения и решения проблем – научная парадигма (понятие ввел Т. Кун в 1962 году в «Структуре научных революций»). Это – выбор методологических приоритетов, стандартный способ видения. Здесь велика роль традиции. Парадигмы могут меняться, это и есть научные революции – смена парадигм.
• Напряженная работа над стилем, языком, обновление категориального аппарата. Появляются новые термины – ризома, тошнота, взрыв, разлом, складка и так далее. Это – важный философский процесс.

 

Итак, из вышесказанного, надеюсь, более или менее ясны основные тенденции, интенции, проблемы философской мысли 20 столетия. Философское творчество продолжается, хотя звучали голоса о том, что, дескать, после Освенцима нельзя писать стихи, нельзя философствовать. Но и после Освенцима человечество ест, пьет, справляет праздники, снимает пошлые комедии, веселится, а какая – то его часть (мыслящая!) еще и философствует. Нужно и можно философствовать и после Освенцима, и философия творится уже 70 лет и после него. Но только опыт Освенцима претворился в плоть и кровь этой философии, после него она стала другой, и уже невозможно философствовать, не памятуя об этом опыте, делая вид, что его не было. Пепел Освенцима оседал на строках мыслителей, даже если они прямо и не думали об этом, он навсегда внес изменения в восприятие мира.

Обострилась проблема бытия. Хайдеггер провозгласил, что есть упущения в решении проблемы бытия. Философы прошлого, задумывая свою революцию в мышлении, в чем – то сами оставались во власти предрассудков. Наше отношение к прошлому опирается на понимание современного мира. Новый культурный и исторический горизонт вносит свои поправки в содержание основных философских категорий. Например, фундаментальная ревизия Хайдеггером категории бытия. Хайдеггер заявляет, что надо интерпретировать время как возможный горизонт любой понятности бытия вообще. Бытие должно быть понято сквозь призму времени. Мыслитель подчеркивает, что надо рассуждать не в терминах субъекта и объекта, а в терминах бытия: говорить не о восприятии, не о схватывании объектов субъектами, а о встрече одного бытия с другим. Тогда исчезнет само понятие сознания, как и понятие независимо от него существующей реальности. И останется лишь одна-единственная реальность – бытие в его различных формах. Восприятие, понимание, познание тогда предстанут как разновидности встречи различных равноправных и в этом смысле независимых друг от друга форм бытия[3].

А вот Гадамер опять обращается к наследию Гегеля и манифестирует при этом, что Гегель поставил такие вопросы, которые бросают вызов и нашему сегодняшнему мышлению.  Следует иметь в виду, что всем этим отмеченным выше поворотам – онтологическому, гносеологическому, лингвистическому, антропологическому – предшествует смена установок сознания. К. Г. Юнг высказал идею о том, что то, что делают нации – делает и отдельный человек, и пока он это делает, это делает и нация. Лишь изменение установки отдельного человека становится началом изменения психологии нации. Великие проблемы человечества, согласно Юнгу, еще никогда не решались через некие всеобщие законы, но всегда – через обновление установки отдельного человека.

Философия 20 века, резюмируем мы, опрокинула все нормы классической философии. Зарождаются принципиально новые мировоззренческие матрицы. Доминирующая установка философии 20 века – на целостный дух, целостного человека. Аналитическому рассудку классической гносеологии в 20 столетии ищется альтернатива в лице новых проектов. Наука должна быть вписана в жизненный контекст, иначе неизбежен ее кризис. Это мощно показал Гуссерль. Надо решить конфликт между философией и наукой, найти некое новое скрепляющее звено. Настоящая наука связана с философией. Разрыв философии и науки принес вред и первой, и второй. Первая лишилась жизненной конкретики, связи с миром, его процессами, парила в величественных чертогах абстрактной и холодной теории, имевшей весьма отдаленное отношение к реальной действительности. Вторая погрязла в мелочном эмпиризме, утратила столь необходимый фундамент для широких мировоззренческих и идейных обобщений, лишилась платформы для цельного и целостного понимания мира. Для ученого – это непростительное сужение горизонтов, замыкание в рамках своей дисциплины, что ведет к ослаблению его эвристического потенциала. Уайтхед, например, полагал, что идеал Университета – не просто конкретные знания, но мощь ума. А эту мощь нельзя было нарастить без философских штудий, без серьезного обращения к философии. Нужно было восстановить эту тесную связь. Появилось новое звено = философия науки, эпистемология, постпозитивизм. Это все нужно иметь в виду и понимать.

Ну а теперь после этого общего анализа остановлюсь на некоторых конкретных течениях и персоналиях философского процесса 20 века. А заявленных в названии у нас таковых два – феноменология и постмодернизм.

Феноменология. Э. Гуссерль (1859 – 1938).  Это – одно из влиятельнейших философских направлений прошлого столетия. Оговорюсь сразу, излагать его весьма непросто, ибо у Гуссерля весьма специфический язык, специфические методы, инструменты и подходы в осмыслении реальности. Тем не менее, попробую это сделать, решусь предпринять такую попытку – изложить феноменологическое учение, как я его прочувствовал и понял, не претендуя, разумеется,  на абсолютное и стопроцентное постижение  его глубины, и допуская, что вполне могут быть и иные интерпретации, коннотации и акценты. Так вот Гуссерль требовал от философии воздерживаться от всех и всяческих попыток поспешного и поверхностного объяснения мира. Он призывал философию без предубеждений анализировать то, что предстает перед сознанием. Философию он понимал как «строгую науку». Чтобы быть сознающим, сознание должно базироваться не в себе самом, а в чем – то ином, в событиях мира. Для человека = его сознания всегда есть возможность большего – «усилие становиться».  Для философии обращение к традиции –  как поход в театр. Ведь пьеса известна, но при этом каждый раз – новое восприятие, новые эмоции, новая игра актеров. Это – старый и одновременно новый спектакль, в котором трудно до конца все предугадать.  Сознание – это всегда возможность большего сознания, как полагал Мамардашвили.

В феноменологии есть такое важное понятие – интенциональность[4]. Оно означает направленность сознания на объект, то есть, иначе говоря, сознание просто невозможно без внешнего мира, культурных традиций, ценностей и так далее. Отсюда лозунг Гуссерля: «Назад к самим предметам!»  И еще важно  (nota bene): смысла сознания в готовом виде нет. Это всегда новые усилия по приобретению смысла сознания. Человек каждый раз должен это делать сам.   Так вот, интенциональность – это всегда сознание о чем – то, то есть уже должно быть понятие о другом.  Есть, согласно методологической предпосылке феноменологии, некие общие структуры понимания. Они укоренены, заложены в культурных традициях, образе жизни – это некое усредненное понимание, формируемое при значительной роли культуры. И вот именно поэтому – то, хотя каждый и приобретает смысл сознания сам, но, тем не менее, самопроизвольности, релятивизма и анархизма в этом процессе нет. Эти индивидуальные поиски смысла сознания вписаны в данные общие структуры и формы. Релятивизм – это смерть философии.

А вот что, например, пишет по поводу гуссерлевской интенциональности современный исследователь: «Основное свойство сознания – интенциональность, то есть постоянная направленность на объект. Но это не просто направленность, а первоисточник всех смысловых образований сознания и, по существу, источник самого окружающего мира. Например, страх возникает лишь потому, что в глубинах человеческой психики имеется априорная интенция страха. «Чистое сознание» заключает в себе в качестве интенций противостоящий ему эмпирический предметный мир. При этом предметность выступает и как внешнее по отношению к чистому сознанию и как его коррелят. Это дает основание Гуссерлю утверждать, что феноменология, в отличие от других идеалистических учений, непосредственно обращается к самим вещам»[5].

Важно еще: в актах сознания дан не предмет, а отношения сознания и предмета. Это нужно четко понимать. Вообще, в связи с феноменологическими размышлениями об актах и сущности сознания встает проблема «анонимного присутствия». До меня все это уже открыто  и сказано, но Я воспринимаю это заново, для меня – это новое, неизведанное, открывшееся впервые.   Не об этом ли и Новелла Матвеева: Все сказано на свете. Несказанного нет. Но вечно людям светит Несказанного свет.

Да, все сказано на свете, но пока не мне еще, а другим, а для меня – это то несказанное, что несказанно именно мне, оно ждет меня, чтобы довериться мне, сообщиться мне, приобщиться к моему сознанию. Я буду первопроходцем в узнавании этого несказанного. Буду познавать радость и наслаждение открытия его. И мне нет дела до того, что ранее другим об этом было уже известно. Меня в числе тех других не было. Я познаю это нечто сейчас, впервые.

Гуссерль говорит, что необходимо радикальное изменение нашей естественной установки по отношению к миру. Он назвал эту операцию феноменологической редукцией. Это есть заключение внешнего мира в скобки, воздержание от каких – либо суждений о бытии или же небытии предметов, что дает возможность непредубежденного созерцания в рамках чистого сознания. Этот  метод Гуссерль еще обозначает термином, заимствованным из античного скептицизма, – эпохе = воздержание от суждения. Правда, не очень понятно, как это вообще до конца возможно, как можно вынести в скобки целый мир?! Кстати, заметим, что и сам Гуссерль все-таки до конца не смог этого сделать, не смог окончательно и бесповоротно переступить через эту границу. Он «продолжал оглядываться на существующий предметный мир. Заключив его в скобки, он помнил о своем узнике, а во второй половине жизни, разочаровавшись в «мировоззрении без мира», раскаялся и начал ходить к нему в зону на свидание. Носил передачи. Предлагал выпустить его»[6]. И в этом – совершенно определенная непоследовательность, противоречивость Гуссерля. Мир=Бытие, казалось бы, заключенные в скобки, элиминированные, продолжали упрямо заявлять о себе, стучаться в двери философских кафедр и кабинетов, вторгаться в мир «чистого и беспредметного сознания». Не получилось у нашего мыслителя радикально, последовательно и до конца исключить «естественную установку» и направить все внимание на само же сознание, на его чистую структуру, дабы освободить сознание от всего эмпирического. «Чтобы дойти до чистого сознания Гуссерль пытался построить специальную методологию, позволяющую снимать срезы сознания, отключать сознание от всего почерпнутого им из природы и социальной среды, исключить всякий психологизм. При этом должны быть исключены любые предпосылки. Но как человек может обойти само сознание? Эта проблема никогда не была решена Гуссерлем и очень его огорчала. До конца жизни постоянно совершенствовал свой метод. У него была разработана целая типология редукций, с помощью которой можно было бы дойти до чистого сознания»[7].

По этому поводу вспоминаются строки Ю. Друниной:

Мы любовь свою схоронили

Крест поставили на могиле.

«Слава Богу!» – сказали оба.

Только встала любовь из гроба,

Укоризненно нам кивая-

Что ж вы сделали? Я живая!

Эти поэтические строки, как ни странно, хорошо иллюстрируют и отношение философов-феноменологов к миру. Как те незадачливые влюбленные, они схоронили = вынесли за скобки МИР, облегченно вздохнули, справив тризну, но мир-то, оказывается, не умер, не загорожен никакими скобками, он постоянно продолжают взывать, посылать сигналы, напоминать о себе. Хотя, конечно, можно это трактовать и по-иному. Можно сказать, что нужно сначала, как писал где-то Бибихин, потерять мир в эпохе, чтобы снова найти его в универсальном самоосмыслении. Тогда, наверное, такая процедура имеет смысл. В этом смысле «феноменологическое эпохе, вынесение за скобки – или, что то же, заключение в скобки – объективного мира оставляет меня не в пустоте, а наоборот, на пути постепенного и конечно трудного избавления, извлечения всего в мире из шатости (сомнительности) в достоверности. Мир не поймал меня своим мнимым бытием, я вернул себя чистоте своих осознаний, а они восстановили мне то, что есть достоверного»[8]. Стало быть, в данной интерпретации, я заключаю в скобки мир – но какой?! Замутненный, непроясненный сознанием, мнимый. А после процедуры эпохе «я получаю чистого себя в мире настолько свежем, как если бы он был только что задуман (в творящем (его) уме… Гуссерль со всей определенностью говорит, что ценностей в прежнем мире принципиально не могло быть, кроме как мнимых. Жить и действовать по-настоящему я начну лишь поскольку возвращу миру изъятое моим воздержанием бытие, поставлю себя над всей этой жизнью»[9]. Пусть даже так. Но и все-равно остаются вопросы: каков конкретный механизм этого ЭПОХЕ – если конкретный субъект захочет его осуществить? Как достичь или приблизиться к этому? Все ли способны (и кто? В какой мере?) к этой процедуре. (Не впадем ли мы тут в иллюзорно-успокаивающую обнадеживающую уверенность, что будто бы ввести себя в этот самый режим ЭПОХЕ, воздержания, всегда в нашем распоряжении?!). Какие критерии этого очищения и самоосмысления мира через эпохе. Есть ли у него какие-то интерсубъективные свойства, вытекающие, допустим, из принципа некоего антропного единства людей, или же в случае с каждым отдельным сознающим и самосознающим субъектом это все происходит сугубо индивидуально? И где гарантии, что тот мир, который мы создадим через эпохе=источник безусловной достоверности, тот универсум абсолютной беспредпосылочности, который мы вернем самим себе, и будет действительно чистым, самоосмысленным через наше сознание миром, миром подлинного, а не мнимого бытия, подлинных, а не мнимых ценностей?!

Не получится ли так, как опасался Бибихин, что истина новых конструкций получится сумбурной и невнятной, будет нуждаться в массивной расшифровке?! Что будет она не так радикально уж и отличаться от уже известных истин, как нужно было бы для оправдания всего философского проекта. Не легитимируются ли под новым знаменем старые схемы?! Это вполне уместные и оправданные вопросы.

Кстати, раз уж мы коснулись здесь чуть выше оценок В. А. Кутырева, то в продолжение темы можно было бы заметить, что этот исследователь рассуждает о далеко идущих последствиях феноменологии. Их мы ощущаем сегодня. Он указывает, что отказ от «естественной установки», от мира, где мы живем, в конечном итоге, есть и отречение от человека как телесного и даже духовного существа. Это ли не революция в представлениях о сущем?! Это ли не смерть метафизики с ее «бытием» и даже «картиной мира»? Феноменология, полагает Кутырев, не есть мировоззрение, ибо ни объекта, ни субъекта больше не существует. Феноменология окончательно решает основной вопрос философии. Итак: отказ от натурализма, смерть субъекта, чистая мыследеятельность! Но все же что-то остается? Да, разумеется. Чистое сознание, объективное и универсальное знание, существующее без человека как самость и субстанция. Потом его назовут Информацией = единственно подлинной реальностью. Все остальное – лишь способы ее кодирования. Возникает беспредметное и бессловесное математическое мышление как коммуникация. Кутырев энергично убежден, что феноменологический поворот является предтечей информационной революции, ее первыми, спекулятивно-философскими родовыми схватками, лишь побочным гуманитарно-идеологическим продуктом которых и стал постмодернизм. Праотец оного – Гуссерль. Все постмодернисты вышли из шинели последнего[10]. Да, оценка, может быть, неоднозначная, но приглашающая к активным размышлениям. Но только здесь опять же возникает вопрос – насколько сам Гуссерль хотел и предвидел именно такого поворота в трактовке своих идей?! Не постмодернизировали ли постмодернисты самого Гуссерля в угоду своим подходам и схемам?!

И еще раз здесь заметим, ибо это принципиально важно для понимания ведущей интенции феноменологии: описание актов сознания – это не описание предметов, а описание состояния сознания, изменения его в момент соприкосновения с предметом.

Феноменология есть усмотрение сущности, эйдоса сознания[11]. Это – усмотрение того, на основе каких действий конституирует, учреждает себя сознание, и как конституируется в нем предметность, то есть мир. Фоном же этого конституирования выступает самоидентичность чистого Я, в самосознании коего коренится связь всех переживаний.

И еще последнее (но немаловажное для понимания) о Гуссерле. Он настаивал и повторял, что истинная философия – не предмет, не специальность, но возможный образ жизни. Да, конечно, большинство (и подавляющее) никогда не станут философами. Особенно это видно в современную эпоху, когда вынужденная специализация выносит за скобки все самое живое, захватывающее в предмете разных наук. Генетик решает, как клонировать мамонта, но его устыдят коллеги, если он спросит их, что такое эйдос или, к примеру, энтелехия. Но – и это очень и очень важное – возможность философского образа жизни все равно остается. Почему? Потому что, согласно Гуссерлю, чистый разум внутренне присущ миру и имеет своим началом Бога. И потому для Гуссерля возможно, чтобы философами были все, чтобы все строили себя в свободном, благом разуме. Таким образом, разум, философия, Бог, свобода и благо в осуществившейся полноте бытия составляют для мыслителя счастливое единство; и не ясно, почему бы человек не хотел, не отдал бы себя этой счастливой полноте бытия[12]. Так суммирует искания Гуссерля В. В. Бибихин. Итак, Гуссерль предстает перед нами все же как классический мыслитель, для коего и Бог, и разум, и благо – это не просто метанарративы, подлежащие деконструкции. Это – вполне реальные понятия, определяющие жизненный мир человека. Так что, если он и стал, согласно Кутыреву, праотцом постмодернизма, то, вероятно, поневоле. Постмодернисты перечеканили многие понятия феноменологии в свою форму рефлексии.

Этой оценкой, по мнению автора этих заметок, можно и завершить наш обзор феноменологической парадигмы, как мы сумели ее понять и изложить.

Постмодернизм.     Ну и в завершение наших размышлений о философии 20 века остановимся на постмодернизме.  Это – философия, которая продолжает твориться и сегодня. Манифестом постмодернизма считается работа Лиотара «Состояние постмодерна» (1979). Сегодня она обрела статус классической.  Правда не для всех. Есть ее непримиримые критики, отказывающие ей вообще в праве называться философией, именующие ее не иначе, как «помойной ямой для философии».

В России таким суровым критиком постмодернизма выступает, например, известный философ И. А. Гобозов. Он выпустил книгу, где говорит о «постмодернистском трепе». Он заявляет, что постмодернизм – это смерть философии, ее крах. В постмодернизме, согласно Гобозову, философия утратила свой мировоззренческий и эпистемологический смысл. Из любви к мудрости она деградировала к пустому дискурсу, стала «философией пива», философией обо всем и ни о чем. Идет жонглирование эпатажными, но пустыми и бессодержательными терминами и концептами. Откровенная тарабарщина выдается за некие глубокие философские откровения[13].

Со многими из этих оценок отчасти можно и согласиться. Но кое – где автор их (Гобозов) все – таки, наверное, излишне обобщает в негативном ключе и драматизирует ситуацию. Все же нельзя отрицать, что среди постмодернистов есть неординарные мыслители, которые внесли свой, пусть неоднозначный, вклад в осмыслении проблем и процессов нашей современности. Привлекли внимание к ним, выпукло обозначили их, инициировали дискуссию о них, а это уже немало. Но есть, разумеется, и псевдофилософы, чьи эпатажные писания (и здесь Гобозов прав) мало что общего имеют с подлинной философией. Но ведь таковых немало и среди тех, кто позиционируют себя как представителей «классической философской мысли». Бессодержательности и пустоты, благопристойно прилизанной под классику, хватает и там. Выражая вполне обоснованные опасения и озабоченности по поводу современного состояния философской мысли, И. А. Гобозов несколько все же перехлестывает через край, например, своим заявлением о том, что якобы сегодня только неудачники защищают диссертации по философии, потому что, дескать, в других областях требуются конкретные знания, а в философии они никому не нужны, ибо главное сегодня – наукообразность и жонглирование новой эпатажной терминологией. Например, пишущий сейчас эти строки и подготовивший к защите свою диссертацию по проблемам идеального бытия и идеального единства мира в античности неудачником себя не считает. Нет, безусловно, есть и такие диссертации, о коих пишет Гобозов, но все – таки столь безапелляционно и глобально обобщать, наверное, не следует. Такая радикальность и непримиримость снижает эффективность и объективность этой в целом отнюдь небесполезной и во – многом справедливой критики. Есть ведь и вполне приличные и оригинальные работы. Я привел сейчас эти оценки И. А. Гобозова, дабы сразу продемонстрировать, сколь неоднозначно и сложно воспринимается «постмодернистский дискурс» в философской среде.

Или вот – известнейший историк философии Г. Г. Майоров. Он пишет и о постмодернизме, и шире – о современной философии вообще. И его выводы неутешительны и не внушают оптимизма. Говоря о постмодернизме и его ключевых представителях (Фуко, Лакан, Делез[14], Деррида и иные), Майоров заявляет, что их писания напоминают «стиль философствующих пациентов психиатрических клиник», что их, с позволения сказать, «философия» «может быть поставлена в параллель с тем искусством, которое представлено «Черным квадратом» Малевича. Таким черным квадратом, заключенным в «картинную» раму, привлекающим к себе внимание многочисленных поклонников, служит у них все затмевающая собой тема нестандартной половой мотивации. Понятно, что ожидать от такой философии духовного преображения человечества вряд ли возможно. Что же касается вообще философии, то надо признать, что ее влияние в современном мире заметно уменьшилось по сравнению с тем, каким оно было еще несколько десятилетий назад[15]. Это объясняется ускорением технического прогресса, за которым человек вынужден поспевать, чтобы не оказаться на обочине жизни. Кроме того, вместе с техническим прогрессом возрастает скорость экономических и политических перемен в мире, и в результате времени на глубокие философские размышления у человека почти или вовсе не остается. Таким образом, из Homo sapiens человек все больше превращается в Homo instrumentalis, то есть в орудие могущественных бездушных сил, утрачивая постепенно остатки своей свободы. К чему это приведет, одному Богу известно. Но надежда, как говорится, умирает последней»[16]. Значит, место для надежды, несмотря на суровую критичность и местами даже беспощадность оценок, Г. Г. Майоров все-таки оставляет. Более подробный разговор о разноречивых оценках постмодернизма, о его перспективах еще ожидает нас далее.

Свой вклад в развитие философии постмодерна внесли и Ж. Деррида, Ж. Батай, Р. Барт, Ж. Делез, Ф. Гваттари. В чем же смысл и суть постмодернистской парадигмы? Что же она возвещает «граду и миру»? Если представить ее сжато, то получается следующая картина. Главное для постмодерна – свобода во всем. Человек должен жить без границ – здесь и сейчас. Вертикаль ценностей трансформируется в горизонталь – все дозволено, нужно испробовать все, человек имеет право выбора. Все равноценно – и ложь, и истина, и добро, и зло. Не следует оценивать свои поступки сквозь призму разума. Разум создавал свои метанарративы – истина, добро, справедливость, прогресс и так далее. А в итоге – именно разум завел человечество в тупик. Он не смог предотвратить ни две мировые войны, ни геноцид народов, ни духовное опустошение целых поколений, ни терроризм. Разум не имеет права судить и оценивать – ему не следует доверять. Да, возможно, сон разума и рождает чудовищ. Но и бодрствование разума, диктат его могут породить монстров еще более страшных! 20 век – свидетельство того. Рациональность привела к рациональному и методичному, расчетливому истреблению миллионов людей в печах Освенцима, Бухенвальда и других фабриках смерти. Под эту человеконенавистническую социальную практику именно разум подводил теоретическую базу, теоретическое обоснование и оправдание.

Человек живет не по правилам разума, а по велению эмоций, живет интуицией, экстазом, игрой. Человек разумный сегодня по большей части несостоятелен. Проблемы истины, прогресса, справедливости – это фикции, метанарративы, псевдопроблемы.

Лиотар, осуществивший основополагающую разработку постмодернистского философского дискурса, находит, что для философии постмодерна, ситуации постмодерна характерна утрата веры в «великие метаповествования», в «метарассказы», под коими он, собственно, понимает все главные идеи человечества: прогресс, эмансипация личности, ценность разума и знания, диалектика Духа, герменевтика смысла, освобождение человечества и так далее.

Суперметанарративом, вобравшим в себя все просвещенческие метанарративы, по Лиотару, является философия Гегеля. Именно она подлежит деконструкции в первую очередь. Все эти нарративы имели целью легитимизировать, узаконить определенные общественные институты, социально – политические практики, законодательства, нормы морали, способы мышления и так далее. И, согласно Лиотару, весьма долгое время им это неплохо удавалось.

Наука, заявляют постмодернисты, – область вероятностного знания, она пробабилистична, имеет характер гипотезы. Эмоция важнее языка. Эмоция точнее и глубже передает состояния человека, которое сам язык передает противоречиво и неточно. А состояния эти – тоска, страх, влечение, ирония, тревога, экстаз и так далее. Именно эти состояния наиболее важны для людей.  Вводится понятие эпистемологической неуверенности. Постмодернистское мироощущение и мироосмысление характеризуется глубоко личными, камерными, внутренними, эмоциональными реакциями человека на современный мир, отказом в доверии к рациональной и логически оформленной философской рефлексии. Философ – постмодернист – это, если угодно, некий доктор, а мышление – это пациент. Так вот постмодернист хочет излечить мышление от тотальности, включить в рефлексию опыт эстетический, моральный, политический, религиозный, научный, эзотерический, опыт пограничных ситуаций, опыт повседневности. Обосновывается ориентация на некое интуитивное «поэтическое мышление» – оно ассоциативно, непонятийно, метафорично и, по мнению ряда теоретиков и исследователей вопроса, оно есть доминанта постмодернистского мышления.

Главная ценность постмодерна – новое. Новое во всем. Новое ценно само по себе, безотносительно к тому, что оно несет в моральном и аксиологическом плане. Новое – «по ту сторону добра и зла». Настоящее всегда ново. Настоящее – главная ценность бытия!  Важна свобода творчества, свобода личности, свобода в культуре, доходящая до хаоса.

Кстати, о хаосе. Хаос – тоже созидателен. Хаос – это великое творческое НИЧТО. Из него – творятся затем упорядоченные структуры бытия, новые этажи мироздания. Наш мир – это хаосмос. Хаос занимает в нем свое законное место.  Не надо бояться хаоса. Само бытие хаотично! Абсолютизация системности, упорядоченности, боязнь нестабильности и хаоса – это рудимент, наследие классического, тоталитарного образа мышления. Надо демонтировать его. Нужно провести деконструкцию, «сломать эти старые скрижали».

Политический идеал постмодерна – это демократия, плюрализм, свобода, «терпимость к иному». Демократия должна разрушить единую систему ценностей общества, стереть грань скрытого и открытого, дозволенного и недозволенного. Вот такая постмодернистская «переоценка ценностей».

Главные понятия постмодернизма – игра, случай, анархия, открытая форма, текст, симулякр, ризома, разлом, складка, деконструкция, децентрация, детерриторизация и так далее[17]. Философский лексикон постмодернизма еще далеко не сложился, он продолжает твориться, созидаться и по сие время. Многие его концепты аморфны, расплывчаты, неопределенны и многозначны, полисемантичны. По мнению адептов постмодернизма, язык философской классики, философии Модерна уже не подходит для описания процессов нашей нестабильной, турбулентной эпохи. Нужны новые понятия и концепты, новые лингвистические формы. Вот их выработкой постмодернизм и занимется – весь вопрос в том, насколько удачно и адекватно?! Постмодернизм, заметим мы далее, возник не на пустом месте, не выскочил как «чертик из табакерки». Его питали и взращивали такие процессы, как: падение престижа науки, углубление процесса дегуманизации отношений в обществе, потеря веры в прогресс, распространение атеизма и кризис традиционных форм религиозности. Все это сделало бытие людей зыбким, случайным, хрупким, готовым в любой момент разлететься вдребезги как китайский фарфор.

Недоверие к целому, к единству, к универсализму, к метанарративам, метарассказам, метаидеологиям, абсолютизация части, различия, индивидуальности – характерные признаки постмодернистского мировосприятия. Отвергается понятие центра как тоталитарное ( = децентрация). Нужно отбросить деление на центр и периферию. Центр – это что – то подавляющее, господствующее, доминирующее. Нет никакого центра и периферии. Все области и сферы реальности равноправны! Любой предмет осмысливается лишь в виде становления, текучести, бесконечного процесса. Ни одной из линий развития ни в природе, ни в обществе не отдается явного предпочтения. Все равноправно, одинаково важно и равноценно.

Вводится понятие симулякра – это копия, не имеющая оригинала в реальности. Это знак – которому в объективной реальности ничто не соответствует. Очень часто вещи – это копии копий, тени теней. Вот такая симулякровая псевдореальность. Весь мир – это текст в самом широком и тотальном плане. И философ лишь без конца перекраивает этот текст. Как выразилась одна моя знакомая (тоже философ), постмодернист – это авантюрист, который из осколков старых текстов конструирует новый текст! Авантюрная философия! Как, впрочем, авантюрен и весь наш мир. В постмодерне отсутствует устоявшийся, сложившийся, стабильный понятийный аппарат, категории размыты. В общем, для описания хаотической реальности, хаосмоса нужен и такой же хаотический язык. В рамках постмодернизма сосуществует множество подходов и концепций. Налицо абсолютизация фрагментарности, случайности, нестабильности, хаотичности, бессистемности, иррациональности.

Вводится понятие ризомы, ризомной реальности. Оно взято было из ботаники, где оно обозначало корневище растений ( наподобие ириса). Смысл и суть здесь в следующем: есть растения с двумя видами корневищ, корневых систем. Одни имеют единый, четко выраженный, центральный корень. Он и есть  средоточие всей жизни растения, координатор и регулятор всех жизненных процессов его. Все остальное по отношению к этому корню вторично, периферийно. Но есть группы растений, где отсутствует этот четко выраженный главный корень, его там нет. Поэтому все корешки одинаково важны и равноправны, равноценны, все участвуют в обеспечении жизненных функций данного растения.

Нет деления на центр и периферию – равноправность во всем.  Теперь, думаю, более понятен стал смысл самой этой ризомной реальности. Это – синоним плюральности, множественности, не базирующейся на каком – либо единстве, не имеющей какого – то единого центра.  Ризома – это движение сразу во все возможные стороны, без определенного направления и предсказуемости. Это – беспорядочное и стохастичное движение во всех направлениях, где нет единого корня, единого связующего центра. Ризома не знает границ, помогает умножать стороны и грани исследуемой реальности, видеть ее многообразие, неисчерпаемость и многогранность.  Мыслить ризомно – значит суметь понять, что история человеческой жизни, социальной реальности прерывается, рушится, ломается, рвется, пускает новые корни в самых неожиданных местах, движется множеством разных, не связанных друг с другом линий. Она многоаспектна, многомодусна и многогранна. Постмодерн признает власть локальных беспорядков, случая. Апология случайности – один из главных, ведущих мотивов постмодерна. Ничему не надлежит поклоняться, все надо рассматривать как продукт времени и случая.

Истины нет. Истина – это метанарратив, фикция. Описание мира отнюдь не является точным воспроизведением его, как он есть на самом деле, по своей истине, сам по себе ( ну, впрочем, это – не новость, это знал еще Кант задолго до всякого постмодерна). Истина всякий раз создается, творится, генерируется людьми в процессе говорения и написания. Претензии разума – гордыня и ложь! Истина множественна. Не бывает некоей Единой Истины, истина – не резолюция партийного съезда, ее нельзя утвердить большинством голосов. Действительность без конца формируется под воздействием поступков, мотивов и желаний, которые нельзя объяснить, а значит нельзя и предсказать, и контролировать.

Скажем, известный современный теоретик постмодернизма Ихаб Хассан, подводя итог разнообразным дискуссиям о сущности постмодернизма, выделяет следующие его главные ценности и принципы:1) неопределенности, неясности, пробелы – это не только не недостатки, а, напротив, основные принципиальные установки постмодернистских произведений искусства и философских концепций; не логическое, монологическое мышление, а диалогическое воображение приобретает в постмодернизме решающий смысл; 2) принципиальный фрагментаризм – недоверие к «тотализирующему синтезу», склонность к методам коллажа, произвольного монтажа, вырезок и врезок, пристрастие к парадоксам, к «открытости разбитого», к акцентированию «разломов», «краев» и так далее; 3) постмодернизм отвергает все каноны, выступает против всех конвенциональных авторитетов, постулирует «смерть автора», то есть прекращение его «отцовской» власти и попечительства над читателем; 4) постмодернизм возвещает о «смерти субъекта», «опустошает» традиционное Я, каковое перестает быть центром мысли и переживания, лишается своей мнимой «глубины»; 5) постмодернизм отстаивает право ирреализма: не все может быть «показано», «изображено», «иконизировано»; 6) ирония – одна из ключевых постмодернистских установок, подразумевающих игру[18], иронию, аллегорию как важнейшие подходы литературы и искусства, да и любого вида мыслительного творчества; 7) «гибридизация» подразумевает смешение, скрещивание привычных жанров искусства, заимствование («плагиаризм») одними жанрами творческих стилей и методов других жанров; 8) для характеристики постмодерна используется термин «карнавализация», взятый у М. Бахтина; имеются в виду «радостная релятивность» вещей и событий, «перспективизм», участие в «сумасшедшей чересполосице жизни», «имманентность смеха» и тому подобное; 9) категория равного «участия в игре», «представлении» авторов и читателей, слушателей; 10) подчеркивается «конструктивистский характер» творчества (но не в кантовском логико – сциентистском и даже не в ницшеанском смысле[19].  Отвергается идеология и практика властвования, доминирования, насилия, войны – в пользу ценностей плюрализма, равноправного диалога, дискурса, совместного нахождения решений, мира и согласия, основанного, однако, на неизбежных рас – согласованиях и разногласиях[20]. Так, например, суммируют интенции постмодернизма авторы одного авторитетного отечественного издания по истории философии под редакцией Н. В. Мотрошиловой.

Известный историк философии Ричард Тарнас, к оценкам которого я уже не раз обращался ранее в разных своих текстах, ибо находил их достаточно глубокими и содержательными, характеризуя постмодернистское мышление, подчеркивает, что в его рамках особенно ценится «пластичность и постоянное изменение действительности и знания, отдается предпочтение конкретному опыту перед застывшими отвлеченными принципами, появляется убеждение в том, что ни одна априорная система мысли не должна тяготеть над воззрениями или исследованиями человека. Становится общепринятым, что человеческое познание субъективно определяется множеством факторов, что объективная сущность или вещь – в – себе, недоступна и не позволяет делать о себе никаких утверждений и что ценность всех истин и  представлений должно постоянно подвергать непосредственной проверке. Критический поиск вынужден смиряться с неоднозначностью и множественностью, а обретенное решение в любом случае будет знанием скорее относительным и подверженным ошибкам, чем абсолютным или определенным. Поэтому обретение знания должно стать бесконечным его пересмотром. Нужно… не позволять… творить себе кумиров из несуществующих абсолютов. Действительность … это текучий саморазворачивающийся процесс, «открытая вселенная», непрерывно формирующаяся под воздействием человеческих поступков и верований. Это скорее возможность, нежели данность».[21] Вообще, никакого «посмодернистского мировоззрения», полагает Тарнас, не существует, да оно и просто невозможно, ибо «сама постмодернистская парадигма по природе своей выступает разрушительницей всех и всяческих парадигм, ибо в основе ее лежит осознание множественности, локальности и темпоральности действительности, лишенной к тому же какого – либо основания»[22].

Авторы еще одного философского издания, чьи оценки разных аспектов философского процесса и разных философских концепций нами тоже не раз в различных наших текстах приводились, полагают, что в рамках постмодернистского и постструктуралистского дискурса происходит смена самого стиля философствования. Место всеобъемлющих синтетических построений занимают работы, в которых ставится более скромная задача прояснения смысла уже имеющихся утверждений о мире, о нашем месте в нем, о том, кто мы такие и куда мы идем. Философия теперь занимается истолкованием и прояснением уже имеющихся понятий. Но так как представления и понятия, теории и концепции, то есть традиционные предметы философского исследования, даны нам не непосредственно, а через значения слов, предложений, текстов, то для современных аналитических подходов характерна лингвистическая ориентированность. На первый план выдвинулись аналитические исследования высказываний об отдельных регионах сущего, сущностно – ценностно – смысловое описание их, что проявилось в появлении множества специальных философских дисциплин, каждая из которых имеет свое проблемное поле и свои исследовательские программы.

Авторы данного издания даже полагают, что в наши дни философия переживает некий новый скандал. Дело все в том, поясняют они, что обострившийся в связи с «лингвистическим поворотом», характерным для основных направлений философии 20 века, интерес к проблеме соотношения слов и вещей, исследования этого соотношения привели некоторых мыслителей к выводу, что нет убедительных аргументов в пользу существования внешней реальности, к которой обращены наши слова. Слова сами по себе образуют некую замкнутую систему знаков, знак всегда отсылает к другим знакам, и мы, следовательно, живем в мире знаков и слов и неспособны вырваться за их пределы. Тезис о том, что фактов нет, есть лишь интерпретации, является фактически основным тезисом современной интеллектуальной моды, получившей название постмодернизм. Этот тезис явно противоречит общечеловеческому убеждению в том, что язык не закрывает от нас мир, существующий помимо нашего языка и независимо от него, а, напротив, открывает его нам, что именно благодаря именам вещи входят в сознание, обретают свое идеальное бытие, становятся доступными сознанию. Однако в том –  то все и дело, что логически обосновать это положение не менее трудно, чем положение о существовании мира за пределами ощущений. Между тем отсутствие такового обоснования оправдывает отступление от подлинно философского вопрошания, подмену вопроса о том, что действительно есть то, что названо, вопросами типа: что мы имеем в виду, когда что – то называем так – то и так – то (философия анализа), чем предстает названное в наших внутренних интенуиальных (интенционистских) переживаниях (феноменологистская традиция). По мнению этих авторов, поиск достойного ответа на этот постмодернистский вызов и будет, вероятно, одной из основных задач философских размышлений ближайшего будущего.[23] Да, существуют и такие прогнозы и оценки.

А вот, к примеру, как аттестуют постмодернистскую ситуацию в философии авторы одного коллективного солидного юбилейного философского издания, выпущенного МГУ к своему 250 – летию: «В методологическом плане постмодернистская философия опирается на принципы плюрализма и релятивизма. Согласно этим принципам в реальной действительности постулируется «множественность порядков», между которыми невозможно установление какой – либо иерархии. Данный подход распространяется на теории, парадигмы, концепции или интерпретации того или иного «порядка». Каждая из них является одной из возможных и допустимых, их познавательные достоинства в равной мере являются относительными. В соответствии с принципом плюрализма сторонники постмодернистской философии не рассматривают окружающий мир как единое целое, наделенное каким – либо объединяющим центром. Мир распадается на множество фрагментов, между которыми отсутствуют устойчивые связи. Постмодернистская философия отказывается от категории бытия. В прежней философии оно означало некий «последний фундамент», добравшись до которого мысль приобретает бесспорную достоверность. Прежнее бытие уступает место языку, объявляемому единственным бытием, которое может быть познано. Постмодернизм весьма скептически относится к понятию истины, пересматривает прежнее понимание знания и познания. Он решительно и обоснованно отвергает сциентизм, но перекликается с агностицизмом. Не менее скептически смотрит он на человека как субъекта деятельности и познания, отрицает прежний антропоцентризм и гуманизм. Постмодернистская философия выражает разочарование в рационализме, а также в разработанных на его основе идеалах и ценностях. Постмодернизм в философии сближает ее не с наукой, а с литературой, усиливает тенденцию к эстетизации философской мысли. В целом постмодернистская философия выглядит весьма противоречивой, неопределенной и парадоксальной. Постмодернизм представляет собой переходное состояние и переходную эпоху. Он неплохо справился с разрушением многих отживших сторон и элементов предшествующей эпохи. Что же касается положительного вклада, то в этом плане он выглядит довольно скромно. Тем не менее некоторые его черты и особенности, видимо, сохранятся в культуре нового столетия»[24] (выделено мной – А. К). Как видим, оценка весьма взвешенная, лишенная крайностей, стремящаяся к максимальной степени объективности. Но правомерность и справедливость подобного рода оценок подтвердит, либо, напротив, опровергнет только неумолимое время. Оно «все обоймет и всех рассудит» как любил говаривать Гераклит. Оставим же вершить суд ему.

Если же еще раз суммировать и телеграфно кратко обобщить все сказанное, то постмодернистской парадигме присущи следующие основные характеристики: 1) неопределенность, открытость, незавершенность; 2) фрагментарность, тяготение к деконструкции, к коллажам, к цитациям; 3) отказ от канонов, от авторитетов, ироничность как форма разрушения; 4) утрата «Я» и глубины, ризома, скольжение по поверхности, многовариантное толкование; 5) стремление представить непредставимое, интерес к эзотерическому, к пограничным ситуациям; 6) обращение к игре, аллегории, диалогу, полилогу; 7) карнавализация и маргинальность; 8) обращение к телесности, материальности; 9) использование фигурального, иносказательного языка; 10) имманентность = погружение в повседневность, отказ от прорывов в трансцендентное, направленность исканий на человека, обнаружение трансцендентного именно в имманентном[25].

Итак, постмодерн выразил ситуацию современной эпохи, ситуацию тотального бегства от серьезной мысли и от ответственности за свою жизнь. Он выразил мировоззрение, свободное от всяких метанарративов – от веры в Бога, в истину, в науку, в моральные ценности, в человека, в его духовность. Он с упоением «разбил эти старые скрижали». Он выразил ситуацию разочарования во всех и всяческих кумирах и божествах, он показал крушение пьедесталов, он пришел к выводу о бессмысленности поклонения кому – то, либо чему – то, ибо ведь все на свете – продукт времени и случая.

Что сказать о постмодернизме, оценивая его в целом? Ну, в общем – то, время для неких окончательных оценок, выводов и приговоров еще далеко не поспело.  Эта философия творится, развивается, созидается и сегодня. Оценки ее перспектив различны[26]. Кто – то видит в ней серьезную попытку нашей эпохи высказаться о себе самой, поставить диагноз себе самой. Только вот где же пути лечения? Делать – то что?! Из текстов постмодерна сие не очень понятно.

Кто – то же усматривает в ней не более, чем интеллектуальную эквилибристику изощренного разума, развлечение современных интеллектуалов, мало что прибавляющее к серьезному анализу нашей современности. От модной сегодня постмодернистской бессмыслицы страдают гуманитарные науки, где «языковые игры» заменяют собой строгий анализ социальной реальности. А она = реальность может этого и не простить, породив и запустив такие неконтролируемые процессы и с такими последствиями, что потом никакими деконструкциями, децентрациями, детерриториализациями, ризомами и прочими благоглупостями их будет не остановить и не нейтрализовать. ТЕКСТ может вполне ожить, обрасти плотью и кровью, стать страшной реальностью, а не каким-то призрачным симулякром. Постмодернизм в этой оценке «несомненно, не является магистральным направлением современной философии, а представляет собой одну из ее побочных ветвей. Ведь если философия не может претендовать на истину и не является адекватным отражением действительности, то возникает вопрос: что может дать такая философия человеку и обществу, зачем и кому она нужна? Современная цивилизация вступает в ту стадию, которую принято называть «информационным обществом». А информационная цивилизация может твориться только рационально мыслящими людьми, владеющими научной философией, которая позволяет человеку ориентироваться в современной быстро меняющейся действительности»[27].

Иные усматривают в нем «опору на безличное, доиндивидуальное: сингулярности, до субъекта. Эта стихия называется «нейтральное», «проблематичное», «чрезмерное». «невозмутимое» – индифферентно к частному и общему, вообще <вне> всех бинарных оппозиций. Неопределимость. Бесцельность. Непоказуемость. Как произвольная единичность битвы – в темноте; не видно трусов и храбрецов»[28].

Итак, что же есть постмодерн в философии: интеллектуальный и идейный прорыв или же преходящий забавный казус, не имеющий серьезного влияния и значения? Думается, ответы на все эти вопросы может дать только время, и, вполне возможно, уже и не столь отдаленное. Оставим же произнести окончательный приговор ему. Хотя пишущий эти строки, размышляя о постмодернизме, все-таки почему-то полагает, что вся эта модная и раскрученная (как попса!!!) философия – не всерьез и не слишком надолго. Она прикидывается, притворяется философией, имеет вид философии, не будучи таковой по своей глубинной сути (как уж там у величественного и грозного Парменида – есть Бытие = подлинное, а есть то, что прикидывается им, имеет лишь вид бытия = мнимое). И уже сегодня подспудно зреют в недрах философии течения, отвергающие постмодернистские дискурсы, показывающие их неглубину и несостоятельность, обещающие возврат к фундаментальной и строгой, основательной классической простоте[29].

Автор этих строк убежден, что постепенно вернется на свои позиции та самая классическая философия, которая, по словам Евгения Финка (очень пронзительного и недостаточно, увы, известного у нас немецкого мыслителя), «имеет место всюду, где человек размышляет о себе, где он потрясенно замирает перед непостижимостью своего пребывания здесь, где в его встревоженном, трепещущем сердце рождаются вопросы о смысле жизни. Должно быть, на пути почти каждого человека когда-либо вставала философия: как внезапно пронзающее нас беспокойство, как какая-то кажущаяся беспричинной печаль и грусть, как робкий вопрос, как темная тень на ландшафте нашей жизни. Однажды она коснется каждого. У нее много ликов и масок, известных и жутких, и у нее для каждого свой особый голос, которым она позовет его»[30]. Да, вполне возможно. Вспоминаются слова Махатмы Ганди, заметившего однажды, что Бог разговаривает с нами каждый день, но просто мы не знаем, как его услышать. Так и философы говорят с нами из своей Дали, через «сотни разъединяющих лет» каждый день, но мы не всегда знаем (и хотим!!!), как их услышать. Но, конечно, если это и будет Голос, то уж не «фаллосно-пенисного» озабоченного Делеза и иже с ним. Скорее всего, это будет Голос Сократа, или «величественного и грозного» Парменида, или Платона, или Августина, или Спинозы, или Канта, или же Гегеля. А может Вл. Соловьев поманит кого-то своими размышлениями о Русской Идее.

Е. Финк убежден, что философствование – это значительнейшая возможность человека, она знакома каждому человеку изнутри, пусть даже лишь в смутном предчувствии. Философия уже в нас, даже если она чаще всего «спит». Но ее можно разбудить. Конечно, не во всех и не всегда, но по отношению к кому-то шанс всегда есть. Автор сиих строк тоже верит в это. Потому уже почти 30 лет и приходит в студенческие аудитории своего города, самые разные, дабы скромно способствовать такому, пусть где-то единичному, немассовому, но от того не менее волнительному и непредсказуемому пробуждению.

 

 

ЛИТЕРАТУРА

 

• Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли) / В. В. Бибихин.- Спб.: «Владимир Даль», 2014.- 398 с.
• Гобозов И. А. Куда катится философия: от поиска истину к постмодернистскому трепу: (философский очерк) / И. А. Гобозов. – М.: Издатель Савин С. А., 2005. – 199 с.
• Ерахтин А. В. Онтология в системе философского знания: монография / А. В. Ерахтин. – Флинта, Наука, 2017. – 328 с.
• Зотов А. Ф. Современная западная философия / А. Ф. Зотов. – М.: Высшая школа, 2005. – 781 с.
• История философии: Запад – Россия – Восток. Книга 4. Философия 20 века / Под ред. Н. В. Мотрошиловой.- М.: Академический Проект, 2012.- 448 с.
• Кутырев В. А. Человеческое и иное: борьба миров / В. А. Кутырев. – СПб.: Алетейя, 2009. – 264 с.
• Майоров Г. Г. Философия как искание Абсолюта: Опыты теоретические и исторические / Г. Г. Майоров. – М.: ЛИБРОКОМ, 2009. – 416 с.
• Метафизика: Учеб пособие / Под ред Б. И. Липского, Б. В. Маркова, Ю. Н. Солонина. – СПб.: Изд-во С. – Петерб.ун-та, 2008. – 563 с.
• Никоненко С. В. Современная западная философия / С. В. Никоненко.- Спб.: Изд – во С.- Петербургского Университета, 2007.- 433 с.
• Петрухинцев Н. Н. XX лекций по истории мировой культуры / Н. Н. Петрухинцев. – М.: Владос, 2001. – 398 с.
• Попкова Н. В. История философских идей. Введение в историю философии / Н. В. Попкова.- М.: Либроком, 2013.- 448 с.

 

• Тарнас Р. История западного мышления / Р. Тарнас.- М.: Крон – Пресс, 1995.- 448 с.
• Философия (полный курс): Учебник для студентов высших учебных заведений / Под ред. Проф. Ерыгина А. Н. – М.: Ростов – на – Дону, Издательский центр «МарТ», 2004. – 704 с.
• Философия. Учебник для вузов / Под ред. В. В. Миронова. – М.: Норма, 2005. – 928 с.
• Философия культуры. Становление и развитие. Под ред. М. С. Кагана, Ю. В. Перова, В. В. Прозерского, Э. П. Юровской. – СПб.: Лань, 1998 . – 448 с.
• Финк Е. Основные феномены человеческого бытия / Е. Финк. – Канон+, РООИ, Реабилитация, 2017. – 431 с.

 

 

 

[1] Зотов А. Ф. Современная западная философия. – М.: Высшая школа, 2005. –  С. 11.

[2] Метафизика: Учеб. Пособие / Под ред. Б. И. Липского, Б. В. Маркова, Ю. Н. Солонина. – СПб.: Изд-во С. – Петерб. Ун-та, 2008. – С. 77.

[3] Об этом –  Метафизика: Учеб. Пособие / Под ред. Б. И. Липского, Б. В. Маркова, Ю. Н. Солонина. – СПб.: Изд-во С. – Петерб. Ун-та, 2008. – С. 85.

[4] И здесь полезно будет вспомнить, что понятие интенциональности впервые детально начал разрабатывать Франц Брентано (1838-1917). Он энергично отстаивал мысль о том, что объект вживлен в акт сознания. Объективность присуща психике в силу ее непрерывной и непременной целенаправленности = интенциональности. Имманентная объектность в принципе неотделима от ощущения и воображения, суждения и оценки, любви и ненависти. Сомневаться в существовании мира не приходится, если мы носим его воэкзистированным в себе. Об этом –  Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: Владимир Даль, 2014. – С. 319. Или вот еще о Брентано: «Между позитивистским реализмом и идеализмом – «интенциональные объекты», они в нас и не наши. К ним относится Бог: его ненаблюдаемость не делает опыт Его «нашим». Психические феномены интенциональны – нацелены на содержание, объект, предмет, который самою же интенциональностью и спроецирован, вызван из небытия, причем не всегда он есть: душа всегда нацелена, но не всегда знает на что».  Там же. С. 351.

[5] Ерахтин А. В. Онтология в системе философского знания. – М.: Флинта, Наука, 2017. – С. 160.

[6] Кутырев В. А. Человеческое и иное: борьба миров. – СПб.: Алетейя, 2009. – С. 177.

[7] Ерахтин А. В. Онтология в системе философского знания. – М.: Флинта, Наука, 2017. – С. 161. Этот же автор = Ерахтин, оценивая в целом философское наследие Гуссерля, признает его заслуги в разработке теории сознания, оказавшей существенное весьма влияние на философию 20 века, но при этом подчеркивает, что «предложенное в его философии перенесение интереса с объективного мира исключительно на сознание человека, не является оправданным. Такой переход не только препятствует осуществлению основной задачи онтологии – исследование мира как единого целого, но и ставит под вопрос необходимость самой философии, отличительной особенностью которой является ее универсальность».  Там же. С. 163.

[8] Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: Владимир Даль, 2014. – С. 345.

[9] Там же. С. 336.

[10] Кутырев В. А. Человеческое и иное: борьба миров. – СПб.: Алетейя, 2009. – С. 173-175.

[11] «Сознание у Гуссерля…включает всего меня в той мере, в какой дело идет обо мне. Я живущий, то есть проблемный, в моей актуальной нерешенности и интенции, выдвинут весь в сознание. Оно создает мою ищущую, историческую сторону. Сознание потому есть я сам в моей решающей верхушке. Одно и то же сознание подает мне вещи как единства или в свете единства – и создает (конституирует) свое собственное единство в смысле собранной целенаправленности».  Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: Владимир Даль, 2014. – С. 343.  Очень неплохое, на наш взгляд, изложение весьма трудного вопроса о природе сознания у Гуссерля. Потому мы его здесь и приводим.

[12] Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: Владимир Даль, 2014. – С. 323.

[13] Обо всем этом –  Гобозов И. А.  Куда катится философия. От поиска истины к постмодернистскому трепу. (Философский очерк). – М.: Издатель Савин С. А., 2005. – С. 5- 6, 147, 173, 174 – 175, 189 – 190, 198.

[14] Сам господин Делез, ничтоже сумняшеся заявляет, что для того, чтобы отважиться стать адептом его «фаллосно-пенисной» философии надо быть немного алкоголиком, немного сумасшедшим, немного самоубийцей, немного партизаном-террористом. Ну что тут скажешь?! Что называется, комментарии излишни.  Слегка постмодернизировав некоего Льва Николаевича Толстого, можно по этому поводу сказать, что данный господин = Делез со своими фаллосно-пенисными писаниями есть сумасшедший извращенец, причем не в метафорическом, а в самом что ни на есть прямом и точном смысле. И каково же общество, ежели данный сумасшедший извращенец объявляется в нем Гением и Учителем???!!!

[15] Эта нерадужная оценка перекликается, к примеру, с печальными выводами В. В. Бибихина, который, окидывая невеселым взором современную философию, нашел, что «вместо единой живой философии мы тонем в безбрежном и бессвязном потоке философской литературы. Не видно сцены, на которой выступали бы объективно значимые, то есть устойчивые под любой критикой результаты. Конгрессы и конференции стали парадом философов, не философией».  Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: Владимир Даль, 2014. – С. 334.

[16] Майоров Г. Г. Философия как искание Абсолюта: Опыты теоретические и исторические. – М.: ЛИБРОКОМ, 2009. – С. 33.

[17] Некоторые историки философии видят в такой энергичной попытке обновления тезауруса философских понятий, в выработке новых понятий и концептов, отражающих нашу  нестабильную, стохастическую реальность , даже, своего рода, заслугу постмодернизма, полагая при этом, что постмодернисты здесь занимаются тем, чем занимались философы всегда и во все времена (когда – то более, когда – то менее плодотворно, творчески, удачно и интенсивно), а именно – созданием новых терминов и понятий, приращением философского тезауруса, обновлением философского языка, в чем выражается и самовозрастание, саморазвитие философии.

[18] По поводу игры Н. Н. Петрухинцев замечает, что «сама теория бытия как игры, сформулированная уже Хейзингой, превращается в послевоенные годы в одно из излюбленных методических средств в руках интеллектуалов, о чем ярче всего свидетельствует «Игра в бисер» Германа Гессе. Само искусство этого периода тоже все больше начинает проявлять наклонность к интеллектуальной игре».   Постмодернизм доведет эту тенденцию до своего апогея.  Об этом –  Петрухинцев Н. Н. XX лекций по истории мировой культуры. – М.: ВЛАДОС, 2001. – С. 384.

[19] История философии: Запад – Россия – Восток. Книга четвертая. Филолсофия XX века / Под ред. Н. В. Мотрошиловой. – М: Академический Проект, 2012. – С. 389 – 390.

[20] Там же. С. 391.

[21] Тарнас Р. История западного мышления. – М.: КРОН – ПРЕСС, 1995. – С. 336.

[22] Там же. С. 341.

[23] Обо всем этом – Философия (полный курс): Учебник для студентов высших учебных заведений / Под ред. Проф. Ерыгина А. Н. – М.: Ростов – на – Дону, Издательский центр «МарТ», 2004. – С. 126 – 128.

[24] Философия. Учебник для вузов. Под ред. В. В. Миронова. – М.: Норма, 2005. – С. 340 – 341.

[25] Философия культуры. Становление и развитие. Под ред. М. С. Кагана, Ю. В. Перова, В. В. Прозерского, Э. П. Юровской. – СПб.: Лань, 1998 . – С. 354 – 355.

[26] Вот, например, одна из  оценок современного исследователя западной философии: постмодернизм есть совокупность философских и нефилософских идей, часть из которых имеет наукообразную форму, а часть – форму эссе. Вольные аналогии, лапидарные обобщения, отсутствие внимания к исторической подлинности и другие факторы делают философию постмодернизма чрезвычайно субъективной. В какой – то степени эта философия приближается к канонам литературы, где каждый писатель творит свой собственный язык. К тому же, постмодернистские тенденции в философии, литературе, шоу – бизнесе имеют много общего, заимствуя друг у друга стили, идеи, приемы.  Никоненко С. В. – Современная западная философия. – СПб.: Изд – во С. – Петербургского университета,  2007. – С. 389.    А вот, например, Н. В. Попкова полагает, что «постмодернизм – это пост – философия, отказывающаяся от традиционных понятий и вопросов, призывающая к формированию «постметафизического» стиля мышления. Но постмодернизм выполняет типичные философские функции: создает новые понятия и формирует новый способ видения мира (как нелинейного процесса самоорганизации в хаотической среде), этим, видимо, подготавливая появление новой культуры. Постмодернизм выработал свою модель видения реальности (хаотичной и языковой), сформировал идеалы и нормы философствования (плюрализм и релятивизм). Человек воспринимается «сделанным» существом (по словам Ж. Деррида, в мире нет ничего, кроме текстов). Постмодернизм и близкие к нему направления, отрицающие возможность познания истины и даже высмеивающие тех, кто на это надеется, производит на непривычного человека странное впечатление: слишком велик соблазн отвергнуть его как бессмысленную игру словами или результат помрачения рассудка в слишком благополучном «обществе потребления». Но объективные исследования сравнивают постмодернистов с софистами: как те некогда подвергали сомнению все традиционные способы мышления и существования человека, готовя (возможно, сами того не желая) переход от мифологии к философии и науке, так и современные критики европейской рациональности и культуры, может быть, расчищают площадку под строительство нового миропонимания. Спираль познания готовится зайти на новый виток».  Попкова Н. В. История философских идей: Введение в историю философии. – М.: ЛИБРОКОМ, 2013. – С. 391 – 392.   Более того, Н. В. Попкова обращает внимание на то, что сейчас уже говорят о грядущем преодолении самого постмодернизма, говорят о «становлении новой школы философии, «пост – постмодернизма». Это направление… только зарождается. Его сторонники восстанавливают понимание текста как реконструкции исходного смысла, говорят о «воскрешении субъекта» («Я» может обрести свое единство в диалоге с Другим) и так далее».   Там же.

[27] Ерахтин А. В. Онтология в системе философского знания. – М.: Флинта, Наука, 2017. – С. 178.

[28] Бибихин В. В. История современной философии (единство философской мысли). – СПб.: Владимир Даль, 2014. – С. 390-391.

[29] Из этого, конечно, не следует, что постмодернизм вообще ничего не дает для анализа и понимания идейной, духовной, интеллектуальной жизни современности. Во-первых, он все же зеркало (хоть и кривое во-многом) нашего времени, эпохи кризиса, дисбаланса, асимметрии. Через его тексты эпоха все же что-то высказывает о себе. Он привлекает внимание к некоторым реальным проблемам нашего стохастического, турбулентного мира. Во-вторых, и там есть отдельные оригинальные и притягательные персональные центры. В-третьих, постмодернизм ценен и как материал для полемики, отталкиваясь от коего и через критику коего, стимулируясь в противостоянии коему, можно формулировать альтернативные философские подходы и парадигмы.

[30] Финк Е. Основные феномены человеческого бытия. – Канон+, РООИ, Реабилитация, 2017. – С. 17-18.