Красиков В.И.

Всероссийский государственный

университет юстиции

д.ф.н., проф.;

Krasikov V.I.

All-Russian State

University of Justice

Ph.D., prof.;

E-mail: KrasVladIv@gmail.com

УДК: 165.2

ПРОБЛЕМА «ВНЕШНЕГО МИРА»

Аннотация: в статье обсуждается проблема внешнего мира или противоречия, возникающего между относительной герметичностью, функциональностью и гомогенностью значений нашего биосоциального существования и их же развитием в уже усложненной форме теорий и учений в головах рефлексирующих людей. Автор исходит из тезиса о том, что мир, который мы знаем (сознаем), имеет своей текстурой значения или формы, в которых осуществляются наши отношения и жизнедеятельность. Значения – это не только слова, символы и понятия, но и ощущения, представления, психические состояния. Они, понимаемые в широком, «сигнальном» смысле, образуют собой континуум человеческого существования – от его сенсорного до интеллигибельных пределов и конститутивно воспроизводят его общие условия. Наши образы вселенной взращиваются в этих, антропологически обусловленных условиях-координатах, а проблема «внешнего мира» смыкается со стремлением к свободе. Ставит вопрос о том, «что же там на самом деле» именно наша неудовлетворенность тем, как мир нам предстает.

Ключевые слова: проблема внешнего мира, значения, явления и сущность, сознание, жизнь, реальность, чувственное и интеллигибельное

Abstract: the author discusses in the article the problem of the external world or the contradiction that arises between the relative tightness, functionality, and homogeneity of the meanings of our biosocial existence and their development in an already complicated ideological form in the heads of reflecting people. He proceeds from the thesis that the world that we are aware of has its texture of “meanings”. These are not only words, symbols, and concepts, but also sensations, representations, mental states. They, understood in a broad sense, form a continuum of human existence, and constitutively reproduce its general conditions. We cultivate our images of the universe in these anthropologically determined conditions-coordinates, and the problem of the “external world” merges with the desire for freedom. It is our dissatisfaction with the way the world appears to us that raises the question of “what is really there.”

Key words: the problem of the external world, meanings, phenomena and essence, consciousness, life, reality, sensual and intelligible

Декарт был прав, говоря о домашности мысли. Действительно, мысль – истинная среда обитания для сознаний, культивирующих себя. До чего не доходит большинство людей. Для них непосредственная удостоверяемость – это осознавания переживаний своего присутствия в мире. Хотя и «осознавание переживаний» сказано чересчур сильно – на деле для них осознавания и переживания слитны. Что, собственно, и является денотатом повседневной убежденности в том, что мы материальны и живем в материальном мире. Последняя убежденность столь же базовая для человека повседневности, как для философа – максима Декарта.

И в общем-то, дополнение тезиса «я мыслю» еще и тезисом «я сознаю себя, чувствующего» сейчас представляется так же уместным, как и вообще реабилитация мира повседневности перед миром мысли. Категоричность оппозиций истины – мнения, рационального – иррационального оказалась «детской болезнью нетерпимости» роста рефлексивного разума.

Проблема внешнего мира заключается, на наш взгляд, в противоречии возникающем между относительной герметичностью, функциональностью и гомогенностью значений нашего биосоциального существования и их же развитием в уже усложненной форме теорий и учений в головах рефлексирующих людей. Действительно, большинству покажется дикой сама постановка вопроса: «А существует ли тот мир, который мы видим, в котором мы живем – в том виде, в каком мы его осознаем?»

Когда он появился в философии? Одни полагают, что он получил легитимацию после известного утверждения Протагора, что «человек есть мера всех вещей существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют» [1, 111]. Другие полагают его относительно новым, появившимся в Новое время, когда Р. Декарт и И. Кант радикально субъективировали понимание сознания и познания. Соответственно, у них внешний мир стал либо существующей параллельно мышлению неизвестной субстанцией, чья релевантность нам зависит только от онтологической честности Создателя, либо гипотетической «вещью-в-себе», пластично меняющейся под демиургическим влиянием форм нашей чувственности и рассудка. Э. Гуссерль конкретизирует эту «демиургичность» в понятии «интенциональности сознания», которая оказывается тождественной «предметности-объективности», а внешний мир – скорее горизонтом интенциональности нашего сознания.

Вновь оживился интерес к проблеме внешнего мира в первой половине ХХ в. в аналитической философии. Причем появляются две полярные интерпретации. Первую можно назвать интеллектуальным ренессансом того, что в античности противопоставлялось «знанию», а именно «мнения». Следовать правилам повседневности и культурно-лингвистического контекста, верить собственным глазам и ушам, жестикулируя поочередно правой и левой рукой – вот вам и доказательство существования внешних вещей, заявил небезызвестный Дж. Мур [2, 81]. К чему изощрения рефлексии, сомнения в очевидном и спекулятивные упражнения? «Глупа сама затея» доказательств внешнего мира, это «свидетельство концептуальной путаницы, иллюстрация последствий пренебрежения здравомыслием» [3, 84-85].

Вторая же интерпретация представляется довольно эвристичной, продолжением традиции радикализации философской рефлексии. Речь идет о мысленном эксперименте «мозг в бочке» Х. Патнэма [4; 8] и используется для описания воображаемой ситуации, когда нейроны мозга, отделенного от тела и помещенного в питательный раствор, естественно или искусственно возбуждаются извне так, что у него возникает ощущение, будто он воспринимает что-либо реально существующее с помощью реально существующих органов чувств.

Причем данная метафора «мозга в бочке» не досужее умствование, она затрагивает фундаментальные аспекты нашей идентичности и степеней свободы. И даже если мы уверены в том, что «являемся человеческими существами, наделенными телом и обменивающимися сигналами с действительно существующим внешним миром при помощи органов чувств, мы не можем быть абсолютно уверенными в наличии сознания у окружающих нас людей (разве что по аналогии); мы не знаем наверняка, какое событие послужило началом возникновения нашего мира; мы не уверены, что можем контролировать свою жизнь во всех ее аспектах» [5, 47].

Итак, порассуждаем о достоверности того, что нам дано и как оно дано.

Мы полагаем, что непосредственно достоверны наши ощущения, их переживания и их осознавание. Все остальное – с самих названий переживаний, обозначений и уже понятий – опосредованные значения. Однако значениями в строгом смысле являются и единственно возможное «непосредственное»: ощущения-переживания наших телесных контактов, нашего проживания в нашем окружении.

Значение – основоположение человеческого существования. Оно рассматривается нами исключительно широко. Не только как идеальное, смысл, но и как «материальное, как ощущение сопротивления внешней среды». Это «единица» континуума человеческого существования. Проще: все, с чем человек имеет дело – значения.

Что же есть значение? Довольно затруднительно определить то, что само составляет подноготную вообще любого определения и вообще любой являемости, коль скоро она стоит перед нами, фиксируется, отмечается, означается. Однако можно по крайней мере указать на основные смыслы, основные «значения значений». Значения – имманентная сторона сознательной жизнедеятельности. Они формы, в которых осуществляется наше отношение к миру. Они в разной степени сращены, сочетаются с жизненными состояниями: от слитности с ними, являясь ими самими – вплоть до автономности значений «умозрительных миров». Значения осуществляются в многочисленных состояниях внимания, направленного на наши ощущения и восприятие: их схватывании, фиксации, именовании, удержании и т.п.

Почему мы утверждаем, что значения и есть «атомы» человеческого микрокосма? Не является ли это вариацией сведения мира к сознанию?

Да, является, здесь мы стоим на кантианских позициях: мир подобен сознанию, поскольку именно сознание формирует значения мира. Вместе с тем сознание понимается здесь более расширительно, нежели лишь познание. Оно интерпретируется антропологически – как прежде всего функция, обеспечивающая видовое выживание (тело, размножение), и, одновременно, экзистенциально – в некоторых своих индивидуальных проявлениях сознание представляет собой начало новой бытийной формации.

Значения включают в себя физиологические восприятия, психологические переживания (эмоциональные состояния) и собственно мысли. Причем элементарные восприятия и переживания не могут быть независимыми от мысли, они, как и все в нашей жизни, «нагружены» с самого начала значимостями, выражая волящее, я-образное начало нашего мира, мира сознания. Даже наши элементарнейшие и изначальные факты жизненности чреваты, потенциальны высшими осознаваниями[1] – объединяет их в один континуум человеческого существования их значащий характер, различающийся лишь степенью развитости определительной, смысло-наделяющей способности: как индивидуально-личностной, так и социокультурной.

Также, делая значения искомой единицей нашего мира, мы в общем-то движемся в традиции научного анализа. Последний предполагает определять исследуемое множество как самозаконное, структурированное из неких нейтральных и простых ингредиентов, которые пронизывают, строят собой, объемлют собой все пространство человеческого существования.

Значения – это не только слова, символы, но и ощущения, представления, психические состояния. В первом случае они лишь отслаиваются, очищаются нашим вниманием, рефлексией от жизненного протекания, получают самостоятельное существование в головах людей, способных к размышлениям, т.е. к долговременной внутренней сосредоточенности, отвлечении от непосредственной жизни. Как это происходит – основное поле исследования гносеологии. Мы здесь ограничимся лишь констатацией того, что подобное образование «мира представлений», которому придается смысл объяснения «мира ощущений», постоянно происходит в истории людей: от «мира духов» первобытного человека до современных космологий.

Для нас окружающий мир предстает в чувственных означиваниях. Конечно, наше тело имеет дело не прямо со значениями, а с некоторой дифференцированной средой обитания, чьи воздействия и сопротивление мы испытываем, преодолеваем, маркируя их в сознании. Наши тела встроены в этот материальный мир миллионолетней эволюцией.

Сознание, которым мы отличаем себя от других живых существ, представляет собой развитие ориентационно-управленческих психосистем, которые мы можем наблюдать уже у высших животных. Все они представляют собой избирательную фиксацию воздействий окружающей среды посредством внутренней кодировки (первичная и вторичная сигнальная системы), пожизненного удержания (памяти), формирования внутри вторичных сигнальных систем феномена «знания».

Нервные импульсы, сигналы от раздражений, напряжений наших тел наделяются значениями: сначала чувственным знанием своих состояний, самочувствием, чей отчет либо самоотчет предстает потом звуками, жестами, наконец словами. Таким образом, знаковость, сигнальность наших контактов с внешней средой общеизвестны. Идет ли речь о первой или второй сигнальных системах нашего организма. Сигналы маркируют или представляют для регулятивно-распорядительных инстанций организма некие существенные, жизненно важные стороны контактов наших организмов и среды. Основной массив жизненных впечатлений регулирует наши взаимодействия со средой в направлении выживания и размножения. Первичные значения или жизненные впечатления, представляя собой реакции нашего организма, образуют собой исходный и единственный массив нашего мира, его «материю» – мира значений. «Форму» ему сообщают видовые интенциональные, потом культурные упорядочивающие структуры[2] и лишь отчасти личностный прижизненный опыт развитых сознаний.

Наша животность и наша чересчур развившаяся вторичная сигнальность (превратившаяся в особый, самодовлеющий мир) – базовые параметры значащего бытия, именуемого человеческим. Сферы значимостей, продуцируемые телом и сознанием, и образуют собой человеческий мир.

«Значения», понимаемые в широком, «сигнальном» смысле, образуют собой континуум человеческого существования – от его сенсорного до интеллигибельных пределов. Антитеза «материального – идеального» во многом теряет свой смысл как атавизм обыденных и философских субстанциализаций и должна интерпретироваться сугубо условно-метафорически.[3]

Все живое, которое нам известно, представляет собой большие множества отдельных, автономных, самоорганизующихся единиц. Единство множества, целостность задается фундаментальным единообразием конститутивного исполнения единиц, при вариативности в деталях. Причем конституция определяет характерные взаимоотношения единицы-организма с окружением и пишется в значениях (алгоритмах, кодах реагирования, поведения), представляя собой парадигмальную информацию, выстроенную в пространственно-временных конфигурациях небольшого числа сложных, высокоупорядоченных молекул ДНК, единых для всего супермножества живых организмов на планете.

Любое живое самоуправляется неким простейшим подобием сознания – с более низкими показателями избирательности, сроков и объемов удерживаемой информации, ее плотности и внутренней комбинаторики. Человеческое сознание – высшая известная среди земного живого ориентационно-исследовательская, самоуправляющаяся психосистема. Однако признаки гомогенности, функциональности и герметичности присущи ему, равно как и всему остальному живому.

Гомогенность человеческого сознания задается характерными значениями, пределы которых обусловлены нашей видовой физиологией: порогами чувственных восприятий, переживаний удовольствий и боли, скорости протеканий нервных процессов, ритмикой, последовательностью, темпами смены основных жизненных фаз, устоявшимися психологическими формациями. Это определяет возможности конвертаций смыслов между этносами, культурами. Фундаментальные жизненные факты едины и абсолютно переводимы с любого, даже самого примитивного уровня культуры на другой любой, даже самый развитый. А это потому, что базовые значимости вида homo sapiens жестко функционально, конститутивно воспроизводят общие условия его выживания.[4]

И, одновременно, они же, условия нашего существования, герметизируют его. Нам они представляются незыблемыми. На деле же они эфемерны, зависят от малолетства нашего вида, несопоставимого с неизмеримо более длительными геологическими, астрономическими эпохами. Иллюзия стабильного мира – такого как мы его себе представляем возникает из резкого диссонанса между высокой, внутренней событийной плотностью 6-7 тысяч лет человеческой цивилизационной истории (или пусть даже почти 200 тысячелетней истории вида) и мгновенностью этого периода в судьбе Земли, не говоря уже о знаемой нами Вселенной, где изменчивость имеет сверхзатяжной характер.

Собственно эти герметизм и функциональность не тяготят большинство земной биомассы: самосохранение, размножение, экспансия, радость цветущих возрастов – не оставляют времени для чего-то другого. Но вот у части людей, чье сознание отличает себя от функциональности тела, включенного в повседневность, культивирует познание и знание, постоянно возникает вопрос о их объективности. Одновременно это вопрос о самой возможности онтологии как знания о мире самом по себе.

Как известно, современная космология, симбиоз астрономии и физики микромира, лишь относительно недавно признательно и внятно сформулировала свою антропную предельность. До того времени от подобных вопросов просто отмахивались, стыдливо закрывали глаза на принципиальную антропоморфность наших картин мира. Если верить современным космологическим теориям парадигмы «Большого Взрыва», которые варьируют переход от изначальной сингулярности к современной Вселенной, то кажется чудом, крайне маловероятным фундаментальным событием то уникальное сочетание, пропорция основных физических констант,[5] обуславливающих возможности стабильности и усложняющейся эволюции материальных форм вплоть до появления жизни и разума. Потому и был сформулирован Картером так называемый «антропный принцип» в двух вариантах: слабом и сильном.[6]

Уже с древнейших времен появления первых религиозных и философских картин мира, как только человеческий разум ощупью, предвосхищающе почувствовал свою зависимость от своих же собственных конститутивных форм, он стал биться в клетке этих форм, искать запредельное. Эта страсть к запредельному, а потому и подлинному получало выражение в философских и религиозных понятиях истины и сущности. Известно, что докантовская философия определяла отношение сознания к внешнему миру в категориях явления-сущности. Наука и философия пытались в познании дойти до сущности: подлинного, законосообразного, упорядоченного, стабильного мира. Тот же Кант предполагал, что за миром явлений стоит некий сущностный порядок. Ницше в «Воле к власти» заявил о том, что за явлениями для нас могут быть лишь другие явления, причем бесконечные их слои или миры. Позднее Сартр в «Бытии и ничто» присоединился к этому мнению, найдя красивую метафору для обозначения этого человеческого предрассудка: «иллюзия задних миров».

Казалось бы, более приемлемый ответ дала феноменология: сущности нет, ибо именно совокупность возможных явлений и есть то, что мы считаем реальностью. Метафизическая потребность нашего разума, оказывающаяся на поверку психовитальной жаждой бессмертия и значительности, заставляет нас полагать трансцендентные миры, якобы через сопричастие к которым наших душ ими будет обретено искомое. Потому феноменология обходит вопрос о внешнем мире, о его аутентичном самом по себе облике, как праздный и бессмысленный. Мы имеем дело лишь с явлениями, их потоками, идущими как через чувства, так и изнутри, из интеллигибельного, мира самого сознания. Но получилось так, и это отмечали некоторые философы, что феноменология, похоже, воспроизводит традиционную же парадигму «сущность-явление», но как бы навыворот. Сущность перемещается в поле сознания: индивидуального, общечеловеческого либо вообще сознания всех возможных разумных форм. И здесь же мы слышим знакомые смысловые мелодии: вечный мир истинных форм, истина тождественна бытию. Ее, истину, можно вскрыть-очистить особыми процедурами мыслительного напряжения и удержаниями.

Древность удивительным образом смыкается с современностью, Платон, брахманизм с Гуссерлем. Как бы ни отличались они по объему философского словаря, рефлексивной технике работе с понятиями, их, как, наверное, и большинство философов, объединяет всепоглощающее стремление, свойственное разуму, с томлением осознавшему пределы своей свободы: тело и смерть, жаждущему их прорыва и обретения подлинной родины безграничности.

Проблема «внешнего мира», таким образом, есть противоречие имманентного герметизма значений нашего мира, определяемого нашим физиологическим, психологическим исполнением, полагаемого житейским реализмом, наукой – за единственно возможный, сущий мир и интеллектуальными конструкциями небольшой части рефлексивных, скептических разумов, у которых их эмансипационный интерес обрел метафизические выражения.

Проблема «внешнего мира» тем самым смыкается со стремлением к свободе. Ставит вопрос о том, «что же там на самом деле» именно наша неудовлетворенность тем, как мир нам предстает. Согласиться с миром явлений, принять данность как непререкаемую антропологическую заданность, означает принятие своей видо-биологической участи и отказ от преобразовательного предназначения сознания.

Но кто же предназначает? Сам разум людей, который несчастно раздваивается именно вследствие своей неутолимой эмансипационной тоски: на горестную констатацию своего рабства в мире явлений и острую ностальгию по миру сущности.

Итак, что мы можем констатировать из сказанного ранее? О каком мире, какой реальности мы говорим? Прежде необходимо подчеркнуть, что во всех случаях мы имеем в виду ее значения, смыслы, интерпретации. Вопрос о признаках реальности как таковой, самой по себе, вне нашей встроенности – праздный, т.е. неразрешимый в данной антропологической ситуации. Реальность как таковую способен постичь лишь гипотетический абсолютный разум, совпадающий с самим миром и способный в силу этого справиться с парадоксом бесконечности, бесконечно скользя и одновременно находясь на всех возможных уровнях реальности.

Следует сказать, что, собственно, ничего плохого нет в традиционной схеме «сущность-явление», если ее применять по отношению к нашему миру. Под последним мы понимаем герметичный, самодовлеющий универсум человеческих значений: от сенсорных до интеллигибельных. Нижний предел которого – осознавания в разной степени четкости и запоминания значений-впечатлений контактов наших тел с окружающей средой. Это значения реальности для индивидуального тела-сознания как исходные для мирочувствования, через которые и в которых осуществляет себя вид, т.е. видовая поведенческая программа. Подобную интерпретацию реальности мы назвали термином «антропореальность».

Ее верхний предел – интеллигибельное пространство понятий, идей, теорий и т.п., которое возникает исподволь в истории сначала как абстрагирования, идеализации, конструирования индивидуальных разумов, способных к автономизации и самополаганию в сфере своего сознания. Он является результатом мыслительной обработки сенсорного материала, комбинирования итогов этих обработок и полагания целостных картин сущего как наличности и его возможных альтернатив.

Нелепо отрицать физический или чувственный миры, но нелепо и субстанциализировать или объективировать их как самодовлеюще-аутентичные, сами-по-себе. Физический мир – определенно-характерная конфигурация значений, сконструированная-сложившаяся в своих основных установках-координатах в ходе становления натуральной философии, физики. Чувственный мир – конфигурация значений, картина-мозаика жизненных впечатлений, общая для всех человеческих тел.

Под миром, реальностью мы понимаем универсум значений, континуум которого определяют, наделяют пределами: индивидуальное тело-психика (значения антропореальности), группы людей (синхронизация индивидуальных сознаний), индивидуальное сознание среднего человека (значения яви), экстремалы сознания (значения разных умозрительных реальностей). Средний человек существует единовременно на трех первых уровнях, в трех характерных значащих областях, каждая из которых имеет свои особенные детерминации. Однако все множество значений «произрастает», разнообразно усложняясь и аранжируясь, в итоге, из интенций существования индивидуального тела, только в котором и нигде более, и существует «матрица вида» (видовая поведенческая программа).

Внешний мир: физический, чувственный – является для нас скорее пределом удостоверяемости наших тел. Его стабильность и неизменность для нас образуема сочетанием стабильности нашего природного окружения, экзистенциальной плотности и краткосрочности отдельного проживания, обозримостью стабильности-цикличности цивилизационно-культурных ритмов в людской истории. Право, взятые навскидку 100 лет отдельной жизни или 1000–1500 жизни цивилизации, или даже 200000 лет существования нашего вида – сроки смехотворно малые в масштабах существования биологической жизни или же миллиардов лет планетарной.

Несомненно, наличие чувственного, физического мира, как несомненна и наша индивидуальная, и даже видовая эпизодичность в нем. И мир-для-нас не может быть иным, чем миром видовых значений небольшого участка нашего региона существования. Мы искренне верим, что реальность существует для нас. О чем говорят даже словесные конструкции типа «вещи-для-нас» или «вселенная предполагает своего наблюдателя», которые недвусмысленно указывают на наш неистребимый, хотя потому, вероятно, пока и эффективный антропоцентризм.

На деле же скорее мы существуем для реальности. Реальности, породившей нас, с коей мы имеем одно общее основание, но которая сама находится в особых отношениях встроенности и уславливания, а значит зависимости, со своим глобальным окружением. Имеется в виду жизнь, биосфера нашей планеты. Мы прежде всего одна из форм органической жизни и можем существовать только среди живого. Жизнь в органической, земной форме представляет, насколько нам известно, онтологическую силу, уже сопоставимую по своей темпоральности с возрастами планет, звездных систем, хотя, может быть, уступая другим силам. Термин «сила» применяется вполне в соответствии с динамическим видением мира «фаустовской культурой», как слово, обозначающее самодостаточность внутреннего активизма и субстанциальность. Жизнь – онтологическая сила, в рамках которой мы существовали, существуем и будем существовать – вплоть до того, когда сознание сможет, вероятно, обрести новый субстрат, созданный уже собственными силами.

Жизнь, понимаемая нами как сугубо биологическое, вне метафор мирового жизненного процесса, как земная, органическая сила, имеет одно общее субстанциальное образование – ДНК. Субстратные и информационные концепции объяснения происхождения и природы нашей, органической жизни, похоже дополняют друг друга, соединяя идею стихийного самоупорядочивания материального и появления первых прецедентов «отдельного»: самоорганизации и самодления. Далее, за рамки «видового» и через принадлежность к жизни, «родового», биологического «трансцендентализма», идти, похоже, преждевременно.

Таким образом, мы вправе называть нашим миром, базовой реальностью – только жизнь и те фундаментальные физические условия, в которых она закономерно существует – значения которых мы, однако, экстраполируем и на все остальные возможные регионы бытия, вплоть до Начала. Речь идет не о сугубо земных условиях, обители органического живого, а о вообще звездных, вселенских условиях, в которые инкорпорирована Земля как очень специфический, но все же участник, принимающий правила глобальной игры.

Однако мы также не можем утверждать, что и гипотетическая «Х-реальность», выходящая за рамки биологического трансцендентализма, имеет только те значения, в которых ее описывают современная космология, физика, биология и философия. Этого не может быть в силу фундаментальной особенности живого – быть самообособившимся,[7] самоорганизующимся фрагментом, вступающим именно вследствие своей автономной отдельности в отношения презентации со своим сплошным, неорганизованным окружением, опосредствованные собой же (системами реагирования).

Проще говоря, явления, являемое есть специфические отношения, характерные для того уровня, на котором или в котором мы существуем. Явления – это те глобальные условия, вернее та выборка жизнью же состояний собственного выживания и противостояния другим силам, которые становятся значениями, формами канализации активности этой силы.

Равно значения «сущности» выражают непременность, неустранимость внутреннего опосредствования любых презентаций внешнего для живого, выражают «монадность» живого, его самоорганизацию единовременно на индивидуальном и видовом уровне. Единство форм жизни задается бесконечной самодубликацией внутреннего основания во множествах отдельных, в видах живого.

Мы созданы онтологической силой, которая своей природой, способом существования, определяет и параметры нашего отношения к инородному и сам характер являемости. Это не означает того, что за явлениями стоит некая одна, другая подлинность, искажаемая нашим опосредствующим существованием. Явление – не для нас, это мы – как вид и род для тех условий, которым мы соответствуем и которые мы, в силу утилитаризма выживания, вычерпываем, но не создаем или выбираем.

Для других вселенских региональных онтологических сил, родственных нам по характеру самоупорядочивания, вселенная может иметь другие формы являемости. Наша же жизнь в нас осознает себя и не может, в силу принципиального характера герметизма отношений с окружением как опосредствования для-себя, представлять себе вселенную вне пути ее развития к себе. Это антропологические пределы науки и философии. Однако сознание, похоже, начинает эру новой онтологической силы, которая до тех пор не обретет подлинной конституирующей, самополагаемой самостоятельности, пока не станет способной к формированию собственного субстрата.

Мир для нас есть сущее, которое артикулируется-означивается, т.е. является нам через, посредством специфических презентационных отношений, метафизические принципы которых сформированы на уровне совокупного живого на планете. Другие виды, помимо человека, имеют свои видовые реальности, обусловленные особенностями физиологии и конституции психики. Однако всеобщие пределы живого выявлены современной космологией, которая вполне правомерно удивляется: ну как это вселенная чудесно случайно устроена так, чтобы в ней закономерно появилась жизнь и мы. Между тем, это «просвечивается» биологический предел являемости сущего для сознания в его исходно-биологической «упаковке». Вселенная и дальше будет нам являться, но уже по-другому.

Итак, значения внешнего мира, вселенной, сущего – как в непосредственно-жизненном индивидуальном удостоверении, так и в опосредованно-абстрактном помыслии, опирающимся на это удостоверение, определяются онтологической силой жизни, частью которой мы являемся. Эти пространственно-временные конфигурации, энергийно-вещественные проявления, соразмерные жизни, в действительности и называются «материей», «материальным миром». Для разумов, происходящих из других онтологических сил, являемость сущего будет иной. Даже если мы когда-нибудь объединим наши знания о сущем с большим количеством разумных рас, какой-угодно субстратной самоорганизации, оно все равно будет оставаться явлением. Лишь тождество разума и внешнего мира даст искомую «сущность», но это пока область панидеалистических спекуляций.

Необходимо пояснить: существуют художественные, религиозно-философские, социокультурные аранжировки картин мира. Но все они имеют своим значащим материалом фундаментальные артикуляции опыта живого в его характерном, субстратно-земном виде.

Из этих артикуляций возникают житейски-жизненные убежденности в реальности своего присутствия, а посредством их упрощения-абстрагирования в мысли – значения материи, вещества, объектов, пространства-времени с их бесчисленными коннотациями.

Литература

Матяш Т. П., Матяш Д.В. Объективная реальность: философское обоснование (Р. Декарт, В.И. Несмелов, Вл.С. Соловьев) // Гуманитарий Юга России. 2020 Том 9 (41) № 1. С. 108-122.
Мур Дж.Э. Доказательство внешнего мира // Аналитическая философия: Избранные тексты. М., 1993. С. 66–84.
СухановаЕ.Н. Смысл «доказательства внешнего мира» Дж.Э. Мура // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2009. №3(7). С. 76-85.
Патнэм Х. Разум, истина и история. М.: Праксис, 2002. 296 с.
Гау А.С. Проблема референциальных характеристик в теоретической модели “мозг в бочке” Х. Патнэма // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Тамбов: Грамота, 2017. № 6(80): в 2-х ч. Ч. 1. C. 45-47.
Уорнер У. Живые и мертвые. М.-Спб: Университетская книга. 2000. 671 с.
Bostrom N. (2002) Anthropic Bias. URL: https://www.anthropic-principle.com/ (Дата обращения: 21.03.2021).
Лем С. Сумма технологии. М.: ООО “Издательство АСТ”; СПб.: Terra Fantastica. 2002. 668 с.

[1] Высшие формы этого обнаруживаются в «экстремалах сознания» a la Декарт с их же четкими философскими фиксациями этого непреложного конститутивного факта человеческого бытия новой формации. Но большинство сознаний не способно находится длительное время в чистоте мысли. Подобное длительное нахождение довольно неблагоприятно для реализации видовой функции сознания. Нашу жизненность образуют все же значащие формы с рассеянным, рассредоточенным смысловым содержанием, в отличие от четкости и ясной определенности смысловых профилей мысли. Однако многие наши жизненные значащие формы могут стать мыслью – о чем свидетельствует прогрессирующее расширение зон философской рефлексии (над экономикой, повседневностью, языком, сексуальным, мистическим опытом и т.п.).

[2] «Значения вещей организуются в образец чувственного восприятия, относящийся к видовой системе действия, но всегда находящейся под постоянным и все более возрастающим влиянием культурной системы. Социальные символы присутствуют, но используются в соответствии с порядком чувствований организма, ведущего себя в рамках видовых систем действия (курсив – В.К.)» [6, 552].

[3] Идея «материального» вполне естественно родилась у людей исходя из их жизненного опыта. Они заключили о существовании независимого от них материального мира, отождествив его со своими чувственными впечатлениями. Но если гипотеза о внешнем мире обладает достоверной практически-жизненной убедительностью именно через чувства, то утверждение, что окружающие нас предметы и состояния есть материя представляет собой стихийную субстанциализацию нашей первой сигнальной системы. В философском материализме, как известно, эта субстанциализация представала в сенсуализме, эмпиризме, определениях материи через «отражение» либо переживания сопротивления окружающих предметов. К этим определениям вполне можно было бы присоединиться, если бы эти философы не конструировали в добавление, в качестве вывода идею о материи как субстанции, что подразумевает еще и некий отдельный мир-уровень Целого.

[4] «Несимволическое видовое поведение является результатом миллионов лет аккумулированной адаптации … аккумулированный, сконденсированный опыт, перенесенный и интегрированный в вид и его поведение и интенсивно ощущаемый его членами, обладает для людей такими значениями, такой достоверности и такими формами истины, которые выходят за рамки способности рационального мышления постигать и упорядочивать переживания в осмысленные символы». [6, 545]

[5] Ньютоновская гравитационная постоянная, скорость света, постоянная Планка, величина заряда протона, постоянная сильного взаимодействия; постоянная слабого взаимодействия.

. Это и означает признание антропологической предельности, герметизма наших образов вселенной. [7].

[7] В современной биологии главным критерием эффективности живой системы является степень ее замкнутости по веществу и энергии, а весь процесс биологической эволюции рассматривается как конкуренция различных способов достижения подобной замкнутости. Живое стремится к «ультразамкнутости» по веществу-энергии [8; 24, 46].

Красиков В.И. ПРОБЛЕМА «ВНЕШНЕГО МИРА»