Меньшикова Елена Рудольфовна
Новый Институт Культурологии (Москва), кандидат культурологии, эксперт
Menshikova Elena Rudolfovna
New Institute for Cultural Research (Moscow), Candidate of Cultural Research, expert
E-mail: elen_menshikova@mail.ru ; УДК 820
Тотальная трансформация: по Брэдбери – без Талеба Ч. III. Аффирмация «тотального не-мыслия»[1]
Абстракт. Скороговоркой сороки и неводом Водолея мы ищем ответы на суть просвещенья и темень в саду представлений. Как только Цезарь приходит в противоречие с верховными кланами, то, что сегодня именуют «элитами» (что сомнительно, ибо суть самого денотата — лингво-алармистская заноза), то его меняют на Другого тут же: Мартовскими идами, чередой событий, кинжальным всплеском – знание исторических процессов приучает мыслить аналитически, и, в конце концов, «мартовские иды» случаются из года в год, сопровождая неспешный ход Эволюции. Если же социальные трансформации как ‘искусственные преобразования‘ детерминированы самой эволюционной стратегией общества, то психо-соматические трансформации человека, а речь идёт, в первую очередь, о них, ибо в ближайшие сто лет человеку не грозит сменить руки на крылья, а ступни — на копыта, у него не появится ни хвост, ни жабры, не отрастёт клюв (биологический аспект) – ему угрожает только антропогенная мутация – то, что поменяет на ближайшие сто лет (и, возможно, дальше) его качественные характеристики: параменты ментальной деятельности (антропологический аспект), и то, что непосредственно обусловливают его «человечность». Именно эта «человечность» подверглась в прошедшие три года массированной атаке чужеродных ментальных дронов, что не связаны с работой конкретно взятого Сознания, но искусно и искусственно выведены опытным путём и нацелены на штурм других сознаний – можно сказать, массированным вакцинированием умов. Такая трансформация проводится самим обществом регулярно – достаточно взглянуть на историю культуры всего человечества в целом – и всякий раз общество оказывается к ней подготовленным исподволь: контрагентами (жрецами, волхвами, авгурами, теологами, сектантами, крестоносцами идей и учений), если же «приручить» не удаётся, то включаются природные катаклизмы и социальные бифуркации — революции. В природе этого явления, что можно назвать ‘циклической тотальной трансформацией’, нам и предстоит разобраться – поспешая, пока психосоматика «прошлого» ещё жива, пока пальцы не разучились держать карандаш, пока рукопись остаётся «рукописью», поскольку написана рукой и от руки – человеческой способностью, которую настоятельно рекомендуют забыть современные трансформаторы Логоса.
Ключевые слова: нестабильность, тотальная трансформация, Талеб, диссипативная система, Пригожин, ‘троянский терроризм’, Сознание, революция, иносказание, вирус, Образ Понятия.
A TOTAL TRANSFORMATION: BY BRADBURY — WITHOUT TALEB
- III. AFFIRMATION[2] OF ‘TOTAL NON-THOUGHT’
Abstract. We are looking for answers to the essence of enlightenment and the darkness of the garden of ideas with the patter of the magpie and the seine of Aquarius. As soon as Caesar comes into conflict with the supreme clans, what is today called «elites» (which is doubtful, because the essence of the denotation itself is a lingual-alarmist splinter), then he is changed to the Other right there: by the Ides of March, a series of events, a dagger splash — knowledge of historical processes teaches us to think analytically, in the end, “Ides of March” occur from year to year, accompanying the unhurried course of the Evolution. If social transformations as ‘artificial transformations’ are determined by the evolutionary strategy of society itself, then the psycho-somatic transformations of a person, and we are talking, first of all, about them, because in the next hundred years a person does not threaten to change hands for wings, and feet for hooves, he will not have a tail or gills, he will not grow a beak (biological aspect) — he is only threatened by an anthropogenic mutation — that which will change for the next hundred years (and possibly further) its qualitative characteristics as paraments of mental activity (anthropological aspect), which directly determine its «humanity». It is this “humanity” that has undergone a massive attack of alien mental drones in the past three years, which are not related to the work of a particular Consciousness, but skillfully and artificially derived empirically and aimed at storming other consciousnesses — one might say, by massive vaccination of minds. Such a transformation is carried out by the society itself on a regular basis — it is enough to look at the history of the culture of all mankind as a whole — and every time the society turns out to be prepared for it gradually: by counterparties (priests, magi, augurs, theologians, sectarians, crusaders of ideas and teachings), if you «tame» fails, then natural disasters and social bifurcations — revolutions — are turned on. In the nature of this phenomenon, which can be called a ‘cyclical total transformation’, we have to figure it out — hurrying while the psychosomatics of the ‘past’ is still alive, until the fingers have forgotten how to hold a pencil, while the manuscript remains a ‘manuscript’, since it is written by hand and from hand — human ability, which is strongly recommended to be forgotten by modern transformers of the Logos.
Key words: instability, a total transformation, Taleb, dissipative system, Prigozhin, ‘Trojan terrorism’, Consciousness, revolution, allegory, virus, Image of the Concept.
Происходящее токование смыслов (мы не оговорились, это уже не «толкование», но именно говорливый блуд на токовище – все том же птичнике, только в лесу, среди диких пород не одомашненных культурой), которое, кстати, было описано Р. Брэдбери лаконичным стилем стороннего репортёра, очевидца возгорания при «451 градус по Фаренгейту», можно смело и без смущения (времена «голубых воришек» канули в Лету) назвать мыслительной деградацией, что допустила ‘толкование значения’ ( не одного, а многого), и которая, увы, уже не «метафора», не словесный экзерсис, но та констатация случившегося, что подкреплено множеством фактов, которые когда-то собирал Феофраст, занимаясь классификацией человеческих типов (психохарактеристик), фиксируя особенности умственного развития и навыки душевного склада, а равно и поведенческие особенности, погрузившись в обыденность городских структур, заметив, сколь различны люди, и желая постичь: почему? – и полагаю, не с целью приоритета отдельного «totius». Заметим, теряя конкретику истории (те самые сандалии Клио), цивилизация садится в калошу дурака и увязает в хаосе представлений, что утратили свой Смысл, словно распиленное на фонемы предложение, что не будет обладать никакой мыслью – только отдельно звучащими звуками.
И коль мы потревожили тень от сандалий Феофраста, то заметим, цинизм не был тем оружием агрессии, коим стал во времена республиканского Рима, но был кольчужкой для того, кто возвращался с войны, того тела, что было искорёжено, изранено буквально и психо-нервически, и чей дух еле плёлся за телом, стелился за тенью его сирым сизым дымком. Кольчуга цинизма (используем уже метафорой) придавала и бодрости, и смелости, и затем наглости, и как ‘оберег’ цинизм становился надёжным и важным, и воспринимался таким надёжным средством-орудием, но, возникает одно «но»: при частом своем использовании ‘кинжал’ становился нестерпимо невыносим – из-за безжалостности своих обоюдоострых лезвий – лицемерия и обмана, что резали владельца, незримо для него, обращая в «Робеспьера — революционера, одержимого гильотиной», в частный случай тотального расподобления. Описывая проблему/вопрос, я реально погружаю в синаптическое ткачество (своё), предлагая его прочесть другим, словно размещаю между челноком и утком – смотрите! – но замечу, сложность и плотность узора, количество узелков и чистота «изнанки» зависят от ткача – сингулярности его Сознания, и никакой искусственный интеллект здесь не поможет – повиснет, споткнувшись о синекдоху.
Метафорическое оборачивание Транса[3]
Всякая ‘метафора’ имеет конкретную историю — ситуацию происхождения боли и страдания, ту, что Андерсен так умел распознать благодаря своему эмпатическому дару, и что пересказывал иносказательно виртуозно, не расплескав ни слезинки, и эта «ситуация» рождения основополагающая – только конкретика жизни рождает Образ понятия. И что интересно, ‘место происхождения’ роднит циника (который гибрист) с диониссийцем, тем, что исповедовал культ Диониса (убитого бога), что пришёл в Грецию в экстатическом возбуждении дионисии, возникших на территории Малой Азии (Фракии), места, что ознаменовалось Великой Битвой (Троянской), что отметилась великим противостоянием, а значит, и сопротивлением также великим, битвой, в которой не было победителя: греки опустошённые как ‘диким полем’ опустошённым городом, изнурённые и не радостные возвращались домой десять лет – отчего? Стыдно было? О чем не рассказал Гомер? Что умолчал? И почему пьес новых не сложить ему? Ощущения победы не было – аэд переключил внимание со «всеобщего» на «личностное», снабдив сказочным лукоморьем того дурачка, что за три моря ходил, да в плен угодил, — не смог Одиссей стать национальным героем, но козлом отпущения – да, народным мстителем – отчасти, поскольку мстил, а точнее, хладнокровно и методично убивал обезоруженных женихов вдовы (именно в таком статусе пребывала Пенелопа двадцать лет), что не только бесчестно, но и незаконно было: нарушение личных свобод и прав жениться — у каждого жениха было jus strictum – ‘формальное право’ стать защитником и опорой вдовствующей царице. Жажду мстить Одиссей принёс с собой по возвращении с войны, но что изменило характер прежде доблестного воина? Обман, что применил он у стен Трои, — то коварство и последующее злодейство: убийство безоружных, а спящие жители всегда безоружны, и не потому Троя пала, что спала, а потому, что не снесла ‘панической атаки’ собственных граждан, что ею были обесточены, ибо их сознание вмиг «обескровело».
Убить после вручения подарка – это было тотальное (полное) — фатальное — нарушение международных законов, это этический нонсенс, что сломил воинский и патриотический дух троянцев. Именно это восприятие тех архаических событий ускользнуло от Гомера? Но почему его запечатлела керамика XI – IX вв. до н. э.? Глиняные сосуды утратили даже изображения животных, которых было много, и они в смешении пород и видов улыбались мастеру, что выводил их кистью (XIV – XIII вв. до н. э), и потом даже черно-серый орнамент стёк со стенок утвари (XII -XI), оставив один монохром обжига (X -е века)[4]. Вернувшегося с войны ещё долгое время отличает от того, кто «пороха не нюхал», кто не вонзал клинка в живую плоть, мстительное вращение зрачками[5] – и оттого возникший гибрист в переломные для Греции века: тридцатилетней войны, междоусобиц полисов, утрата национальной идентичности от македонцев, а затем и римлян, — жесток и коварен: им движет попранное честолюбие, и потому: попрать, сломать ранее незыблемое – возможно, и даже не осуждается, особенно в сиянии нового культа (обесчещенного бога Диониса – разъятого на части менадами), в котором трагическое и комическое будут слиты, где, обращённый циником, он станет искать оправдание и своей жизни, и оправдание своей подлости, проявленной на войне.
И теперь смело можно сказать, что ‘Гротескное сознание’ приходит только с войной и на крыле войны — и не ‘карнавалом’ как таковым (то есть праздничным шествием изнуряющих себя весельем, и никак не средневековым «пиром на весь мир»), но как умаление за войну, за грехопадение как ‘татя’[6] – как воина, утратившего доблесть, как искупление за насилие, что накладывает епитимью — расщеплением Сознания. И этому внезапному ‘прозрению’ собственного контента[7] я обязана тому ускользающему восприятию, что меня накрыло, когда, распаковывая собственную метафору, погрузившись в синапсическое ткачество, я обнаружила ‘глубинное’ восприятие конкретного исторического момента, которое ускользнуло от меня, как ускользнула от меня причина возникновения ‘гротескного сознания’, которое я обосновала 23 года назад, отметив его проявления в русской литературе – доказала актуальность и живучесть, потом, направившись искать истоки как ‘явления повторяющегося’, обнаружила их в дионисиях, но понять ‘побудительную причину’ мне удалось только сейчас: внезапно – в ночь на 22 июня 2020 года, в канун памятного дня скорби – начала другой Великой войны – Великой Отечественной 1941-1945 гг. Что это? – дар Сознания или дар сознанию тем Эйдосом, что растворённый в ноосфере, связывал ускользающие восприятия всех, кто сообщается с нею/в ней ли ‘радостью осознания’? Придуманная за час (на последнем месяце беременности) тема брела к своему родовому источнику как ‘причастию’ долго, и явно не торопилась: тянула жизни полотно, крутя веретено познаний, но часто отвлекалась – в моря, поля и облака, за чувствами гоняясь, но став ‘сопричастием’ чужому восприятию — кузина Вулф была в сторонке, как замаячили марсианскими жёлтыми тенями сводные братья Брэдбери, что было оказывается тождественным твоему — тому, что просто пока топнуло ножкой в животе, – просто потребовалось его «открыть»: заново и самостоятельно — так одно ‘открытие’ потянуло за собой другое.
Замечу, постоянство «Гротескного сознания» — той неизбывной дихотомии трагического и комического – обусловлено простым фактом нашего существования: перманентным состоянием войны, из которого мир не выходит (четвёртое тысячелетие пошло!), и культом насилия, которым пропитано бытие-в-мире. Но именно это печальная «погрешность», что как негативная константа ‘безусловного уродства’ позволяет объединить, связав «восприятием войны», ‘гротескное сознание’ и другой нечаянный концепт – ‘троянский терроризм’[8], который возник также – ‘восприятием ранее невозможного’[9], и которым я увлеклась в силу того, что «гротескное сознание» как культурологическое явление при раскапывании культурософских пластов вдруг уткнулось в базальт Троянской битвы. Обнаруживая свою актуальность сейчас, как никогда ярко и дерзко, и особенно после или вследствие Covidного карантина, метафора «Троянского Обмана» рождает Образ Понятия – ‘механизм захвата’, связывая «неумолимое» и «непостижимое», превращает в «познаваемое», разрешая узреть схожее восприятие у сводного брата или кузена по перу, что оставив свои «секретные материалы», зашифровал ‘ускользнувшим иносказанием’, и поскольку она возникла спонтанно-неожиданно, то ее возникновение некоторые будут трактовать как «научное наитие», которое, «как вы знаете» (вторим Андерсену и его «Соловью»), всегда как бы прозревает будущее.
Меня отчасти беспокоит этот момент «ускользания», что своим денотатом фиксирует процесс ‘образа действия’, что и формирует ‘состояние’, как бы окаймляет его содержание, словно корабль на рейде, но как определённая ‘форма’ носит характер условности, поскольку само слово (‘ускользание’) является отвлечённым существительным (и не обозначает конкретный предмет), обозначая «процесс», который детерминирован различными обстоятельствами, так как может быть связан с различными конкретными предметами, форма и свойства которых может быть различной и многообразной, что и будет влиять на восприятие ‘предмета ускользающего’, отмечая главным образом, как он будет ускользать? меняясь или нет? спотыкаясь или нет? кутаясь в муар иль нет? – мало ли побочных состояний будет испытывать предмет, замеченный в скольжении? И при этом, восприятие может оказаться «хромым» или «слепым», поскольку было «приоткрыто» не вовремя, не в тот час вечернего заката, или узрело «не так», поскольку глуховато на правое ухо, и не восприимчиво к палитре синих и красных тонов. Так вот, смеем предположить, что «революция» – это не столько ‘образ действия’, производящий «откат назад», означающий «поворот на 180 градусов» или «поворот вспять»[10], но ‘состояние’ (как следствие какого-л. действия/процесса, или положение тела/дела в результате совершённого действия/процесса) общества, в которое вовлечено множество одушевлённых и неодушевлённых предметов и обстоятельств, и она как селевой поток несёт с собой, собою производя, трансформацию: меняет состояние предметов и обстоятельств. Усилим нашу интродукцию света: революция – это то состояние общества, в котором всё позволено, и как ‘состояние’ его внедряли циники (гибристы), которым нечего было терять, ибо ничего не имели за душой, кроме растерянности и эго, и как ‘состояние’, что как любое «состояние» отличается определенными признаками, революция приглянулась цивилизации, которая адаптировала ее под «моду», и приучила человечество бороться за ‘право обладания’, введя фетиш агона, при этом революционность стала отождествляться с ‘борьбой за свободу’, а последняя, плутая в трех соснах, не замечая трансформации, приводит к стене резервации Порядка, который легко выдать за «тоталитарный режим». Каким образом? – неведением и нежеланием знать больше циркуляра.
Состояние, в котором человеку ‘все позволено’, довольно бесформенно, а само общество аморфно и беспамятно, и оттого оно не замечает ‘трансформации’, происходящей с ним, поскольку приучено купировать Историю – обрезать её кудри, словно собачьи хвосты, и оттого оно легко встаёт на колено, ибо Сознание давно стоит на коленях, и пока эта вдруг проснувшаяся коленопреклонённая мятежность не вглядится в себя, хотя бы через зеркало метафор, — ‘бесформенность’ будет выдаваться за модный look, а ‘тоталитарное’ и ‘тотальное’ будут спутаны, и будут усердно пеленать, направляя, общество, которое, не замечая своей «трансформации», как не замечал своего «превращения» Грегор Замза[11], не принимая ‘своим’ отражение членистоногого насекомого в зеркале, окажется податливым ко всякой манипуляции и информации, склоняясь к любой аффектации, оно будет дрожать и кликушествовать, то есть пока не осознает пределы своего «Сознания» (при этом каждый в отдельности и каждый в своей неразделённой совокупности – totius), или своей способности к постижению всего и вся — то ощущения случившейся с ним ‘трансформации’ не возникнет, как не возникает пока понимания «красоты мира» как целокупности «гармонического» и «человеческого» (в силу утраты культурных ориентиров, поскольку культуру выдернули именно как пласт почвы, обернув дерном, а новый слой еще не сформировался – березок да осинок маловато — Ломоносов, например, указывал, что под лиственным лесом образуется «чернозем», а березовый опад богат азотом, кальцием, магнием, фосфором, минерализуя почву, тогда как ризосфера ели повышает содержание подвижного аллюминия).
Предчувствие тотальной трансформации[12], происходящей в людском обществе, что само себя опустошило, спалив смысл, как предчувствие большой беды: исчезновение перспективы существованию (не будущего – что асбстрактно всегда и просто ‘временная категория’), а как прозревание экзистенциального провала, в который летело «общество потребления», сметая все основы существования огнём рационального лицемерия (в русской традиции вский льстец – обманщик, но кто помнит об этом?), — именно это «прозрение времени и пространства» выразил в своём романе Брэдбери. И «тотальный» в этом сочетании с «трансформацией» означает «полный», всеобъемлющий, как ‘оборачивание’, что демонстрировал собою Протей, претерпевая полное оборачивание: из рыбы в вепря. Пожарный, который своей прямой профессиональной обязанностью считает ‘разжигание огня’, а не «тушение пламени», и есть доказательство ‘свершённой трансформации’, поскольку носитель профессии забыл смысл слова, что определяет род его деятельности, равно как пекарь, ‘выпекая’, стал бы химраствором проводить обработку булочек, превращая их в «яд» (аналогии можно развернуть), и может быть он и хотел бы вспомнить этимологию слов, да вот незадача – словари, как ‘враги народа’ были сожжены первыми. Так у Брэдбери, а у нас? Сколько лет держали «заштабелированными» свои фонды главные библиотеки столицы — Ленинка, Историческая, Университетская? Началось это «повертие» до нулевых – в аспирантуре мне «чудом» удавалось прикоснуться к «периодике» 20-х годов, прочесть живую «хронику» карнавального времени, найти не только косвенные, но явные доказательства для своей научной гипотезы. Много вы найдете в книжных магазинах словарей? Путных? Составленных в XIX или XX (в первой половине) вв., написанных в традиции русской научной школы языкознания, и просто Знания? И вот в этом настоящая катастрофа общества – в тотальной пропаже смыслов, утрате ценой не искажения, но полного замещения «иным».
Пока философы и поэты прозревают свое настоящее, их оставленное современникам и потомкам ‘восприятие’ медленно и не сразу начинает восприниматься, и пока его начнут ‘распаковывать’ и оно будет воспринято (и вероятно не так, как на то рассчитывал автор), и когда его начнут слышать гласом вновь заговорившей Кассандры, пройдут года, если не столетия, — и оттого важно понимать, что философы и поэты всегда прозревают свое «настоящее», в надежде понять прошлое, без которого просто невозможно пробудить ни собственное Сознание, ни вечно впадающее в спячку общество, которое едва проснувшись, хватается за кистень, при этом будущее их вообще не волнует, поскольку оно существует только в воображении, и которое ускользает, по мере приближения к нему. И возможно это ‘метафорическое разрешение’ апории Зенона об Ахиллесе и черепахе, однако лучшую аналогию дарят русские Былины — в образе-аллегории Микулы Селяниновича, которого не мог догнать богатырь Святогор – ибо время догнать нельзя, только когда оно само остановится. Мы были свидетелями такой остановки — сколько Святогоров выявило «зависание времени» во всемирной самоизоляции? Может перевелись – укоротились? Или как были лилипутами, так ими и остались, слегка мутируя в гуигнгнмов? Так ‘ино-сказом’ Свифт вводил ‘сатиру’ в обиход своей проповедческой деятельности – необходимым элементом «постижения разумом», то есть склоняя свою паству исключительно к ‘воображению’. И само ‘прозревание’ многие склонны соотнести с будущим как «процессом воображаемой перспективы», но только на том основании, что его скользнувшее фантастической каплей ‘иносказание’ легче было бы соотнести с чем угодно, только не с тем временем, в котором оно задумывалось, писалось и осуществилось как литературное произведение. Незримый Создатель из ноосферы словно разводит по разным углам ринга Восприятие и Иносказание, чтобы первое как бы поднабрало в весе, а второе – над техникой своей поработало, чтобы свинг Сознания как ‘резонансная интродукция’ произошёл бы, как можно позже, но был чётким и метким, и всеобъемлющим – как ‘переброс’ Ивана Поддубного, или стремительный хук Динамита Тайсона, неся в себе такую мощную звуковую волну, что шелковичные черви, семенящие к Великой Китайской Стене, обращались тутовой бабочкой — стремительно, как может ‘пронзить прозрение’, также быстро, как прозревает чужое ‘восприятие’ в вас ваше же «наитие», что дремало и мешкало с выходом, заставляя искать новые слова, метафоры и выражения, перебирая переполненный гардероб, и все не находя ‘одёжки’ нужной палитры и фасона. И поскольку процесс ‘постижения ускользающим иносказанием’ включается актом доброй воли собственного Сознания, то одним прекрасным или хмурым утром оно удивится самому себе, то есть откроет глаза и — «окажется на бреге чешуёй как жар горя», являясь следствием парадоксальности ума, что мы называем сингулярностью Сознания, что плещется во временно-пространственном континууме культуры, нас окружающей и нас формирующей. Но мы говорим со ‘временем’, в котором живём, и пока мы живём — другой возможности не будет. И вот наши «диалоги со временем», пока мы разворачиваем их литературную перспективу, и оказываются «ускользающим восприятием» потомкам.
И ровно такое ‘ускользающее восприятие’ кидает вам, вглядываясь стрекозиными фасетками, греческая эпиграмма, автор которой, придумав эту самую пучеглазую метафору, рождая Образ Понятия, заставлял читающего ритмические строчки встрепенуться рассудком – и обрести или вспомнить нравственные принципы, наполняя здравым смыслом или весёлым парадоксом, что позитивны, своё существование, вдруг просияв осознанием, соорудив себе шпаргалку восприятий на все случаи жизни из ‘противоречий’, явленных стихом. Повторим, «греческая эпиграмма» могла воздействовать терапевтически, словно мудрый Асклепий, если ее иносказание ловили. Именно «восприятие» другими или Другого (как явление) помогает Сознанию самоопределиться с ‘пониманием’ – только так и может проявиться мысль человека: явлением Языка (и всех его исключительных единичностей и сопредельных причастий) – тем проявлением хода или движения синтаксиса, что и обрекает понимать, самоосуществляясь через флюиды ноосферы. И хотя искусство усиленно приучало, что художник ‘мыслит’ образами, осмелимся оппонировать: как и всякий человек, он мыслит словами – образы предстают его внутренним глазом как ‘перспектива’ для той воображательной мышцы «представления», что ищет в поте лица языковые корреляции, чтобы заплести в солипсические косички предложений, завязав бантики пунктуации, без которых Смысл из ‘восприятия’ не выпорхнет, как бабочка из куколки, и Образ Понятия не уйдёт в плавание. Сознание как бы «слышит» и начинает резонировать, ведь его ‘гавань’ гостеприимна, радист всегда готов к сигналу и маяком горит свеча восприятия — и ваши ментальные альбатросы случаются: слетают ‘волной тождества’, что накроет, удивляя градусом ‘понимания’, надолго удерживая в объятиях ‘постижения’. Такие совпадения представления или ‘ментального восприятия’ не всегда происходят в одном временном континууме, иногда между ними проходит от века до тысячелетия, их будут разделять страны и континенты, возраст, пол и язык, но они были и будут происходить, потому что парящей фрегатом Мысли это не мешает – как Летучему Голландцу все живое. Так моё оксюморонно-метафорическое ‘заворачивание’ метафоры Рея Брэдбери в ‘арктический жар’ явилось таким ‘концептуальным совпадением’, что случается довольно редко, однако не для Сознания, что привыкло к самостоятельности мышления, и особенно к плетению косичек, и к которому должна быть готова всякая «кузина Вулф», не рассчитывая прослыть Кассандрой. Меня и Брэдбери объединило одно: желание остановить «цветущее лицемерие», расползшееся плющом, тлеющим и тлетворным, по хребту цивилизации, обращая её, сворачивая сигаркой, трансформируя в Ничто. И ползёт он от Троянской войны, и пока не остановим.
А ведь раньше я никогда не обращала внимания на тот факт, что Брэдбери на 180 градусов меняет денотат слова «пожарный» (на полную противоположность): на «поджигателя» — почему? – видимо, пропускала, поскольку считала это художественным преувеличением на грани ‘бытовой сказки’ – отнюдь не «фантастики», которую всегда воспринимала средоточием научной обоснованности и здравой логики, что ‘фантазию’ проверяет мат-анализом, — но в юности я и помыслить не могла, что в будущем – сегодняшнем моем «настоящем» – начнут так менять смыслы «понятий» и «категорий», манкируя «низким», оболгав реальность произошедшую, и ‘поджог’ назовут ‘служением’.[13] Мы практически стоим по щиколотку в этой ‘литературной’ реальности Р. Брэдбери, что писал, не столько в назидание, но словно ведя отсчёт «утопленникам» — всем утопленным в этом не-бытии «неестественного», что не осознавали ни своего «утраченного времени», ни топкости трясины из ‘ложных смыслов’, ни «блуждающих огней», ни подмены концептов, вносимых постмодерном, что своим «дерном» заводил культуру в «транс» — буквально превращая в «луговину», одервеневающую почву, не способную «растить» культурные злаки, включая деревья, отчего не вдруг, но мессерами закружили над обществом протуберанцы бесчестия – те дикие лебеди – ворохом оскудевающего Знания.
И все в этом ‘травмированном’ трансформацией обществе, что не замечает своего ‘оборачивания’, поставлено с ног на голову: опубликовать написанное, прежде не заплатив за публикацию издателю, сейчас невозможно – оставь надежду на печатный знак, невозможно напечатать вопреки, несмотря и благодаря: качеству, глубине, ошибкам, глупости, ангажированности, родства (нужное подчеркнуть) – но заплати и возможно все! Не думаю, что в подобных обстоятельствах соткался писательский дух Диккенса или Достоевского. А если сегодня Издатель, притворившись Лицензиатом, требует от Автора стопроцентной предоплаты за публикацию статьи (гонорар при этом исключается априори как атавизм при современных издательских реалиях), и такая расстановка сил принимается за «норму», то все ли мы видим правильно? Так ли видим? Явно на автора из зеркала смотрит кто-то Иной – немой паучишка, что из страха ‘непечатания’, готов на все, даже «превращение» в гуигнгма или еху.[14] Если бы такие ‘трепетные’ отношения с издателем были в XIX веке, то мировая литература не узрила бы ни Гюгю, ни Бальзака, ни Тургенева, ни Толстого, ни… никого! Пушкин, Гоголь и Андерсен – современники и, при этом, поэты: роман в стихах, поэма прозы и поэтическая философия – это те новые жанры, которыми они раздвинули границы Поэзии, погружая в ‘дихотомию трагического и комического’, раздвигая границы ‘прозаического’ , ‘поэтического’ и ‘фантастического’, обогащая ‘бытовым’, развивали жанры ‘эпистолярного’ и ‘энциклопедического’, вводя патерн ‘экзистенциального’ и ‘сентиментального’, и которыми одарили, осеняя, человечество, меняя картину мира в головах, но не купируя Сознание, а окрыляя, а значит, преображая внутренним развитием каждого, которого любая трансформация боится, как черт ладана. И кто скажите, перевесил вывески?[15] По чьей команде пробежалась эта Буря, что выдаёт себя за «бурю в стакане»? Трансформация Сознания идёт полным ходом — с революционным спокойствием: счёт в уме уже не доступен – утрачен навык к самостоятельной тренировке, как сноровки Ума, таблица умножения – местами, склонение числительных невозможно, как и правильное называние сложных чисел – все больше порядковыми числами и т.д., — и за этим скользнувшим иносказанием «мятежной бабушки-вьюги», встаёт стеной будущее (как в романе «451 градус по Фаренгейту»), что как вероятное развитие текущих событий уготовило всем равное количество «счастья» (прожиточным минимумом), называя это «всеобщим благоденствием» (), предвещая процветание (мат-капитал и кредит в банке) при тотальном непонимании истин.
Тотальная трансформация
Словом, революция – это фижмы ‘свершённой трансформации’. И всякий бунт, даже ‘протестный’, словно протестом жеста: от поднятого пальца и разбитой витрины до снесённого памятника (кто ж воюет с каменными изваяниями? – те, кто воспринимает их иначе: не как «художественный элемент» культуры, но пойманным врасплох чужаком из соседнего племени гоминидов) легитимируется акт «борьбы за свою свободу», как ударом в тамтам, оглашающим джунгли сигналом к наступлению или сбору племени. Новая ‘архаика’ как продолжение ‘революционного состояния’, обязана той «трансформации», что непредсказуема в проявлениях и последствиях, поскольку всегда запускается извне, и что отличается от трансформации ‘канонического оборачивания’, что происходит как бы изнутри: собственным хотением превращаясь в конкретные облики и формы, «на время» и будто чередованием гласных: то «ё», то «и» (без постоянной основы) могут только мифологические существа, как Протей или Зевс, или Хозяйка Каменной горы, или Финист-Ясный Сокол, или Вольга Всеславьевич – в каждой фольклорной традиции десятки таких персонажей. Словом, трансформация в реальной жизни заметна, но не тем – не количеством пальцев, хвостов иль голов, но качеством проявления тех или иных свойств, которыми наделила человека природа, и что вдруг стали меняться, лудировать и модифицироваться, оставляя человека голым неумейкой, незнайкой, и отчаянным лилипутом среди бегущей стаи страусов. Могу сказать, что ‘диагностика’ человека через культуру (те сферы искусства, которым несть числа: их явно стало больше быстроногих муз), через мировоззрение творца, когда ловится смысл ‘произошедшего’ и ‘происходящего’, и по оставленным метафорам, иносказаниям и сатирическим дифирамбам штрихуется, ровно стрелами сирен, социум, чей этос (нравственный кодекс народа) скрипит опрокинутым корытом, — как «метод» не нов и часто применима как «лечебная практика», и, замечу, само ‘проговаривание’ выявленных проблем позволяет предупредить болезнь, правда при условии, что истоки «заболевания» будут услышаны вовремя, хотя бы от кузины Вулф.
Удивительно, но понять «состояние» как ‘означаемый параметр’ может помочь ощущение времени, и особенно то ‘временное протекание’ (или ‘утекание’) и переживание ‘времени’, которое случилось в период «самоизоляции». Страхом неведения сложилось само гнетущее ощущение ‘зависания во времени’, когда все стоит на паузе, но между тем все бешено перестраивается, трансформируясь, создавая эффект загадочной невихревой ‘турбулентности’, но не стихийной, а вводимой ‘плановым порядком’, при этом стремительно вносимыми мерами регуляции существования оказываются не «действия», но «понятия отвлечённого свойства»: смыслы, ценности, границы, правила и т.п., что кардинально и мигом меняются, при демонстрируемом Штиле городов и окраин – словно помпой очищенное пространство улиц и площадей, тотальное обездвижение, которое и являет всему миру, что пира – нет, не будет, но да здравствует блэкаут на «движение» и всякое «перемещение»! Агрессия словно приобретает свою легитимность – человек не нужен! Но именно для него и форматируется (визуальными средствами TV и интернета) это состояние — «зависание над пропастью», что удивительным образом иносказательного умолчания было выражено Сэлинджером[16], с помощью которого и демонстрируется сама ‘революционность’ — состояние готовности. К чему? К турбулентности, к возможным завихрениям потоков. Значит, демонстрируемое ‘состояние покоя’ есть ‘революционный метод’ борьбы за человеческую свободу? Чем не Андерсен!? И ‘тотальное’ как ‘фрактальное’ здесь приняло коннотацию «тоталитарного»: требование подчиниться «режиму» и Порядку, при этом поселяя в сознании желание «сопротивляться». Всякое действие смешит своим противодействием, если оно доведено до абсурда, — протестное движение весны 2020, несмотря на широту охвата (страны и народы), не превратится в «чёрного лебедя», поскольку в нем больше от «диких лебедей» Андерсена – они всегда готовы к ‘трансформации’ и склонны протянуть крылья для рукавов ‘усмирения’. А «революцию», что спускается по разнарядке, или по расписанию: между эпидемией и Днём независимости — должно и нужно воспринимать (словно следуя рекомендации Бехтеревой) как «изменённое состояние сознания при высокой температуре», что вызывает вирусная инфекция, что, в свою очередь, может оказаться «чёрным лебедем», поскольку возникает спонтанно, и погружает во ‘временное забытьё’, но никак не приводя к ‘трансформации’ ни ваше тело, ни ваше Сознание, и тем более бытовой уклад и различные сферы жизни. Теперь иначе. Новенькие «трансформеры» со своими атрибутами «тотального запрета» ворвались в жизнь, но при этом обнаружилось, что тотальная трансформация в обществе уже свершилась, но все ещё продолжается – видимо, до полного исчезновения человека! Йеху вам с кисточкой!
Трансформация Сознания, ощущаемая мною как «закономерность», предсказана была ранее — горько и точно, и не единожды, но как ‘состояние будущего’ – в исторической перспективе, и только сейчас: в режиме ‘настоящего времени’ – её грозовое дыхание стало заметно многим. Полагаю, последняя пандемия была задумала в целях этой самой «трансформации» — закрепления и профилактики ради, чтобы удерживать человека именно в «замкнутом пространстве» – ‘самоизолированной капсуле’ (отличный повод узнать «невыносимую легкость» писательской аскезы), без социальных контактов – в ‘одиночке’ равелина, при обязательном закреплении, а для некоторых практическом «укоренении», в виртуальном дёрне соцсети, оказавшемся единственным регулятором и идентификатором личности. И это необходимые условия (как памятка солдату), направляющие к аккомодации Сознания. Удерживая намеренно в ‘Цифре’, словно Марью-Искусницу,[17] Сознание подвергают изменениям, вынуждая, менять «метафизику» мыслительных процессов – им просто обрубают «ручки и ножки», приучая к послушанию без ‘осмысления’, оглупляя и опрощая, предлагая готовые полуфабрикаты чужих (и чуждых) нелогичных суждений, примитивных выражений (особенно при изучении иностранного языка), лишённых Образа Понятий, не позволяя развернуться Представлению, но обязывая выполнять команду: принять контент! Такое ‘окукливание’, что ведётся единым форматом – для простоты исполнения, нужно тем, кто социальной сетью и правит, тому, кто закинул этот невод – своей волей. И если трансформация – ‘состояние изменения’ (н-р, в Мифе за него отвечал Протей или Прокруст, но могли помочь и Гефест с Дедалом), то изменения, что вмешиваются в механизм ментальных процессов, которые ещё плохо изучены, чреваты катастрофой.
И видимо с целью «изучения», только благих намерений ради – ничего личного! – ‘ментальные процессы’ каждого неофита (собственно головы, которые должно вразумлять и образумливать, просвещая и научая) подвергаются бомбардировкам образовательных программ и тестов, следуя рекомендациям бихевиристов, для которых Сознание – чёрный ящик, которые в детстве, видимо, вместо «Окон роста» Маяковского вглядывались в «квадраты» Малевича, отчего создали горы методичек «Как манипулировать сознанием», и теперь самонадеянно сажают Сознание всякого, кто попадется, кто мимо пробегал, на цепочку своих указаний, все больше писанных латиницей, лишая свободы самовыражения: отнимают язык, купируя, не позволяя мысль искать самостоятельно, вкладывая готовые формулы заданий, ответов, цитат, под обломками которых теряются смыслы понятий, исчезают категории языка, что формируют абстрактное мышление, вследствие чего исчезает образность высказывания, поскольку её перестают искать, отчего Образ Понятия не возникает как ‘представление’ и не ищет свой Смысл – то значение, что обязательно обязано само сплетать языковые конструкции, выстраивая логику суждения и саму мысль, то есть ‘понимание’ чего-либо.
Но если всё же он возникнул, вопреки и благодаря иносказаниям и восприятиям скользнувших в мирозданье, иль шорохом страниц, или озябшим звуком двери, то возникает сам предмет, возникший образным представлением, и образ действия, что он ведёт или вокруг него ведётся, — и значит две системы точно вам нужны, как клан Монтекки с Капулетти – Класс существительных и класс Глагола и глагольных форм. А с ними свита — то, что различает «классы» и делает их различие разнообразным тождеством Творения – прилагательные, наречия, местоимения, и меж ними – рой служебных единиц, что вечно на посылках и без лиц у них. Без них – всех совокупности текущей Лингвы[18] — Понятье не совьёт себе гнезда, и Мысль не расправит крылья, и сникнет всякий образок, повиснув на гвозде, а мог бы током выспренним умчаться в сень воображенья. Мышлению нужны все категории языка, нужна свобода выраженья – иначе как плести основы и перекрытья править фундаментальных обоснований и понятий? Не плиткой же собянинской?
Разрушение основ Мышления – это вам не демократические ценности отстаивать! – не весь этот марлезонский балет с ‘переодеванием гендера’– но игнорирование «человеческого» в человеке, с его мыслями и чувствами, что меняет внутренний облик человека – ‘оборачиванием’ в Шарикова! Кто бы мог подумать, что мы вернёмся в начало нашей книги (назад к Булгакову), завершая правку последней главы?! «Трагическое оборачивание Руси» – так я описала свое восприятие от сатирического памфлета «Собачье сердце», не полагая, что в XXI веке мое ‘прозревание’ трагического мироощущения как ‘тотального’ и мое понимание ‘трансформации Сознания’ как ‘опрокидывание восприятия’ будут возникать ощущениями других, но сталкиваться они смогут только в ноосфере – Ментальными альбатросами — через вброшенные в неё Образы Понятий и Послеобразы – неожиданными, но ‘концептуальными совпадениями’. Так, не будучи знакомы, живя в разное время на разных широтах, говоря на разных языках, и Булгаков, и Кафка, и Брэдбери, добавлю Крижановского, Т. Толстую, сумели передать другим, делясь ‘прозрением’ истинного существования, своё восприятие ‘состояния Беды’.
Однако, если ‘концептуальные совпадения’ (ментальные альбатросы) вдруг зачастят как осенние дожди, и даже начнут встречаться в лифтах временных порталов, и даже в едином культурном ландшафте, то можно смело заключить, что их объединяет единый театр военных действий, или все они сидят на скамейках одного амфитеатра, на сцене которого разворачивается одна драма на всех – трагедия новейшего ‘оборачивания’ – вахтенным методом Протея, в которое вовлечены все, словно «карнавал» теперь стал всеобщим обязательным, вневременным (как мытье рук, заменившее омовение), и причем Протеем становится каждый, поскольку метаморфоза, задуманная «цифровой революцией», меняет природу человеческого сознания. Мы живем в эпоху разрушительной трансформации – Протея нет, но есть Цифра, что убивает Слово, расчленяя его на буквы, меняя, исключая аффиксы, терзая этимологию двусмыслицей гибридного сленга, коверкая язык жаргонизмами, конвертируя значение слова снижением лексических котировок – тем самым формируя состояние ‘опрокинутости в цифру’. При таком агрессивном нападении на Смысл, что всегда таился в «слове»: жил в нём, как за каменной стеной, замена «слова» — «знаком», визуальным объектом (с цифровым обеспечением), приводит к деградации Понимания как определенной функции мозга: синапсические связи на возникают, поскольку их перестают дергать за косички – восприятие питается фастфудом из готовых (клишированных) зрительных объектов – образов предметного (изобразительного) ряда, которые и вытесняют Образы Понятий, что формируются в процессе ‘абстрагирования’ – то есть при осмыслении аллегорическом, более «трудоёмком», иначе, как ‘помышление’ посредством лесксико-грамматических категорий и сопоставлений, — но которые должны вырабатывать, понятийную сферу представлений, форматируя тот самый глубинный фарватер, благодаря которому человек умеет «осознавать», «осмысливать» объекты и явления, самоосуществляясь во времени и пространстве, то есть на мель он не сядет даже в новолуние.
И в таком случае, при атакующей Цифре, что метит собою, как пулями, ландшафт современного бытия, уместен вопрос: если метод «Троянского Терроризма» имеет свои истоки, то быть может применение дедукции Шерлока и любознательности Пуаро поможет выявить Властелина его колец, что обращают «способ» в modus vivendi (принцип и постулат), и понять, кому нужен весь этот ‘кавардак’, включающий маховик цивилизационного распада, и не первый раз? Если «нос и уши» ‘троянского терроризма’ встречаются тут и там, распыляя «мёртвые души» нерожденных сознаний, а современность как ‘формация непослушания’, кичась своим непостоянством и необузданностью желаний поставила своей целью «оборачивание»: глобальное превращение общества, буквально демонстрируя ‘опустошение’ нравственное, ‘выворачивание наизнанку’ смыслов этического содержания, то для достижения задуманной ‘метаморфозы’ — той, что затрагивает глубинное содержание, идущей изнутри – гниением недр, но желанием Чужого , — то для ‘блокировки’ Смысла будет выбран virus и циркуляр по борьбе с ним, что станут обязательными, в силу доступности, апробированной веками (вирус остановил не только армию Наполеона, ослабил здоровяка Македонского, мешал реформам Годунова, пуская мор – историй много), средневековой мортирой и пищалью – современными огнестрелами по Восприятию. Подруга наших дней суровых – метафора, что крутит размышленья нить, мешая Ватсону дремать, быстро скинет уголёк прозренья, минуя Фаренгейта, являя double axe[19] — двойной топорик Средиземья, символ паники и страха, которым всякий ‘Захват’, как малый не промах, добивался своей цели. В чьих руках оказывался этот предмет, тот и был бенефициаром (заказчиком, принимающим решение) «трансформаций» в обществе и мире – Покупателем «проданного смеха»[20].
Метафорическое оборачивание, что происходит подспудно: в голове каждого, погруженного в «общество потребления», в «цифровую реальность», в «систему цитирования», дистанционного образования, электронных книг и утраты смыслов (едва ли не всего), творящее свое подленькое превращение, едва ли не буквально: отсеканием здоровой головы с заменой на глупую и бестолковую, что отличает несвязность рассуждений и хаотичность мыслей, в которых смысл блуждает[21], — именно такой тотальной трансформации дождалась Русь (и весь мир, ибо изменения касаются всей цивилизации), и, как волшебный гребешок для ‘оборачивания’, буквально пронзая человека, чтобы магическое заклинание вступило в силу (в волшебных сказках чудеса творятся касанием предмета), оно будет травмировать природу Сознания, всякий раз низая на шпажку атакующего чужого желания, которое может оказаться безудержным, безумным, алчным и не иметь рассудка, пока то не иссохнет и не свернётся шагреневой кожей.
Такое преображение трансом[22] ведет на другую сторону «добра и зла», как бы оставляя вне этих понятий, и вообще оставляя вне ‘различий’ – без понимания «координат» мироздания и мировоззрения. В древней культуре каждого народа «другой стороной» считалось Подземное Царство (Terra) — место с определённым значением – «отрицательным», нёсшим негативную характеристику и предмету, и образу действия, и вместе с тем позволявшее понять значение «Мира», живого и реального, как прямо противоположного «Миру теней». Так антитеза «света и тени» рождала антитезу «добра и зла», и эта оппозиция позволяла человеку выстраивать мысленно (а потом и буквально, что не исключало и одновременность) стратегию своего движения и поиска обоснования своему существованию и способы их внедрения и развития. Но «трансформация» как ‘тотальное оборачивание’ провозглашает «конец» (смерть) существующего и сущего – то есть настоящего (мира, общества, человека). Символы трансформации могут быть разными: бабочка, облака, Протей и даже шляпа-слон Экзюпери, но суть их неизменна: они несут «эсэмэску» о превращении, состоявшемся. «Дикие лебеди» из сказки Андерсена как символ трансформации через ускользающее восприятие, вручая отражением тождественность ‘резонансного всплеска’, позволили Сознанию, сличая представления и смыслы, разглядеть ‘ментальных альбатросов’ в метафоре Брэдбери, узрев ‘явки и пароли’ этого законспирированного с 1953 года ‘восприятия’ зрелого писателя запущенного процесса новой инквизиции: ‘борьбы с инакомыслием’ по-Маккарти, которая так напугала крепкого газетчика Рэя, что он, сумев мобилизовать собственное Сознание ‘духом сопротивления’, открыл “огонь по Фаренгейту” как иносказание, и, предупреждая о пролегоменах и всполохах грядущего упадка «огнём по Фаренгейту», явил его символом тотальной трансформации Сознания.
В основе философии политики лежит желание манипулировать чужим сознанием, что подразумевает формат ‘трансформации’, причем тотально-всецельный, — именно на это и рассчитывали колонисты Британской Короны или Испанской Конкисты[23], желая покорить и завоевать чужие земли, однако конкистадоры просчитались – оказалось, что индейцев легче убить, чем «переформатировать» им Сознание.[24] Заметим, именно трансформация человека знаменует ‘конец цивилизации’, а не «закат цивилизации» несет трансформацию человеку – наоборот, высокой уровень технической оснащенности может предвещать великую деградацию Ума. Она уже идёт. И как «тление» — огонь по Фаренгейту — она будет долгой – горящим торфяником.
А что, если побудительной причиной «тотальной трансформации» является сама Цивилизация, что спрячет смыслы в себе самой? После прочтения сжечь? Кто не успел прочесть – тот опоздал: состав расформирован. Смысл Протея был в нём самом – в его метаниях-метаморфозах – и значит, путём/ценой этих самых ‘метаморфоз’ цивилизация и существует, за счет «опустошения» обновляясь – просто чередованием структур, как лето и зима. Надо уметь признавать различные её формы и фазы и перестать бояться. Время покажет. Но страх нужно учиться обращать своим оружием, как Брэдбери.
Вся эта долгая встреча сбежавшего неопалимой купиной[25] ‘огня Брэдбери’, что как «Мелодия для шарманки» Киры Муратовой[26] или «Человек с киноаппаратом» Дзиги Вертова[27], обращающие ваш взгляд вглубь себя – для откровения и открытия, нужны того ради, чтобы прояснить читателю, как восприятие разных людей может встретиться, столкнуться, и встречается, даже когда время не бежит вспять, и даже когда оно остановилось (как во время всемирного карантина), как случаются эти восхитительные ускользающие восприятия, которые были, словно твои, но без тебя. Брэдбери именно ‘предостерегал’, заметим, как Дионисий Галикарнасский, как Томас Мор, – но люди слышат ровно то, что они готовы слышать, современники писателя оказались не готовы к его пророчествам, словно он явился охрипшей сестрой Париса[28]. И пока я оформляла (буквально перепечатывая с рукописного) свое новое (старое) восприятие «451 градус по Фаренгейту», точнее то глубинное (авторское) восприятие, что я, почувствовав, тут же обернув в свою метафору, и как бы сохраняя для себя, спрятав от других восприятие того времени самим Р. Брэдбери, оказавшееся «потаённым», словно «сестра Брэдбери», рассыпав его рукопись, перепутала страницы, и не сказала об этом даже Хью Хэфнеру, современные реалии начала лета 2020 подарили аргументы-доказательства моему пророческому иносказанию, и как языки пламени возмутили мое Сознание: опять угадала? опять наитие шепнуло? Протестное движение в США перекинулось на страны всего мира – огнем возмущения, и бурей показной «трансформации», и уже готово снести само государство («мы за ценой не постоим») как ‘принцип устройства’, и уже поменяло смыслы, учреждая расовую сегрегацию для «белых», требуя полного замещения. Время 2020 не просто диктует трансформацию смыслов, но активно ее демонстрирует – огнём Фаренгейта – и мы только констатируем: наступил час Фаренгейта.[29]
Задача Сознания не только понять, но и объяснить, как устроен мир – в целокупности замысла (своего иль чужого?), и так ли центричен в нем человек? Как все работает и зачем? Пока мозг задает вопросы: стоглавым «Зачем?» – он живёт. Но сознание нельзя исследовать опытным путём в установленные сроки – во-первых, оно у всех разное, во-вторых, резонировать оно будет по-разному: на сахарок или импульсный укус, в-третьих, а судьи кто? – кто будет учитывать всевозможные погрешности, имя которым легион? Ведь нам важна та самая «княгиня Марья Алексеевна», что третейским судьёй сидит где-то в районе гипоталамуса (может быть) и молчит – уснула, а вы уже анализируете, при этом наделав кучу глупостей, мерзостей, злодейств. И потому всякий научный опыт, в основе которого лежит ‘понимание’ или поиски этого понимания, всегда исключительно субъективен – индивидуален – как «утешение философией» – это всегда опыт твой (ну и Боэция тоже), что ткётся ‘чувственным восприятием’, что осмысляется и описывается. Итак, это сумма мыслительных операций, направленная на понимание определённого предмета/явления/процесса. Можно сказать, что мы дали ‘рабочее определение’ Сознанию.
Сознание как эфир – невидимо, но направляет наши действия и мышление, помните: «Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч, ты волнуешь сине море, всюду веешь на просторе, не боишься никого…» – именно так проявляет себя Сознание: самоволием мысли. И тут же иное: «Не дай мне бог сойти с ума. Нет легче посох и сума; нет, легче труд и глад…»[30], – где утрата сознания равносильна личностному распаду. Если принять, что это сочиняется одной головой и, при чем, практически одновременно, то «рабом лампы», имя которой – Сознание, будет поэт.
Буквально перед отъездом на конгресс TSC’2017 в Сан-Диего специально для нейрофизиологов, которых реально было больше, чем философов и лингвистов, я придумала новое определение «гротескному сознанию», с докладом о котором я собственно и бросилась покорять Атлантику и Великие равнины Северной Америки, – вот оно: «Гротескное сознание – это всего лишь способность мозга вырабатывать фермент сопротивления». И если весь мой научный опыт, что вгрызался в сталактиты психологии творчества, ища смыслы и ответы на «почему?», что всегда серо-буро-малиновые и в крапинку, снуя меж аналогиями и парадоксами, свое восприятие произошедшего находя меж дневниковых строк, вдруг смог уложиться в 10 слов – краткой формуле, что слетела мигом — славным военным истребителем, то я, как «раб лампы», только свидетельствую: именно «фермент», именно «авторского сопротивления». И теперь я могу заключить: Сознание – это искусство сопротивления, что нужно априори, как осознанная необходимость Солнца.
Итак, уже два определения, и которые, оказывается (проверено опытным путём), воспринимаются другими «сходу» – сразу и слёту, что свидетельствует лишь об одном: метафора, выбранная для определения, достаточно точна, ибо, являясь тропой – кратчайшей — просекой к Смыслу, оказывается выразителем этого «смысла», а значит, верным проводником к ‘восприятию’, что так необходимо для понимания явления/феномена/предмета/процесса, причем наше первое восприятие всегда случается пульсарно-импульсно – стуком венозных жил, и, как правило, безошибочным, мы его оберегаем: прячем в кармашки памяти, фиксируем в образах, звуках, словах, и непременно желаем, чтобы именно такое же восприятие было у кого-то ещё, – а потому, ища тождество восприятий у других, мы только множим своих адептов, увлекая и воздействуя силой своего же Восприятия, заряжая их на Агон, толкая на стезю достижений и деяний, но и тем самым заставляя Сознание просто работать – осмыслять пространство бытия и все, что в нем, с его стыковками, остановками, взрывами, разломами, упоением любви. Сопротивляться «сопротивлению» бесполезно – мы просто зажигаем лампочку Искусства, при этом искусством оказывается всё – даже наука.
Одно «но»: Эфиру (Сознанию) не хватает эроса – нет не «науки страсти нежной», но страсти познавать не только свою собственную вселенную, но само устройство мироздания. Космос влечёт человека издревле – какая-то генетическая мука. Но современное развитие науки (естественное направление), что упрямо ищет себе применение и приложение (словно следуя «предчувствию» недоросля Митрофанушки), занимаясь продлением жизни и, одновременно, созданием «искусственного интеллекта», и внедряя робототехнику в офисную среду, и развивая космическую отрасль (колоссально энергоёмкую, затратную, и катастрофически иллюзорную по цели), постепенно подходит к тупику: зачем? Не решена главная фундаментальная проблема – сохранения Человека (в совокупности его нереализованных возможностей), что отдана на откуп гуманитарным наукам, которые, в свою очередь, занимаясь гонками (ралли имени Хирша) и «чаепитием в Мытищах» («как здорово, что все мы здесь сегодня обрались», – распространённый финальный аккорд научных конференций, отрабатывающих бюджет, ставящих галочку в зачётку, вбрасывающих пачками «пустые» статьи), давно пробуксовывают, не занимаясь собственно наукой – иначе, осмыслением текущих, актуальных проблем – здесь и сейчас, без цитирования и отыскания лучшего перевода последнего абзаца главы о «добронравии», например, ища пути не просто «выхода из исторических тупиков», меняя чайные пары и кружа по блюдечку «катастрофических последствий», и, выбегая покурить, не найдя «утешения» ни одной философии за тысячелетия, ни одного «наставления Мономаха» не приняв, но отринув «откровения» Сеченова[31], чей фундаментальный труд «Физиология нервных центров» (1891), между прочим, содержащий идеи саморегуляции и обратных связей, был воспринят кибернетикой[32], то есть имел непосредственное влияние на развитие научной теории о Сознании как «феномене», и особенно на тех, кто вознамерился изучить и постичь самое Сознание, особенно полагая, что им возможно и должно управлять. Но гуманитарии внимали больше Фрейду, брели по направлению к Свану, а потому все падали к ногам непостижимого Улисса, и, не постигнув, уходили медицинской тропой патологий Бехтерева[33] и пускались терренкуром Павловского инстинкта, где «сознанию» не было уделено ни привала, ни поворота, ни указателя.
Полагаем, нестабильность – это отсутствие определенности. Просто. А бесконечность – есть отсутствие границ. Точка. Именно эту «бесконечность» представить было самым тяжким испытанием в детстве (после рассказов отца о космосе, его бесконечности, что бездной звезд полна). Оно и поныне трудно, но уже не «тяжко», ибо умопостигаемо – мое Сознание помогает: раздвигает «понимание» аналогиями и ассоциациями. Однако сама «нестабильность» похожа на «День сурка» — фильм, в котором герой, засыпая, просыпается в предыдущем дне: на прежнем месте, в прежних обстоятельствах, и к вечеру засыпая, каждый раз надеется проснуться в «завтра». Эта «надежда» формирует понимание и восприятие «стабильности», ибо с нею связано «развитие» как ‘состояние’ предмета/явления. Но остановка «развития» и вызывает ощущение ‘нестабильности’ как «состояния», что идет в разрез пониманию поступательного движения, которое свойственно живой материи, которой спаян мир, и о котором, собственно, фильм (в аллегорическом понимании). И если далее следовать в логике сюжета, то понимаешь, что ‘нестабильность’ – это просто «заданная программа» — чья-то, но ловко подсунутая вам – в одночасье сложившаяся: выключателем света — щелчком ставшая ‘привычным мировосприятием’. Это одна «нестабильность». Но есть и другая: неравность, неравномерность, разномерность – именно на эти аналогии опирался Пригожин, поскольку это ‘характеристики’ (свойства), что не подразумевают «остановку», они «качественные», и поскольку их «нестабильность» зависит от движения кванта, что характеризуют само «развитие» как ‘состояние, что есть движение’, причем «есть всегда», и оно неравномерно, хаотично, спонтанно, и спонтанно всегда!. И как оно похоже на Сознание!
И поскольку наше восприятие всегда остается «неполным» — судьба такая – нам ведь никогда не хватает солнечного света с розовым опереньем заката, не хватает глотка морского бриза, воды – воды! — что бывает мало, а еще любви, что наполняет смыслом каждый миг существования, и красок, и тепла, еще огня! – чтобы свечой или костром, — нам не хватает Послеобразов, что носим мы всегда с собой – лучинкой восприятий. Словом подкинем еще штришок для определения того, что не желает определяться в силу своей заданной коннотации. Если «неопределенность» характеризуется через вне-субъектность как «нечто, что испытывают многие субъекты», то есть она исходит не изнутри каждого определенного субъект/объекта, то такую ‘неопределенность’ следует признать внешней, то есть создаваемой исключительно для многих, и частных субъект/объектов, которые испытывали ее (неопределенность) как «состояние», что постигается как «состояние ожидания» и «непредсказуемого ожидания», то есть искусственного состояния – как бы, отчасти, коматозного, не спонтанного, которое возможно, если, например, вас накрывает волна цунами, лавина, или асфальт вдруг проваливается в метре от вас, создавая факторы риска незастрахованного «страхового случая». Поэтому «неопределенность» ‘неопределенности’ – рознь – зависит на какой Арнаутской улице ее изготовили: на большой, малой или восьмой. И поскольку ‘принцип неопределенности не определен, по определению – тут можно по-одесски хмыкнуть, как «принцип», а потому им/с помощью него нельзя «соотношения» плести о социуме, ни о человеке, что в нем «неопределенностью» вполне себе обитает, и к этой проблеме, всплывшей айсбергом-лунатиком, мы вернемся в другом месте, где постараемся отыскать «определение» шатуну, которым сейчас пугают мир (впрочем, мир привык «бояться») — и на котором неплохо зарабатывают банки. Предполагаем, что этот ‘принцип неопределенности’ (ПН) будет базироваться на парадоксе, что эксплуатирует ‘неожиданность’ и ‘невероятность’ как приемы воздействия – то есть ‘регуляторами’ «метода захвата». Но, потом, потом, когда восполним вдохновенье.
Смысл жизни ищут всякий раз заново с каждым восходом Cолнца, всю жизнь. И на самом деле, разговор с собой длится всю жизнь: только начни – не оторвёшься! Разумеется, если соблюдать одно непременное условие: искренность и честность, что как ангелы-хранители оберегают, не допуская к вам дьявола и ворога. Эти ‘архангелы’ способны сделать из вас сущего ‘идиота’, того, которого в народе окрестят «дурачком», но его истинная ипостась: доброта – способна разрушить все иллюзии мира, способна исцелять мёртвые души, и находить заблудших.
И Смех – это, действительно, ‘защитная реакция’, что ткёт свою сеть, причём перспектива смехотеней включается моментально. Вот когда вы осознаёте, что всё: попали — вас обманывают, и причём, глобально и легко, и просто так из ловушки не выйти, — вы начинаете иронизировать и самоиронизировать, но только с тем, чтобы спасти себя от стресса, кожей ощущая, что Cмех может вам помочь как совокупный денотат «огнестрела». Ну как реагировать на спекуляцию Аэрофлота билетами (скачок на 30 процентов за ночь!) накануне пандемии, когда весь мир захлопывался как в немом кино упавшей фишкой домино (а мне нужно было лететь на конференцию в аризонский Тусон[34]), когда авиабилеты продавали как горячие пирожки, создав ажиотаж? — я ночью жарила блины, словно взыскуя оберега хохотушки-масленицы. Полагаю, тесты на «сознание» нужно усовершенствовать, например: умеешь себя вытаскивать за косицу из болота – зачёт! Сумеешь отличить «бурю в стакане» от «бури в пустыне» — зачёт! При этом Сознание способно проявлять чудеса рачительности повышенной изобретательности — очень необходимая способность хозяйствующей структуры, что есть организм человека, в ситуации выживания, когда тебя все норовят съесть (буквально). Я не первая об этом говорю – вон Сервантес ‘отвлечённой иронией’ оборонялся, Свифт насмешничал, лукаво жаля, и Горин ёрничал, надеясь на тень Декана, и что йеху не найдут лестницы в небо. Пока ищут.
[1] Фрагменты рукописи, что планировалась к выходу в свет в 2020 г., возникшие у автора в режиме «предварительной правки верстки» в период тотального карантина от Covid’19 в апреле-июне 2020 года, повлекшие за собой увеличение объема, а вслед за этим форс-мажор издательства, в результате чего рукопись вновь оказалась в свободном плавании, однако суть фрагментов вопреки обстоятельствам непреодолимого характера рвется на свежий воздух – к читателю.
[2] Affirmation от лат. affirmatio – ‘утверждение’, ‘уверение’ (Латинско-русский словарь. / О. А. Петрученко. – Репринт 9-го издания 1914 г. – М.: Эксмо, 2017. С. 24)
[3]Trans – ‘по ту сторону’, ‘на той стороне’,‘через’; transabeo – ‘проходить насквозь’, ‘пронзать’ (о мече) (Лат.-рус. сл. Указ. изд., С. 654).
[4] Все эти артефакты хранятся в авторской фототеке, что собиралась годами от посещения греческих археологических музеев различных мест: от Аттики до рассыпанных островов Средиземья, включая раскопки Акротири на Санторине и Кносса на Крите. Обнаруженная разница — колоссальная – в ней восприятие мира было иным: радостным – и об этом через лукавый глаз антилопы поведал мне, живущей в XXI веке н.э. , художник из XIV века до н.э. – запросто: глазом.
[5] Формальный признак того, что мозг испытывает психические (они же мыслительные) перегрузки, или словами Н. Бехтеревой, находится в «изменённом состоянии сознания».
[6] «Тать – вор, хищник, похититель, кто, украл что-л, кто украдёт заобычай, склонный к сему. Встарь вор значил мошенник, своровать, смошенничать, сплутовать; а тать – прямое названье тайного похитителя» (Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4-х тт. Т. 4. — М., 1995. С. 393).
[7] Термин «гротескное сознание» я буквально перед родами собственного ребенка ‘произвела на свет’, речитативом мыслительного тока, определяя характер и качество психосоматического состояния тех писателей, чье восприятие так занимало меня в университете, изучать творчество которых было целью моих жизненных (на тот момент) интересов, и поскольку должна была срочно придумать тему диссертации, получив направление в аспирантуру после сдачи диплома.
[8] Разработанным в 2017, апробированным на конференциях 2018-2019 гг. (в Лондоне, Ялте, Родосе, Самосе, Адлере, Санкт-Петербурге, Москве, Афинах, Интерлакене) и в научной прессе.
[9] Теракты в общественных местах городской среды с многочисленными жертвами мирных гражданам – то есть не во время войны, вне военной атмосферы.
[10] См: Лат. словарь: «revolubilis – удобно назад катаный; revolvo, volvi, volutum — 1) назад катить, скатывать, 2) в круговом обращении катиться назад, 3) возвращаться» [Лат.-рус. сл. Указ. изд., С. 559-560].
[11] Персонаж рассказа Ф. Кафки «Превращение» (1912).
[12] От: «transformo, avi, atum, are ‘преобразовывать’, ‘превращать’; transformis — ‘переменяющийся’, ‘изменяющий свой вид’ ‘изменённый’, ‘преобразованный’» [Лат.-рус. сл. Указ. изд., С. 656].
[13] Явления подобной трансформации случались в языке всегда: слово, впадая в транс от слетевших роем впечатлений, забывая свой прежний денотат, пускается во все тяжкие – на века, и начинает манкировать новыми аффиксами как опыленной провокацией, размахивая иной коннотацией, прямо противоположной первоначальной (н-р, слово «прелесть», происходит от «лесть», в древнерусском языке обозначало «обман, хитрость, коварство»; а простынею называли ‘прощение’ (См.: Откупщиков Ю. В. К истокам слова. – М.: Просвещение, 1986. С. 47.)).
[14] Отсылка к персонажам Дж. Свифта из «Путешествия Гулливера» (любое издание). Гуигнгнм – вымышленный персонаж в виде разумной лошади, не умеющей говорить – не кентавр. Йеху – одичалые люди, что становятся «рабочей скотиной» для разумных лошадей.
[15] У Андерсена есть такая сказка: «Как Буря перевесила вывески», в которой аллюзия на революцию, что оставила все на прежнем месте, но переименовала названия, читается сатирой на революционные «преобразования», таковыми не ставшими на родине писателя.
[16] Сэлинджер Джером Дэвид (1919-2010) – американский писатель, отказавшийся печатать свои произведения после оглушительной популярности романа «Над пропастью во ржи» (1951), с 1965 г. ведя жизнь затворника, предавался писательству как способу существования – то есть «живя Сознанием».
[17] Как все же хороши русские сказки! Как тургеневские розы, иль «уж небо осенью дышало…»!
[18] Lingua (лат.) – 1) ‘язык’, ‘речь’, ‘слова’; 2) ‘диалект’, ‘наречье’; 3) ‘дар слова’, ‘красноречие’ (Лат.-рус. сл., Указ. изд., С. 365).
[19] Double axe — самое древнее оружие, распространенное в Средиземноморье и Малой Азии, представляющее собой двухсторонний топорик с небольшим древком [см. наши статьи о «троянском терроризме»].
[20] Философская притча немецкого писателя Джеймса Крюса (1926-1997) «Тим Тайлер, или проданный смех» (1962).
[21] Об этом мы напишем обязательно, позже и в другой работе – о Смысле.
[22] Напоминаем: «trans (лат.) – 1) за, по ту сторону; 2) за, на другую сторону» (Лат.-рус. сл. Указ. изд., С. 654).
[23] Конкиста (от исп. conquistar – ‘завоёвывать’) – Испанская колонизация Америки (1492 -1898), отличалась крайней жестокостью (См.: Лас Касас Бартоломе. «История Индий». Репринт. воспр. изд. 1968 г. – СПб.: «НАУКА», 2007).
[24] Заметим, Александр Македонский, которого обучал основам миропонимания Великий Стагирит, знал, что человек широк настолько, насколько глубок его ум, и поняв, что покорённые народы остаются навечно сломленными и потому, негодными ни к развитию, ни к жизни «в развитии», оставил эту затею – и был отравлен дружеским окружением, чужой волей, что жаждала чужой трансформации (См.: Арриан. Поход Александра. – М.: «МИФ», 1993. С. 223-245 – процесс осмысления представлен как «внутренний конфликт»: постепенным «внутренним пониманием» в Кн. 7).
[25] Неопалимая купина – аллегорический символ из Пятикнижия Библии – горящий, но не сгорающий терновый куст.
[26] Кира Муратова (1934-2018) – уникальный советский кинорежиссер. Ее фильмы: «Короткие встречи» (1967) и «Долгие проводы» (1971) — объединены щемящей нотой ‘узнавания’ воспринимаемого объекта, что воспринимается всегда неполно, не сразу или никогда. Предпоследний фильм «Мелодия для шарманки» (2009), совмещая аллюзию на Андерсена («Девочка со спичками») с социальной сатирой, оказывается тем самым недостающим звеном современного искусства – горькой пилюлей сатирического дифирамба.
[27] Дзига Вертов – советский кинорежиссер-документалист, экспериментатор и новатор, фильмом «Человнек с киноаппаратом», что снимался с 1926 по 1929 в Одессе, Киеве, Харькове и Москве, то есть постоянно «в движении» изобрел прием «кино-глаза»: зритель смотрит на происходящее через объектив камеры, которая становится проводником и поводырем человеческого восприятия, демонстрируя в ‘монтажной технике’ летящую хронику как бы одного дня: восприятие объектов сменяясь чередой срезов и углов зрения объектива камеры — отражают внутреннее восприятие режиссером происходящих событий вокруг него: от ветра и скользнувшего трамвая до шагающего небоскрёба и симфонии заводских труб.
[28] Кассандра – дочь Гекубы и Приама, наделенная даром пророчества, символ предвестия бед и несчастья.
[29] О нем я обязательно напишу – вставлю в мозаику Мифа и поделюсь своим восприятием действительности. У меня есть привычка ставить дату к своим суждениям, что записываются всегда и везде, — так вот, два последних предложения написаны вечером 11.06.2020.
[30] Первая цитата из «Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях» (1833), вторая — из стихотворения «Не дай мне бог сойти с ума…» (1833) (Пушкин А. С. Сочинения. В 3-х тт. Т. 1. Стихотворения; Сказки; Руслан и Людмила: Поэма. – М.: Художественная литература, 1985. С. 645, С. 523).
[31] Иван Михайлович Сеченов (1829-1905) – выдающийся русский физиолог и мыслитель, основоположник русской физиологической школы, его «Рефлексы головного мозга» (1963) открыли мировой науке возможность изучать нервную деятельность человека в дихотомии ‘возбуждения-торможения’.
[32] Кибернетика (от греч. kubernhsiz — ‘управление кораблем’, ‘искусство управления’ (Греческо-русский словарь, составленный А. Д. Вейсманомъ. – С.-Петербургъ, 1899. – Репринт V-го изд. – М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2011. С. 737)) — наука об общих закономерностях получения, хранения, преобразования и передачи информации в сложных управляющих системах.
[33] Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927) – русский невролог, врач, невропатолог, психиатр, физиолог и морфолог. Основоположник рефлексологии и патопсихологического направления в России, профессор. В 1907 году основал в Санкт-Петербурге психоневротический институт – первый в мире научный центр по комплексному изучению человека. В 1918 г. разработал план создания Института мозга, потом возглавил его и объявил о создании новой науки – рефлексологии. Первым из естествоиспытателей вторгся в сиятельный чертог Сознания, внедряя свою «технику гипноза». Провел сотни опытов гипноза, избавляя от зависимостей (алкоголизм, курение, наркомания), от фобий, восстанавливая организм человека после стрессов. Внушение (гипноз) рассматривал как ‘психический феномен’, изучая механизмы возникновения психических эпидемий, ведущую роль отводил гипнозу. Считал, что из кризисной ситуации человек может выйти только внушением: через опосредованный контакт (гипноз) и бесконтактно (самовнушением). См.: Владимир Бехтерев. Мог и внушение. – М.: АСТ, 2015.
[34] Конференция TSC’2020 должна была пройти в Тусоне (штат Аризона), мои тезисы «Metaphor – a volatile quantum of Meaning, or formula of structuredness of Consciousness» – были приняты в Программу, и через неделю как я купила все билеты (числом четыре – с пересадкой в Лос-Анжелесе), Оргкомитет присылает уведомление о переносе мероприятия на декабрь (13-19.12.2020) – откуда такая ясность и точность в протекании пандемии, спрашивается, когда у нас не то, что карантина не было, границы открыты, так еще авиаперелеты в Европу шли в штатном режиме?