Иваненков Сергей Петрович. Семенков Вадим Евгеньевич. О ПЕРСПЕКТИВНОМ ФОРМАТЕ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ

Иваненков Сергей Петрович

Главный редактор журнала «Credo new»

доктор философских наук,

профессор

S.P. Ivanenkov

Editor-in-chief of the magazine “Credo new”

Doctor of Philosophy, Professor

E-mail: credonew@yandex.ru

Семенков Вадим Евгеньевич

СПб ГАОУ ВПО «Санкт-Петербургского Государственного института психологии и социальной работы»

кандидат философских наук,

 доцент кафедры теории и технологии социальной работы

V.E. Semenkov

Saint Petersburg GAOU HPE “Saint Petersburg State Institute of Psychology and Social Work”

Candidate of Philosophical Sciences,

Associate Professor of the Department of Theory and Technology of Social Work

E-mail: semenkov1959@rambler.ru

УДК: 141

О ПЕРСПЕКТИВНОМ ФОРМАТЕ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ

 

 

Аннотация:  Статья посвящена определению перспективного формата изложения философского знания. По отношению к перспективе развития философии авторы выделяют следующие позиции: философия как преодоление метафизики (Хайдеггер), философия как аналитика языка (Витгенштейн), философия как разновидность литературы (Деррида). Во всех этих позициях философия имеет предмет автономный от  предмета науки. Философия утрачивает авторитет в современном обществе в виду утраты логического способа предъявления своих высказываний. Сам формат философии как самообосновывающейся логической системы уходит в прошлое, на его место приходит литературный способ обоснования. Этот литературный формат предполагает изложение философии не в модусе системы, а в модусе опытного субъективного знания.

  Ключевые слова: дискурс, литературный формат, субъективность, гносеологический разрыв, мифологическая и лингвистическая девиация

 

ABOUT THE FUTURE FORMAT OF PHILOSOPHICAL KNOWLEDGE

Abstract: The article is devoted to the defining perspective of the presentation of philosophical knowledge. In relation to the future development of philosophy, the authors identify the following items: philosophy as the overcoming of metaphysics (Heidegger), philosophy as a dimension of language (Wittgenstein), philosophy as a kind of literature (Derrida). All of these items, the philosophy has a subject Autonomous from the subject of science. Philosophy is losing authority in contemporary society meant the loss of a logical way of presenting their statements. The format of philosophy as svobodomysliye logical system rooted in the past, in its place comes a literary way of justification. This literary format involves the presentation of philosophy is not in the modus and modus experienced subjective knowledge.

Key words: discourse, literary format, subjectivity, epistemological rupture, mythological and linguistic deviation

 

 

По отношению к перспективе развития философии можно выделить следующие позиции: философия как преодоление метафизики (Хайдеггер), философия как аналитика языка (Витгенштейн), философия как разновидность литературы (Деррида). Во всех этих позициях философия имеет предмет автономный от  предмета науки. Согласно Деррида формат философии как научно обоснованной и логически не противоречивой метафизической системы уходит в прошлое и на его место приходит литературный способ обоснования философского высказывания.

Философский тренд, заявленный Деррида,  поддержал американский философ Ричард Рорти. Он  в одной из своих небольших, но принципиальных работ указывал, что интеллектуалы Запада со времен Возрожде­ния прошли через три этапа: «сначала они надеялись получить искупление от Бога, потом – от философии, теперь того же ждут от литературы» [10;35]. Поясним вышесказанное, изложив кратко концепцию Рорти. Он считает, что так как среди современных интеллектуалов преобладает литературная культура, то и религия и философия выглядят как род или жанры литера­туры. Переход от религиозной философии к философии наукообразной, начался с возрождения платонизма в эпоху Ренессанса, а уже после Канта начался, в свою очередь, переход к литературной форме изложения философии (сначала романтики, затем  – Ницше).

Еще Мартин Хайдеггер полагал, что эта замена строгой философской мысли на литературные упражнения была упадком, сдвигом от серьезного мышле­ния к поверхностному любопытству. Многие философы – поклонники естественных наук  согласились бы с ним по данному вопросу. Однако сам Ричард Рорти полагает, что эта смена философских дискурсов была шагом вперед: «Вместо дурных вопросов вроде “Что такое Бытие?”, “Что такое действительная дей­ствительность?” и “Что такое человек?” был поставлен вопрос осмысленный: «Есть ли у кого-нибудь какие-нибудь новые идеи относительно того, что нам, людям, мож­но и должно делать с нами самими?» [10;33].

Соответственно, должны по новому формулироваться и цели такой литературной культуры. Мы знаем, для каких целей предназначены научные теории: новое знание, имеющее в перспективе практическое приложение. Но для ка­ких целей предназначены романы, стихи и пьесы? Рорти считает, что их предназначение – менять пределы воображения. Субъект такой практики – литературный интеллектуал. Он теперь задает «неудобные вопросы», полагая, что «недостойно человека жить такой жизнью, которая не соприкасается с ныне достигнутыми пре­делами человеческого воображения» [10;35].

Автору данной работы эти замечания Рорти представляются очень важными для осмысления как дисциплинарного формата философского знания, так и институциональных перспектив философского сообщества. Ниже будет дан комментарий  по поводу изложенной позиции Ричарда Рорти.

Для современной философии проблематизировано обретение публичного признания, так как возникла проблема убедительности философского высказывания для современной «широкой» аудитории. Философия всегда была сложна для восприятия, но сейчас, если следовать логике концепции Рорти, требуется иной формат сложности философского высказывания. Философия утрачивает авторитет в современном обществе в виду утраты логического способа предъявления своих высказываний. Сам формат философии как самообосновывающейся логической системы уходит в прошлое, на его место приходит литературный способ обоснования.

И именно в виду того, что философия становится жанром литературы, само понятие литературы расширяется. Это расширение состоит в том, что литература перестает быть только инстанцией вымысла, т.е. того, что называют  fiction, и покрывает уже те жанры и виды, которые  называют nonfiction. Российский философ Федор Гиренок, говоря о репрессии идеологии в отношении к философии в средневековье и репрессии науки – в Новое время,  замечает: «И вот только совсем недавно – и, как ни странно, в связи с пост-модернизмом – <философия> пытается подать свой голос независимо от науки и религии. И тут обнаруживается ее литературный характер» [2;55].

Сильная сторона современной философии не логика, хотя философы-аналитики именно на логику делают упор, а выдержанность литературного жанра. Убедительность современной философии – это убедительность поэзии, а не логики. Поэтому авторы данной работы, вслед за Рорти, считают, что  сейчас уместнее говорить о философии как об определенном литературном жанре, чем о какой-то логической системе. (Обратную позицию занимает академик Теодор Ойзерман: для него структурализм Деррида, Фуко и Барта  – это скорее метод  анализа художественных произведений, а не философия [6;367].)

Идея, высказанная Рорти, безусловно интересна, но она ставит вопрос о том, «Что такое литература?». На сегодняшний день можно указать на два варианта употребления термина литература [7;453]:  либо это любые произведения человеческой мысли, закрепленные в слове и обладающие общественным значением, либо (и этот смысл слова авторы энциклопедических статей называют обычным и более строгим) это исключительно художественная литература. Оба подхода к пониманию термина «литература» не способствуют  пониманию того, что имеет в виду Рорти или  Деррида, говоря о смене формата  и стирании жанровых различий  между философией и литературой.

Литературу можно определять и как совокупность текстов, имеющих  культурную значимость и как тексты, содержание  которых порождено воображением автора – как fiction. Но как бы мы не определяли литературу, мы уверенно можем сказать, что литература – это текстуальное явление, привлекающее внимание определенного рода: опыта воображения. Она противопоставлена информативному сообщению, вопросу или обещанию. Мало того, литература функционирует путем выявления и нарушения собственных границ, расширяя  (или изменяя) свои границы.

Изменение формата философского дискурса (способа объяснения) не означает, что философия трансформируется в привычную нам, в модернистском понимании,  литературу как тексты, созданные на основе художественного вымысла. Юрген Хабермас по этому поводу точно заметил:  «Дело в том, что риторические средства в том и другом предприятиях (философии и литературной критике) подчинены дисциплине разных форм аргументации» [13;216]. Философам необходимо различать  свои формы аргументации  от форм аргументации литературной критики  для того, чтобы  аргументация была результативной.  Если риторически философия ближе к литературной критике, но по модусу результативности  философия ближе к науке. Философия  сближает с наукой  наделение  ошибки ценностным значением.  Эта особенность  отношения к  ошибке  позволяет философии обладать привилегированным  экспертным статусом в культуре. Философы в  поле культуры выступают как экспертное сообщество (общность), соединяя теоретическое знание с этической оценкой.

Нельзя не признать правоту Рорти в том, что у многих ( хотя и не у всех)  философов уже нет претензии на научность своих взглядов. Однако, как верно заметил петербургский философ В.И.Медведев «утрачивается, это именно претензии на научность, а не сама научность. Меняется, так сказать, декларация о намерениях философии» [5;165]. Профессор В.И.Медведев  абсолютно прав, замечая, что «…классическая новоевропейская философия в своем стремлении стать наукой по сути хотела элиминировать этику, освободив человека от фундаментальных моральных проблем, от необходимости принимать свои решения, делать свой индивидуальный выбор, хотела превратить этические проблемы в технические». Прав он и в том, что «современная философия в основном отказывается от намерений и претензий быть наукой, оставаясь рациональным в принципе дискурсом о значимых для человека проблемах». Наконец нельзя не согласиться и с тем его замечанием, что «смена  декларации о намерении быть научной в современной философии связано с осознанием невозможности превратить эти проблемы в технические – допускающие общезначимые решения»[5;165].

Спорным является заключение автора о том, что речь идет только о смене деклараций о намерениях. Самым спорным является заключение автора, что теперь философия «вместо единственно возможной Истины … предлагает личные мнения, не претендующие на исчерпывающий анализ. Поэтому и характерным жанром становится эссе, а не систематический трактат» [5;165]. В свою очередь, авторы  настоящей работе  считают, что речь идет не столько о смене философами декларации  о намерениях заниматься скорее литературой, нежели наукой, сколько о занятии философом определенной морально-политической позиции и вынесении философом этически оценивающего суждения.

Литературный формат философии  предполагает  выработку этических высказываний  относительно истинного положения субъекта. Сама истина понимается не как то, что  мобилизует и сводит к единому основанию различные объекты, а как то место, где конституируются различия субъектов,  и рождается новая субъективность. Для философии в таком формате снимается задача  формулирования универсального высказывания относительно онтологии и встает задача придания универсального статуса  этическим высказываниям. Эта задача решается за счет формирования единого, но всегда неоднородного поля  политики.  Полем политики является то поле, в котором, с одной стороны, сохраняется понимание этических позиций  разных сторон, а, с другой стороны,  обеспечивается возможность несогласия с политическим следствием той или иной этической позиции.  При этом презентация  различий понимания этики не предполагает нравственного релятивизма, т.к. должна обретаться общая политическая основа для высказываний разных этических позиций.

В стратегии  развития философии как одного из жанров литературы может и достаточно часто происходит девиация, выражающаяся в подмене философии лингвистикой или латентной мифологией.

Лингвистическая девиация  выражается в подмене  философии метатеорией.  Наглядна концептуальная позиция американо-российского культуролога Михаила Эпштейна, изложенная в его работе «Предлог «В» как понятие». Данная работа  была  представлена в принципиальной для него самого сводной монографии «Знак пробела: О будущем гуманитарных наук»[14]. В этой работе он соотносит частотный словарь и философскую картину мира указывая на необходимость философской проработки  служебных слов:  предлогов, местоимений,  союзов, частиц, артиклей.

В качестве примера он рассматривает английский артикль the и русский предлог «в».:  артикль the – пример грамматической формы, выражающей идею определенности/неопределенности, в то время как предлог  «В» это грамматическая связка, а не логическая. Однако, рассматривать  предлог «В» как центральное место в системе понятий  – значит присваивать  сугубо лингвистическим категориям статус философских категорий. В принципе приписывание статуса философских категорий возможно в отношении тех или иных существительных, но не в отношении  предлогов. Существительные могут функционировать как понятия, а служебные слова – нет.

«В» это не понятие,  а – служебное слово, часть предложения. Слова интересуют лингвистов, а  понятия – философов. Эпштейн считает, что «философам стоит прислушаться к тому, какие слова употребляются чаще других, поскольку без них не может обойтись сам язык» [14;231].

Идея изучения частотности употребления тех или иных слов так же весьма спорная, т.к. такие слова  как «материя», «бытие», «идея», «закон» – это не просто слова, а философские категории, типы предикатов, в системе категорий Аристотеля. Иначе говоря, философские категории – это типы  высказываний о вещах, а логика как инструмент философского анализа предполагает аналитику высказываний, а не отдельных служебных слов.  Понятие может присутствовать в  высказывании даже, когда  отсутствует в этом высказывании как слово. Пример: фраза «Когда ты придешь?». В этой фразе  нет слова «время», но понятие времени присутствует.

У Михаила Эпштейна язык стоит в центре внимания, т.к. он исходит из того, что язык управляет мышлением. В рамках данной работы можно устраниться от разговора о том, что чем управляет, но если философия имеет своим предметом мышление (а по этому вопросу в профессиональном философском сообществе существует конвенция), то изучать надо  логику и структуру языка, а не частотность употребления тех или иных слов.

Авторы данной работы исходят из того, что философия  имеет своим предметом мышление. Это положение не вызывает сомнений, но абсолютно необходимо уточнить один принципиальный момент. Один из основоположников аналитической традиции в философии – Готлоб  Фреге – в работе «Мысль: логическое исследование» указал на необходимость различия психологического и логического толкования мышления. Иначе говоря, имеет смысл различать мышление в  повседневном понимании как любую данность сознания, как осмысленность вообще, и мышление в более строгом смысле, как утверждение  истинности высказывания. Готлоб Фреге пишет: «Необходимо строго различать то, что является содержанием моего сознания, моим представлением, и то, что является предметом моего мышления» [12;69]. Стоит добавить, что именно постижение истинных мыслей и является предметом философии. Поэтому мыслью (суждением) в философском плане по Фреге стоит называть только то, к чему применимо понятие истинности [12;53]. При этом Готлоб Фреге оговаривает: только то предложение выражает мысль, которое, во-первых, является законченным,и во всех отношениях самостоятельным в результате соотнесения со временем, а во-вторых, необходимо различать выражение мысли и утверждение мысли. «Содержащееся в предложении указание на временную соотнесенность связано только с выражением мысли, в то время как истинность, признание которой заключается в форме утвердительного предложения, безотносительна ко времени» [12;74].

Философ занимается анализом истинности предложений, утверждающих нечто  безотносительно ко времени. Равным образом к истинности мысли  не имеет отношение  то обстоятельство, что эта мысль кому-то принадлежит. Иное дело, что для науки такими истинными мыслями являются факты как истины объекта, а для философии – факты как истины субъекта.

Помимо лингвистической девиации, в которой философия утрачивает свой смыслосозидающий смысл, можно указать на девиацию философии в сторону  латентной мифологии.

В качестве примера мифологической девиации можно указать на работы Александра Дугина. Сильной стороной  сочинений Дугина является их смысловая фокусировка. Для Дугина смысловая задача в работе философа – сверхзадача, но у него смысл созидается по образцу литературных (художественных) произведений, через апелляцию к виртуальности, подаваемой им как реальность.

В работе «Философия традиционализма» он сам указывает на основополагающее методологическое положение в своей позиции поиска реальных сообществ и практик традиции в современном обществе: «… если правильно искать и использовать адекватные концептуальные инстру­менты, в Старой Вере <в православном старообрядчестве> мы найдем все, что нам нужно» [4;51].

В рамках нашего разговора важно  иметь в виду то, что здесь под традицией имеется в виду не та реальность, что является объектом изучения антропологов, этнографов и историков, а нечто сугубо виртуальное: «…безвозвратно и безотзывно уходят воды бытия из той условной, конвенциональной, виртуальной (подчеркивание наше – С.В., С.И.) реальности, от того безобразного, отталкивающего спектакля, в который мы с вами вовлечены»[4;456].  Поэтому автор «Философии традиционализма» честно признает, что «объек­тивное … состояние сегодняшнего старообрядчества … ничего не меняет в адек­ватности нашего убеждения» – убеждения в том, что мы живем в обществе спектакля.

Поэтому и проект Дугина, с одной стороны радикален («с тем, что нас окружает, надо рвать – решительно, се­рьезно, тотально, навсегда» [4;457]), а с другой стороны – утопичен, т.к. в своем проекте автор делает упор не на институциональные изменения, а на опыт воображения.

В работах Дугина нет анализа состояния общества, практик, институтов, а есть анализ  концептов, образов и нарративов, и происходит это в тех местах, где должен идти  анализ состояния реальных сообществ, относимых антропологами и этнографами к традиционным сообществам. Так философская критика реальности подменяется литературой  в модусе  fiction.

Что свидетельствует о достоверности всего того о чем он пишет? Только опыт его произвольного воображения. И, следуя этому произвольному опыту воображения, читатели его работ  приобщаются к выразительному символическому и сакральному  ряду.

Традиционализм Дугина (и не только его)  сфокусирован именно на  осмысление мифологического сакрального ядра – «все сакральные символы призваны открыть то полярное пространство, которое спит по ту сторону рациональной пленки внешнего» –  [4;74], а философия, уже в ее первородной форме, как раз строится на оппозиции мифу со стороны индивидуума. Традиционализм как идеология традиции и критическая рефлексия философствующего индивида – это вещи принципиально разного характера. У Дугина  традиция выступает не только как коллективная форма существования мифа,  но и как исток истины, т.к. для него традиция – это то, что существует для всех и ни для кого в единичном смысле. Для сравнения отметим, что у Мартина Хайдеггера, столь ценимого Дугиным, истина принадлежит сугубо индивидуальному опыту экзистенции.

Можно дать следующее заключение: Александр Дугин мыслит, потому что воображает некие фантазмы, поэтому его нарратив традиционализма является продуктом его воображения, а не определенного опыта свободы. Необходимо различать опыт художественного воображения  и опыт свободы в акте экзистенции. Философская истина  принадлежит только последнему виду опыта мысли, причем этот опыт мысли осуществляется не по ходу воображения, а, как раз, против соблазнов воображения.

Философ – интеллектуал, проявляющий интерес к  предельным вопросам. Предельные вопросы – вопросы, вызывающие  некоторые неочевидности, т.к. они за пределами  обыденного сознания, формулируются предельно общим образом и не предполагают  в ответе  опоры на эмпирические  знания. Например:  может ли существовать ничто? Предельные вопросы  ставят проблемы (неочевидные для  обыденного сознания), а не задачи. Различие между ними в том, что проблемы  не имеют четких решений, а задачи имеют. Наконец предельные вопросы  выражаются не через  понятия, а через концепты. Понятию дают определение, а концепту – толкованию. Примеры концептов – человек, любовь, мир, Бог. С учетом этого становится понятным почему Жиль Делез и Феликс Гваттари определяли философию как искусство формировать, изобретать, изготавливать кон­цепты. Творить все новые концепты — такова задача философии [3;10, 14].

Литературный формат философского знания не отменяет императив поиска баланса между теоретическим и практическим разумом. Поиск этого баланса абсолютно необходим в виду принципиальной неполноты теоретического корпуса философского знания. Философская теория  принципиальна не полна и всегда  требует восполнения в идеологии (на практике как следствии теории). Нарушение баланса как в одну,  так и другую  сторону приводит к  возникновению девиации в философии. Девиация теоретизма приводит к утрате позитивного  идеологического идеала (ранний Гуссерль), а девиация идеологизма к подмене строгого теоретического дискурса  манипулятивной риторикой (работа Ульянова (Ленина) «Материализм и эмпириокритицизм).  Философия была, есть и будет идеологичной, но она не может быть только идеологией: ее ядро должно быть теоретическим. Однако  разговор о необходимости формирования теоретического ядра в философии  провоцирует на создание  различного рода философских систем и обобщений. Создание таким философских систем аналогичных  научным системам на современной этапе развития философии вызывает большие сомнения.

Авторы данной работы считают, что креативная перспектива  философского знания  состоит в том, чтобы быть теоретичной по дискурсу, но не по форме. Этот формат не предполагает отказа от рационального дискурса. Иное дело, что рациональность в философии и рациональность в науке – разные вещи.  Рациональность в философии не всегда требует логичности, поэтому и изложение философии в форме теории излишне. Любая теория строится на  обобщении случаев, а философия требует раскрытия смысла. Для раскрытия смысла философии более подходит формат опыта, а не теории. Этот  опыт связан с событийностью мысли и существует в культуре в контексте коммуникации. Для  того чтобы философский опыт  стал доступен  коммуникации  он должен быть изложен в литературной форме, а не в теоретической. В качестве примера таких опытов в философии можно указать на  работы Ницше, Деррида, Нанси. Для иллюстрации тезиса о философии как опыте мысли  разберем  работу Жан-Люк Нанси«Corpus».

В 1991 году французский философ, ученик Жака Деррида, Жан-Люк Нанси в возрасте пятидесяти одного года благополучно перенес операцию по пересадке сердца.  (Операция,  очевидно, прошла удачно и  можно сказать, что Ж.-Л. Нанси находится в достаточно хорошей форме, т. к. только нашу страну за последние годы он посетил дважды – в 2008 и 2010 гг.)

Сам Нанси отнеся к прошедшей операции по пересадке сердца по-философски профессионально: через год после этого написал философскую работу под названием «Corpus» [8]. Работа имела большой резонанс и во Франции, и в других странах. (В 2001-2002 гг. в Саратовском государственном университете философии телесности Жан-Люка Нанси был посвящен годовой семинар.) Работу очень охотно читают и цитируют не только сторонники философии Жака Деррида (сам Нанси принадлежит к философам этого направления), но и представители иных школ и течений. Тот факт, что философ написал работу о теле  после того как удачно перенес столь ответственную операцию и в определенном смысле начал новую жизнь, психологически понятно, но любопытно, что именно он написал в этой работе, каков формат этого философского произведения.

Первое, что бросается в глаза при прочтении этой работы – практически полное игнорирование самого факта пересадки сердца. Это не отчет о своем опыте, каким бывают  отчеты о том или ином опыте выживания в экстремальных ситуациях. Эта работа представляет собой литературное произведение в содержательном плане весьма автономное от самого события по пересадке сердца. Конечно, пересадка сердца повлияла на мотив автора, но не более как внешний фактор, совпавший с иными сугубо философскими вещами. Пересадка сердца с точки зрения cogito для Нанси ничего не значит.

Второй момент, более важный для разбора этого произведения Нанси, – сам формат работы. В ней практически нет ссылок и сносок на какие-то источники и работы иных философов. Работа “Corpus” совершенно лишена того аппарата, который мы привыкли видеть в  работах тех философов, которые стремятся к научности. Эта работа написана в жанре эссе, а данный жанр освобождает автора от ссылок и сносок на работы иных авторов.

Вместе с тем, нельзя сказать, что этот текст написан вне контекста к существующей философской традиции. Мы видим, что эта работа соотносится с определенной философской традицией, в ней есть дискуссия с пониманием телесности у другого французского философа Мориса Мерло-Понти (1908-1961), есть цитаты  из работ Фрейда, но, повторяем, нет ссылок на эти работы. Вроде бы, это всего лишь формальная сторона дела, но она очень показательна и значима, т. к. перед нами презентация совсем иного формата философского текста: философского текста в формате литературного произведения. Работа “Corpus” не случайно лишена всего того аппарата, что предполагает научное исследование, т.к. во-первых, литературное произведение наличия этого аппарата не предполагает, а во-вторых, как точно заметил Валерий Подорога, философия имеет доступ к опыту свидетельств больше через литера­туру и искусство, чем через архив или документы истории [9;132].

Работа Нанси “Corpus” это – именно философия, но философия в определенном регистре. В данной работе проделан определенный опыт по трансформации философского дискурса, а точнее – выхода за пределы  сложившегося философского дискурса.

Каково самое первое впечатление от этого текста? Такое ощущение, что читаешь не философский трактат, а фрагмент какой-то поэмы современного поэта, желающего быть именно современным поэтом. Во Франции Мишель Деги так и написал в своей статье об этой книге: это «поэма». Сам Ж.-Л. Нанси признал верным такое определение, «если поэма» обозначает  по меньшей мере  некоторый разрыв, или приостановку, означивание и проявление … определенного тела…» [8;219]. От понятия «поэма» логично перейти к понятию «поэзис». Перед нами не логос философа, а его поэзис. Логос – это сообщающая речь, делающая свой предмет очевидным и доступным другому. Поэзис означает “делание”, «появление». Логос концептуален и отвечает на вопрос «что», поэзис дескриптивен и отвечает на вопрос «как». Логос – ноэматичен, являет собой результат мышления, поэзис представляет собой активность речи, способ речевого производства,  дискурс.

В работе “Corpus” предпринята попытка формирования некоего нового языка высказывания, поэтому концептуальный ряд в этой работе стоит на втором плане. Примечательна полемика с Валерием Подорога, изложенная в том же издании работы “Corpus”. Подорога понял “Corpus” как новую концептуальную диспозицию – логос, а не как новый язык высказывания – поэзис. В то время как сам Ж.-Л.Нанси стремился написать текст, плохо поддающийся операции означивания [8;218]. Наверное, поэтому при чтении этой работы возникает двойственное ощущение: красота письма при весьма туманном изложении своей позиции. Эту туманность изложения ни в коем случае нельзя отождествлять с неясностью мысли самого автора, с непониманием автора затрагиваемой проблематики. Все обстоит иначе. Дело не в том, что у Ж.-Л.Нанси изложение мысли туманно, а в том, что в данном случае изложение мысли ясным быть не может. Для автора “Corpus’а” очевидно, что философская позиция не может излагаться как математическая теорема. Если для Гуссерля  принципиальным было стремление к строгости и ясности понятий, то для Ж.-Л.Нанси важны не понятия, а концепты, а последним, в отличие от понятий, принципиально невозможно дать законченных определений. Поэтому туманность изложения для самого Ж.-Л.Нанси принципиальна, ибо, по его мнению, после философского прорыва Жака Деррида невозможно писать философию в стилистике строгой науки.

Ж.-Л. Нанси пишет: «Следует  продолжать говорить о том, что уже невозможно сказать» [8;89]. Можно ли рассматривать это высказывание как оппозицию знаменитому высказыванию Людвига Витгенштейна «О чем невозможно говорить, о том следует молчать»? – Можно, но с  определенным уточнением. Людвиг Витгенштейн ратовал за то, чтобы провести границу выражения мысли. Философия, по его мнению, должна определить немыслимое изнутри через мыслимое. А мыслимо то, что поддается высказыванию, что может быть высказано ясно и логически не противоречиво. Поэтому выбор языка для мыслящего субъекта – это выбор определенной логической формы мышления. В этом высказывании Витгенштейн  выразил  свою позицию сциентиста.

Ж.-Л. Нанси, в свою очередь, выбрал путь преодоления сциентизма в философском дискурсе. Он стал производить новые формы выражения мысли, новый язык для разговора на феноменологическую тематику. Однако он не оспорил и не стремился оспаривать классическую феноменологическую тематику, а создал новый дискурс ( способ изложения) и, тем самым, обозначил новый гносеологический разрыв.

Такие случаи гносеологических разрывов уже были в истории европейской философии. Луи Альтюссер еще в 1965 году указал: «Марксизм не является некоей (новой) философией практики, он является некоей (новой) философской практикой» [1;76] (курсив наш – С. В., С.И.). По мнению Альтюссера, Марксом была предложена не новое философское учение, а новая философская практика. В виду этого, представляется возможным уверенно сказать, что Маркс не оспорил гегелевскую проблематику, а создал новый язык, задал тот самый гносеологический разрыв, введя новые категории в философии, сказав, что сейчас надо говорить через такие неологизмы, как «производительные силы» и «производственные отношения».

Та же ситуация и с работой “Corpus”. Эта работа о способах производства и  расширении пространства ясности за счет привнесении рефлексии туда, где ее традиционно нет. Но именно этим и занимается как современная философия, так и современная литература. Здесь  обнаруживается точка схода этих двух дисциплин и  работа Ж.-Л. Нанси  “Corpus” в этом плане является образцом философии как литературы.

Современную философию роднит с литературой не концептуальное единство, а общее поле исследования. Выше уже было сказано, что “Corpus” это не демонстрация логоса, а  выработка поэзиса. Это не демонстрация идеи в ее концептуально законченном виде, а предъявление новой практики проговаривания того, что раньше не проговаривалось. Это – опыт новой речи, а не новая идея. Валерий Подорога уже давно указал, что современная философия как особая практика задавания вопросов претерпевает радикальные и невиданные прежде изменения [11]. Границы между философией и литературой, указывает он, размываются. С одной стороны, философия становится частью потока литературной практики письма, а с другой стороны, сама литература   выходит за границы жанрово-предметной области. Так продуцируется новый философский опыт и на границе этого опыта появляется новый фигурант мысли. Валерий Подорога называет его идеологом, т. е. следующим за логикой идей. Для Валерия Подороги идея – это не истина, это регулятивный принцип (пережитого) опыта, не важно какого, экзистенциального, научного, эстетического или паранормального. Философ Владимир Медведев, в свою очередь, подчеркнул то, что современная философия начинает всерьез принимать трансцендентальный характер своих проблем. «Эти трансцендентальные проблемы касаются всеобщих условий нашего опыта. То есть таких условий, которые в принципе невозможно объективировать. Когда мы рассуждаем о них, они продолжают оставаться условиями и этого нашего рассуждения – поэтому превратить их в обычный объект познания нельзя. Вследствие этого истинность и проверяемость философских утверждений не сопоставима с истинностью и проверяемостью утверждений науки» [5;172].

Развивая мысль о новом опыте и идеологе как человеке идеи, можно сказать, что философ анализирует тот опыт, где формируется новая субъективность. Субъективность  можно понимать как самосознание и как автономию от социального окружения, от давления социального контекста, от господствующей идеологии. Формирование новой субъективности невозможно без рефлексии этого опыта. Эту рефлексию опыта по формированию новой субъективности осуществляет равно и философия, и литература. Эту субъективность и призван осмыслять философ, используя именно язык философии, а не науки, если он хочет показать  нам, то о чем пока нельзя (научно) говорить.

 

Литература

  1. Альтюссер Л. Ленин и философия / Перевод с французского Нина Кулиш. – М.: Ад Маргинем,2005 – 176 с.
  2. Гиренок Ф. Где пушки – там философия! // Кто сегодня делает философию в России. Т.1. / Сост. А.С. Нилогов – М.: Поколение, 2007 – 576 с.
  3. Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? / Пер с франц. С.Зенкина. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб., Издательство «Алетейя», 1998. – 288 с.
  4. Дугин А.Г. Философия традиционализма. – М., Арктогея-Центр, 2002 – 624 с.

5. Медведев В. История философии как смена деклараций о намерениях // “Credo new”. Теоретический журнал. 2011, №4 – 164-173 с.

6. Митрохин Л.Н.  Мои философские собеседники. СПб., изд-во РХГА, 2005 – 605 с.

7. Кожинов В.В. Литература // Литературная энциклопедия терминов и понятии. М.,2001. Стб.453.

8. Нанси Ж.-Л. «Corpus» / Пер. с франц. Е. Петровской и Е. Гальцевой. –  М.: Ad  Marginem. – 255 с.

9. Подорога В. Политика философии. Новые вызовы // Вестник аналитики. Журнал аналитических материалов. № 3 (45) М., 2011. – 154-161 с.

10. Рорти Р. От религии через философию к литературе: путь западных интеллектуалов // Вопросы философии 2003, №3 – 30-41 с.

11.  Философия и литература: проблемы взаимных отношений (материалы «Круглого стола». 12.10.2009 г.). [Электронный ресурс] // Сайт журнала «Вопросы философии» Режим доступа: http://vphil.ru. Дата размещения: 12.10.2009.  Дата обращения  22.08.2017

12. Фреге Г. Избранные работы: Пер с нем. В.В.Анашвили, В.А.Куренного, А.Л.Никифорова, В.А.Плунгяна / Сост. В.В. Анашвили  и А.Л.Никифорова. – М. Дом интеллектуальной книги, Русское феноменологическое сообщество, 1997 – 159 с.

13. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. Двенадцать лекций. Пер. с нем. — М.: Издательство «Весь Мир», 2003. –  416 с.

14. Эпштейн М. Знак пробела. О будущем гуманитарных наук. — Новое литературное обозрение, 2004. – 864 с.

 

 

References

  1. Althusser L. Lenin and philosophy / translated from the French Nina Kulish. – Moscow: Ad Marginem,2005 – 176 p.
  2. Girenok F. Where there are guns – there philosophy! // Who is doing today philosophy in Russia. Vol. 1. / Comp. Nilogov, A. S. – M.: Generation, 2007 – 576.
  3. Deleuze, G., Guattari F. What is philosophy? / Translated from the French. S. Zenkin. – M.: Institute of experimental sociology; SPb., The “Aletheia”, 1998. – 288 p.
  4. Dugin A. G. Filosofiya traditionalism. – M., ARCTOGAIA-Center, 2002 – 624 p.
  5. Medvedev V. History of philosophy as changing the declarations of intent // “Credo new”. Theoretical journal. 2011, No. 4: pp. 164-173
  6. Mitrokhin L. N. My philosophical interlocutors. SPb., publishing house of Russian Christian Humanities Academy, 2005 – 605 S.
  7. Kozhinov V. V. Literature // Literary encyclopedia of terms and concepts. M.,2001. STB.453.
  8. Nancy, J.-L. “Corpus” / TRANS. FR. E. Petrovskaya and E. Gallaway. – Moscow: Ad Marginem. – 255 p.
  9. Podoroga V. Policy philosophy. New challenges // Bulletin of Analytics. Journal of analytical materials. No. 3 (45) M., 2011. – S. 154-161
  10. Rorty, R. From religion through philosophy to literature: the way Western intellectuals // Questions of philosophy, 2003, №3 – p. 30-41
  11. Philosophy and literature: problems of mutual relations (materials of the Round table. 12.10.2009). [Electronic resource] // Website of the magazine “Questions of philosophy” available at: http://vphil.ru. Publication date: 12.10.2009. Date of access 22.08.2017
  12. Frege G. Selected works: TRANS. V. Anashvili, V. A. Kurinny, A. L. Nikiforov, V. A. Plungjan / Comp. V. Anashvili and A. L. Nikiforov. – Moscow House of intellectual books, Russian phenomenological community, 1997 – 159 p
  13. Habermas Yu Philosophical discourse of modernism. Twelve lectures. Per. with it. — M.: Publishing House “Ves Mir”, 2003. – 416 p
  14. Epstein M. the space character. About the future of the Humanities. — New literary review, 2004. – 864 p.

 

Loading