Серов Николай Викторович. Интересы науки vs университета

Серов Николай Викторович

Санкт-Петербургский государственный институт

психологии и социальной работы

доктор культурологии, профессор кафедры философии и

культурологии

Serov Nikolay

Saint-Petersburg State Institute of psychology and social work

PhD, professor of the Chair of philosophy and cultural science

E-Mail: nserov@gmail.com

УДК 001.11 + 535.004

Интересы науки vs университета

Аннотация: Показано соотношение культурологии и психологии в университетской системе восприятия новых идей. Пример из практики показал, что даже в естественных науках методология этого восприятия несовершенна. Поставлена под сомнение объективная оценка экспертизы, что привело к выводу о необходимости создания новой методологии научной работы.

Ключевые слова: Методология науки, психология, культурология, хроматизм, естественные науки, гуманитаристика, рационализм науки и эклектика жизни.

 

Interests of science vs of university

Summary: The university system of perception of new ideas is based on rationalism though practical examples have shown, what even in natural sciences this methodology is imperfect. The author has called into question an objective estimation of examination that has led to a conclusion about necessity of creation of new methodology of scientific work.

Keywords: science methodology, psychology, cultural science, the chromatism, natural and humanitarian sciences, rationalism of a science and life eclecticism.

Введение

Для начала вспомним, что культурантропология уже какое десятилетие пытается отрешиться от «достижений психологии». Ибо в последней до сих пор не решен вопрос даже о том, каким должно быть психологическое объяснение, что эквивалентно и ее ключевому методологическому выбору. Так, А.В. Юревич отмечает: «Психологическое объяснение, как правило, развивается в искусственно сжатом пространстве, ограниченном запретами на различные формы редукционизма: “сверху” – социального, “снизу” – биологического. Отсюда проистекают такие свойства психологического объяснения, как его “топтание на месте” без сколь-либо существенного проникновения в суть объясняемых явлений, объяснение “подобного через подобное” (например, одних когниций другими когнициями), круговой характер (скажем, объяснение когниций эмоциями, а эмоций – когнициями), подчиненность преимущественно целям понимания объясняемых явлений, а не целям предсказания и контроля над ними и т.п. В результате большая часть научного сообщества воспринимает такие объяснения как неудовлетворительные, а то и вообще как не научные» [8, с.105].

Как культуролог не только доверяю заключению профессионала-психолога, но и задаюсь вопросом: чем же сковывает хроматическая антропология это «объяснение», если и теория, и методология хроматизма позволили снять приведенные запреты “сверху” и “снизу”? Для ответа же мне придется привести несколько иные ракурсы этих «запретов», чем это представил А.В. Юревич.

Эмпирические корреляции в науке признаются только после их объяснения теорией или моделью. Практически же все психологические методики, согласно выводам Джеймса Кеттелла и Пола Клайна, основаны на экспертных, т.е. эмпирических оценках, полное согласование которых (при известной системе отбора) считается достоверным, согласно стереотипам научного сообщества. Вместе с тем хорошо известно, что объективный критерий адекватности полученной оценки и даже метод, модель, или теория, которые бы давали объективную оценку достоверности этого совокупного мнения экспертов, не существует.

Не зря же в литературе до сих пор оговаривается «искусство психологической диагностики», что, вероятно, не требует комментариев – искусство имеет к науке такое же отношение, как и «сказкотерапия» (тоже область научной психологии!). В соответствии с этими тезисами мы и формулируем цель настоящей работы: попытаться понять, а, быть может, и снять пресловутые «университетские запреты» в дискуссии с академическими стереотипами «научного долженствования».

Очевидно, поставленная цель может быть достигнута лишь при хроматическом отказе рассматривать абстрактного «человека» (вне времени, вне пространства, вне граничных условий существования, вне пола/гендера и даже вне цветовых фильтров одежды), как это обычно представляют философы и/или психологи. А для этого нам потребуется решить релевантные задачи, во-первых, по созданию новой методологии, которая должна базироваться на классических представлениях о реальном (женственном/мужественном) человеке в реальной (социальной, культурной и природной, т.е. светоцветовой) среде с тем, чтобы создать практически реализуемые информационные модели человеческого мышления. Во-вторых, эта методология должна обладать базовым критерием науки – воспроизводимостью эмпирических данных, что и ведет к адекватности результатов, которые могут быть приняты вслед за их воспроизводимостью научным сообществом. И, в-третьих, эти результаты должны привести нас к возможности классической систематизации все более и более увеличивающегося числа разнородных данных, т.е. к построению конкретных информационных моделей свойств, функций и отношений компонентов в изучаемых нами сложных системах.

 

Методология университетской науки

Насколько мне известно, до настоящего времени ни на одном из методологических семинаров речь об этом не заходила. И вот, как-то волей случая, я оказался на конференции «междисциплинарщиков», где ставился практически этот же вопрос, правда, в несколько иной плоскости: как нам отойти от принятой сегодня методологии, которая явно устарела и не успевает за потребностями сегодняшнего дня? Любопытными мне показались и доклады участников симпозиума, в которых рассматривалась не теоретическая часть их устоявшейся методологии, а некие предсказания из того, как будет осуществлять финансирование, даже если они найдут какой-либо практический путь по ее изменению.

И в душе мне приходилось соглашаться с докладчиками: в самом деле, уже на Ученом совете возникает проблема (а почему это нашему отделу надо разрабатывать его тему, а не мою); далее возникает вопрос о внешнем финансировании (никакой эксперт никакого грантодателя не даст положительного заключения по тематике, которая до этого не была апробирована другими учеными); и при оставшемся ресурсе (лишь инициативно-энтузиастской разработки этого «гения») далее снова возникнут проблемы с тем же экспертом, – а теперь уже и редактором – релевантного академического издания (что за фокусы – этого не было, нет, и не может быть! – отфутболить!)…

Другие доклады на этой конференции посвящались текущему состоянию дел. И в них я тоже узрел зерно истины. Действительно, уже студент, а затем и аспирант, и кандидат наук просто обязаны претворять в жизнь «плодотворные идеи» своего руководителя, который иначе просто не примет в аспирантуру, не даст защититься, уволит, сократит и т.д. И тема, которую все они разрабатывают под чутким руководством начальника, начинает приобретать все более и более выхолощенно-эпигонский характер чаще всего из-за исключительно рационального следования – когда-то, возможно, и актуальным – тезисам. Ибо известно правило «нашей рыночной науки»: все должно быть рационально выведено, обосновано и доведено до полной непротиворечивости результатов.

Но больше всего меня поразил доклад совсем уже старенького профессора, который мягко, но настойчиво растолковывал, что иначе невозможно, что иначе возникнет авантюризм, паранаука, мистика, чушь и т.п. «Да, – говорил он проникновенно, – мои сотрудники развивают именно мое направление, и я внимательно отслеживаю новшества и, если они не обоснованы рационально в рамках моей теории, то никогда не дам им ходу, – да, даже, если они и объясняют мне больше, чем моя концепция». Да, меня тут упрекали за слишком высокий индекс цитирования, но я никогда еще не заставлял сотрудников ссылаться на меня… включать в соавторы.… Затем он приводил, и приводил примеры из истории советской науки и закончил весьма показательно: «Вот, когда я умру, пусть мои сотрудники и делают все, что им покажется разумным…».

Дальше я уже никого не слушал, – честность этого доклада методологически предполагала онтологическое следствие из его контекста. Ибо, как заметил И.Р. Сушков, суть системного подхода состоит совсем не в том, чтобы мысленно поставить явление в центр системы и заставить последнюю вращаться вокруг него, обеспечивая, таким образом, комплексное, многостороннее, междисциплинарное изучение объекта: «Даже если мы берем в качестве цели системного анализа отдельную вещь, хотя и взаимодействующую с другими, такую как организм, личность, группа, мы должны изучать не столько свойства вещи с точки зрения ее целостности и не столько структуру этой вещи, сколько то, как эти свойства делают вещь системой, которая, в свою очередь, превращается в элемент системы, включающей данную» [5, с.140].

 

Методологическое отступление

Как специалисту по цвету, мне пришлось опубликовать в «Оптике и спектроскопии» [1984, т.56, №3] информационную модель классической (т.е. не квантовомеханической) корреляции между наблюдаемыми в поглощении электронными термами [1], в связи с чем был развит принцип (относительной) аддитивности (атомных) термов (ПАТ). За прошедшее время экспериментаторы многократно определяли новые полосы поглощения с отнесением неизвестных ранее электронных термов, которые с хорошей точностью совпадали с данными, предсказанными по ПАТ в публикациях 1982-1985 гг. Теоретики же, квантовики, насколько мне известно, так и не смогли «осознать» ПАТ, где, – как и 30 лет назад, – остается много больше вопросов, чем ответов.

Возникает чисто методологический вопрос: почему ПАТ за все это время не мог быть понят и принят/опровергнут нашими теоретиками? И, вообще говоря, может ли существовать пост-квантовомеханическая картина мира? Или квантовая механика – «абсолютная истина» [2], – впрочем, до сих пор так и не просчитавшая высокие термы даже для молекулы водорода?

Мы не будем вдаваться здесь ни в химфизику ПАТ, ни в известную сложность и затратность времени суперкомпьютеров для квантовохимических расчетов тех же молекулярных термов, которые с большей точностью просчитывались по ПАТ буквально на калькуляторе, ибо все это – дело теоретической физики. Нас же больше интересует эпистемология вопроса, касающаяся как физиков, так и лириков: с чем связана так называемая «страусиная политика» нашей науки, когда какая-либо инновационная находка «гения» не соответствует ведущей роли «академического направления» тысяч институтов (миллионов научных сотрудников) по всему миру?

Так, возвращаясь к Введению, а также отвечая на перманентный вопрос оппонентов хроматизма («А хочет ли собственно психология стать наукой»?), мы попытаемся обосновать и тот факт, что в перспективах развития психологической антропологии все более и более актуальным становится тезис о необходимости рассматривать психологию как науку не об отдельных психических процессах, а о развивающейся личности в целостном мире субъект-объектных отношений культурантропологии.

Университетская наука и методология академизма

«Впечатляющая сила наук состоит в относительной независимости их методов и результатов от разума их создателей»,– констатирует Михаил Хеллер и заключает, что едва ли получится отделить, например, философа от его учения, и «изучение философии – это, в большой степени, изучение ее истории. В науке же с самого момента своего происхождения теория отдельна от личности своих открывателей. Самое большее, – их имена будут фигурировать в названии теории или метода» [6, с.174].

В самом деле, в естественных науках изучаемая реальность часто упрощается вплоть до полной идеализации. В качестве примеров можно привести «вакуум» в физике, «идеальный газ» в химии, «планетарные модели» в астрономии и др. И поскольку все более и более обширные области исследований оказывались подвластными этим предельно идеализирующим методам, со времен Алана Сокала стали нарастать их обвинения в «тоталитаризме» [1, с.185].

С другой стороны, напоминая, что наука – как область профессиональной организации, как социальный институт, как познавательная программа и автономный дискурс – это сугубо новоевропейский культурный стратегически-тактический проект, Е.Г. Соколов весьма обоснованно полагает, что конкретные техники «контроля посредством науки» и «контроля науки» сегодня изменились по сравнению с трех-четырехвековой давностью. «Где-то стали более циничными и откровенными, где-то, напротив, более завуалированными и мягкими, но в своих контурах остались неизменными. Государственные заказы, государственные программы, вся грантовая система, всевозможные льготы, предоставляемые государством научно-академическому сообществу, премии и звания разного ранга и «калибра», непосредственное прямое содержание научно-исследовательских институтов — что это, как ни прямая связь, организованная по шкурному принципу «Ты — мне, я — тебе»! Причем, далеко не всегда деятельность, осуществляемая под таким финансово-экономическим наблюдением, имела и имеет важное, как сказали бы раньше, народнохозяйственное значение, напрямую не влияет ни на экономические, ни на какие-нибудь другие социально значимые процессы. Лишь опосредованно, через многоступенчатую систему формовки «антропологического субстрата», либо легитимации существующего «положения вещей» [4, с.170].

Вместе с тем далее Е.Г. Соколов полагает: «Эпоха «междисциплинаризма» – деликатное именование той ситуации, когда самостоятельного, автономного и более или менее стабильного, «отдельно взятого» дисциплинарного отсека уже не может сложиться в принципе. Не по отношению к прошлому, к истории-предыстории, но по отношению к сегодняшним задачам исследования, организации, планирования и конструирования познания. Если же вдруг, по какому-то недосмотру, такой концептуально-дисциплинарный, с четкими и неизменными правилами, монолит и объявится, то его пришествие будет расценено либо как очевидное недоразумение, либо как девственная наивность продуцентов, либо как простой бред, в лучшем случае, художественного плана. Уж одними максималистскими притязаниями такой познавательный конструкт сразу, полностью и окончательно себя дискредитирует» [Там же, с.183]. Иначе говоря, «не было, нет и не может быть!»… И здесь-то мы воочию убеждаемся, как незнание фактического материала приумножается абсолютизацией своего «незнания», и в частности, пренебрежением работ Шпенглера, Сорокина, Тойнби, Уайта, Кребера и многих, многих других основоположников культурной антропологии. Здесь же и полнейшее отрицание даже возможностей создания информационных моделей (систем упрощения знаний), которые разрабатывались в кибернетике с 70-х гг. ХХ века. Здесь же и абсолютизация исключительно формальной логики и – типичное для нашей философии – неверие в существование логики образной, нечеткой, генной и др., основы которых с 80-90-х гг. ХХ века разрабатывались в информатике и хроматизме. И, наконец, здесь наиболее наглядно проявлена та самая «экспертная оценка», о субъективности которой вслед за Кеттеллом и Клайном мы говорили во Введении.

И даже сегодня, когда на наших глазах происходит резкое размежевание ‘культуры’ и ‘цивилизации’, наши прагматики уверены в своем когнитивистском критерии истины – правильно лишь понятийно-вещное (как бы не обмолвиться, – «рыночное») структурирование бытия, но никак не его хроматическая, т.е. системно-функциональная – буквально гетеанская – организация построения семантических полей культуры. Об этом, в частности, говорит и безосновательное упоминание теории Ньютона «о цвете», которая никакого отношения к ‘цвету’ никогда не имела, но до сих пор преподается гуманитарам. Не буду повторяться, ибо это было уже детально обосновано мной в «Психологии исторической культурологии».

В связи с этим вспоминаются замечательные слова академика В.А. Энгельгардта: «Научное творчество есть результат действующего в нас инстинкта, результат стремления удовлетворить внутреннюю потребность, заложенную в нас природой, потребность расширить область человеческого знания, внести ясность в то, что ранее было туманным, внести элементы порядка в тот хаос неизвестного, который нас окружает» [8, с.297].

Таким образом, практически существует два варианта познания, и мы должны выбрать: или мы делаем это формально-логически, рационально, или признаем иррациональный способ заниматься наукой с помощью интуиции, чувств и др. «Рациональность — это ценность. Это легко можно увидеть, противопоставив рациональность иррациональности. Мы оцениваем рациональность как нечто хорошее, а иррациональность — как нечто плохое. Когда мы выбираем рациональность, мы выбираем нечто хорошее. Следовательно, это нравственный выбор» [6, с.188]. И этого вывода не удаётся избежать, ибо в самом основании науки стоит нравственный выбор, – правда, в сочетании со стереотипами.

Социальные стереотипы как штампы сознания вырабатываются социальной средой, которая приписывает вполне определенные функции своим представителям. Так возникает некая абсолютизация стабильного и весьма упрощенного представления о каком-либо явлении и/или группе, которая становится общезначимой в данной социальной среде. В этом смысле различают социальные (например, научные) автостереотипы (представления о своей группе) и гетеростереотипы (представления о других).

Если же под социальным стереотипом понимать схематизированное, зачастую искаженное, характерное для сферы обыденного сознания и обладающее большой устойчивостью представление о социальных отношениях в науке, то важной составляющей этого стереотипа оказывается эмоционально окрашенный, примитизированный, стандартный образ представителя данной социальной организации.

Строго говоря, от других видов знания научный стереотип отличается тем, что информация, на которой он основывается, соотносится не с релевантным объектом, а с другими знаниями, которые, в свою очередь, могут оказаться ложными, хотя во многом и экономят усилия ученого при восприятии сложных социальных отношений, защищая его ценности. Ибо, как правило, они определяются «организацией и устойчивостью реализующих их установок, включающих три компоненты: когнитивную, как знание и чем-то, эмоциональную (оценочную), как отношение к чему-то, и поведенческую (побудительную), как готовность действовать определенным образом» [2, с.156]. Основываясь на этих определениях, рассмотрим предварительный этап достижения нашей цели.

 

Университетская власть психологов

Основная проблема психологической антропологии сводится к обилию фактического материала, для понимания и классификации которого необходимы сколько-нибудь приемлемые теории. Последние, как известно, до нынешнего времени отсутствовали из-за субъективности проявления человеческого духа, которая и привела к тому, что в психологии не существует какой-либо общепризнанной теории и даже модели “сознания” (“Сколько исследователей – столько и моделей”). И, разумеется, этой субъективностью обладали как субъекты (ученые), так объекты исследования (испытуемые, информаторы и т.п.). Сюда же входили личные данные, вкусы и предпочтения исследователей, которые нередко включались в основные предпосылки теорий личности, и таким образом, служили отражением мыслей и ценностей тех, кто их разработал.

Как отмечает Грэйс Крэйг, «каждый теоретик обладает неповторимой научной биографией и интересами, которые, хочет он того или нет, влияют на его исследования. Эти личные данные затем неявно включаются в основные предпосылки теорий. Таким образом, теории служат отражением личностей, мыслей и ценностей тех, кто их разработал. Многие специалисты по развитию придерживаются эклектической ориентации» [3, с.62]. Поэтому и мы вслед за Крэйг выбираем те конкретные аспекты многочисленных теорий, которые могут привести к созданию цельной картины личности.

 

Заключение

Любопытно, что сегодня уже не звучат обвинения хроматизма в эклектике. Почему? Как известно, эклектика являлась положительным моментом познания во всех без исключения революционных учениях и получила свое научное обозначение как «конвергентная эклектика», то есть предварительный этап синтеза разнородных знаний в единую систему (например, антропология + философия + социология + психология + психофизика = хроматизм). Без этого этапа было невозможно воздействовать на сложившуюся догматизированную авторитарную систему конгломерата знаний и толкнуть ее к перестройке. Нередко имела место и так называемая «дивергентная эклектика», связанная с выявлением в единых и простых ранее терминах тех типологических различий, которые требовали их последующего Þ гендер Þ пол Þ душа, дух, тело Þразнесения по различным концептам («сознание» N – E условия).

Таким образом, эклектика всегда включала и включает в себя синтез и анализ знаний, как это вслед за Платоном утверждал Гегель. С этих позиций недогматизированная гуманитаристика – как единая наука о проявлениях онтологически идеального в материальном, – успешно использует эклектику обоих упомянутых видов для адекватной интериоризации разнородных знаний.

 

Литература

 

  1. Гедутис А. Конфликт факультетов: возможна ли междисциплинарная коммуникация? // Критика и семиотика.2000. Вып. 1-2. с. 181-198.
  2. Грановская Р.М., Крижанская Ю.С. Творчество и преодоление стереотипов. СПб.: ОМС, 1994. 192 с.
  3. Крэйг Г. Психология развития. СПб.: Питер, 2000. 992 с.
  4. Соколов Е.Г. Мета-до-логия (методологии) культурологии // Формирование дисциплинарного пространства культурологии. СПб.: СПбФО «Symposium». 2001, Т. 11. с.163 – 189.
  5. Сушков 1999 – Сушков И.Р. Психология взаимоотношений. М.: Академический Проект. 1999, 448 с.
  6. Хеллер М. Творческий конфликт: О проблемах взаимодействия научного и религиозного мировоззрения./ Пер. с англ. Т. Прохоровой. М.: ББИ. 2005. 216 с.
  7. Энгельгардт В.А. Познание явлений жизни. М.: Наука, 1984. 304 с.
  8. Юревич А.В. Объяснение в психологии.// Психологический журнал, 2006. Т. 27, №1. с.97 – 106.

 

[1] Под «термами» в абсорбционной спектроскопии понимаются разности энергий основного и возбужденного состояний молекул и атомов, или, образно говоря, «поглощенные цвета» окрасок вещества.

[2] . Таковой до квантовой механики ХХ в. считалась, например, «теория мирового эфира» XIX века, до абсолютизации которой – «теория теплорода» XVIII века и т.д.

Loading