Елена Лапаева. ФИЛОСОФСКАЯ ЛИРИКА

В этом номере мы решили провести эксперимент и впервые публикуем стихи, которые мы посчитали интересными. Их автор Елена Лапаева живёт в Оренбурге, занималась политическими и социальными проектами, работала в медиасфере. Сейчас работает в Центре управления регионом Оренбургской области. Публикуется в соцсетях.

ФИЛОСОФСКАЯ ЛИРИКА

(#этотпарашютсворачивалаясама)
За городом твоим закрыты пять дорог.
За городом твоим разбито войско.
Ты дышишь мне в лицо: “Не беспокойся”.
Отводишь волосы: “Все будет хорошо”.
На ближних подступах, на дальних рубежах
Сигнальные отпущены ракеты –
Немного света тем, кому лежать
В пыли дорожной до скончанья света.
А мы с тобой подобраны на редкость,
Отвязнее заядлых игроков.
Ты говоришь: “Тебе идет беретта,
Моя любовь.”
И ты уже готов,
И ждать недолго –
Еще немного и нагрянут толпы.
Они придут и сядут за столы.
Я выдыхаю: “Ты не бескокойся”.
И ночь черна как смоль, и только звякнут кольца,
Когда с обеих рук пойдем в all in.

***

Движенье воздуха замечаю
По шелестящим бумажным стаям,
Которые стали как будто глуше
К тебе сегодняшней, неимущей
Ни зла, ни жалости. Даже с горем
Ты попыталась договориться.
С уменьем складывать оригами
Зачем соваться к твоим румяным
Присыпанным сладкой пудрой, сдобным
Птенцам, заглядывать в их пшеничные
Глаза, растравливать душу печевом?
Тогда на крышу отпустишь к вечеру,
И я попробую.
***
Может, только шулеры и сплетники
Говорят свободно о любви.
От простуд наутро шарфом клетчатым,
От обид не лечат. От обид
Побежали наперегонки так искренне
Одиночки, выскочки, пройдохи.
На звонки не отвечать – только на выстрелы,
Останавливая на вдохе,
Расставляя знаки препинания,
Свет мой ясный, радость полевая.
Я тебе советую заранее
Каждую, какую выбираешь.
Чтобы все как хочешь и так далее,
Чтобы жить у синего у моря.
Дерни за веревочку – сама ли я
Выбегу и все тебе открою.
Здесь меня не держат – липкой лентою
Заплетай и на кулак наматывай.
Суженые, ряженые, свет ты мой,
Только так и сватают.
***
Покоряться хоть своей гордости, хоть чужой глупости – без разбора,
Засыпать под сопение или музыку, убаюкивать год за годом
Каждую царапину,
Каждую обезумевшую боль.
И терять контроль
Только на мгновение перед сном
Становясь настоящим,
Вспоминать:
Подставляя лицо под дождь,
Острые снежинки ловил ли ртом,
Мастерил корабли – огромные, чтоб уплыть за горизонт,
Размокала бумага, расклеивался мамин зонт –
Все ручьи впадали в Каспийское море.
Март или апрель хрустел, ломая последний наст.
Разве было потом настоящее – после нас?
Разве было бескрайнее и другое?
Чтобы сердце, ухнув, проваливалось в пустоту,
Когда вышел на площадь и крикнул:
– Добуду, найду
Кладенец и коня, и принцессу, и лучшее царство! –
Принимай каждый день драгоценное это лекарство –
Узнавай себя, мальчика, кроху, с намощенным лбом,
С презабавною челкой, с отцовским прищуром, в рубашке на вырост –
И не страшно совсем, ничего-то с тобой не случилось –
Он, незримый солдатик, стоит на пороге твоем.

 

***

А кто бы ещё мог такое, в самое сердце  , на поражение?
Павел Васильев, сын пильщика и прачки из Семипалатинской губернии, культмассовик, охотник, матрос и старатель, спецкорр “Голоса рыбака”. Гений. За свои 27 лет трижды был арестован. Расстрелян в 1937.
Когда читала его, то внутри погибало все, что случилось до. И, да – Пастернак на одном из поэтических вечеров после Васильева не смог читать – слишком велико было потрясение, непереносимо, немыслимо.
Это стихотворение – мое. Но вы почитайте его, совершенного. Если хотите сегодня, какого-то там мартобря, как говорил другой гений, совершенных открытий.

А вот и моё стихо)

И поселится она на дне зрачка,
Как звезда, сверкнувшая в колодце.
Ночь темнеет, и тоска прочна,
И уже под сердцем бьется сочно,
Всё, что не хотелось забывать –
Ни менять, ни тратить по-пустому –
Три орешка Золушке – и снова –
Выбирай придирчиво наряд,
Выбирай по вкусу, говорят,
Выбирай любого.
Увози за тридевять земель
В разухабистый портовый город,
Развлекай и действуй по-другому –
Исходя из тысячи преград,
Соответствуй, увлекай, пытайся –
Воздух влажен, и немеют пальцы,
Над струной единственной болят.
Город парфюмеров, площадей –
Этот город, словно аромат,
Вывернулся, из флакона вытек.
Этот город приручил и вытер
Тысячи историй и открытий.
На ступенях каменных и склизких
Мы плечом к плечу – сидели близко,
Тщательно крошили белый хлеб,
Мы кормили голубей и чаек,
И сирены, нас не замечая,
С тетивой играли наугад.
***

Вечером посыльный мне отдал конверт
без обратного – два пригласительных
через турникет. похоже, что в четверг
команданте открывает выставку.
что за скверный кофе по смешной цене –
скидка не распространяется.
здесь пристойно выглядеть бедней,
чем мы есть, и ни дай бог – слюнтяями.
уйма постановочных, а тот случайный кадр
нам с тобой набил оскомину.
пятница – и карт, рома и сигар
запахи витают в холле.
по легенде ты – слабенький игрок,
выглядишь неубедительно.
щелкает сустав – призрачный курок –
наполняй обойму фишками.
команданте знает: главное – не пить
алкоголь и не курить на лестнице.
позже в зале каждый негатив
выступает как свидетельство.

***

Было, было невероятное время.
Много лет назад в “Гараже” случилась волшебная выставка – это прям совсем давно, это десятые. И тогда я чуть ближе узнала Героя Революции, нашего Че, плакатного и невероятного, который у каждого – свой. И никогда – случайный. А кадр и Уорхолл – ну вы все поняли

Не мешай тому, кому сумерки – отчий дом,
Двор соседский, где он ездил на самокате,
Где он был долгожданным сыном и старшим братом,
Где сирень распускала мелкие кисти разом
Во всем городе – полуденном,
другом,
Превращала воздух во вдох и запах.
Не тревожь того, кто почти рассчитал маршрут
И построил лодку и замок, придумал карту
И сидит четвертые сутки на берегу,
Ждет попутный ветер, что иссушает жабры
Всякому подростку или киту,
нарисованному однажды.
Не толкай под локоть мудрость и беспредел
И свой несомненно полезный опыт
Каждому, кто все успел или не успел
Ничего, и не смирился. А на прострел
Все чисты, неуклюжи и одиноки –
Девочки, мелки и классики, пуговицы под ребра,
Мальчики, оставшиеся не у дел.
Не договорившиеся с Богом.

***

Мы не будем уже, мы не станем
Тяжелеть – наливаться грозами.
К нам крадутся ответы – не ждали –
Оставляем кивочки простенькие.
Не разводим огня и сложностей.
Не показываем на простыни:
Вот она! – Указательными пальцами.
Вот она! – Костяным крошевом.
Весело месиво распускает жабры.
Раздаем рис, муку и автографы.
Раздаем – встречаем.
Богу – богово.
В нашем логове
Отвратительно пахнет раем.

***

Сколько условий – вода, чернозем, дренаж,-
Требуют вечнозеленые комнатные растения.
Мальчик, вот маска, дыши кислородом, попробуй хоть раз
Этот редкий газ, спасающий неврастеников
От нанесения тяжких душевных ран.
Страшная правда – дело хирурга – резать.
Мальчик, ешь яблоки, есть второй вариант
Решения, при котором тебе не хватает железа,
Крепкого стержня из нержавейки внутри.
Даже деревья живут от побега к побегу.
Страшная правда – дело садовника – стричь.
Сад на осадном, увиливать бесполезно.
Мальчик, вот спички, играй, высекай искру.
Если черно и холодно – быть пожару.
Завтра пугает – сломаю и отберу,
В угол поставлю, убью, надавлю на жалость.
Завтра надеется ставить эксперимент
Очередной, с очевидным вполне исходом.
Мальчик, вот ключ, открывай и рисуй скорей
Точно такой же в начале тетради нотной.

***

 

Возможность уйти – это самый бесценный дар.
Кожа на третий день приобретает загар,
Тело – на пятый день – упругость.
Да, ты права, мы состаримся где-то здесь.
Местные ливни отлично сбивают спесь
С каждого мальчика, с каждой подруги,
Здесь понимаешь – каждый неправ и стар.
Каждый в ответ улыбается белозубо.
Здесь каждый третий познал шанти
К пятому классу, когда был забит, тощ и боек.
зря мы с тобой нахватали тогда столько двоек
И прогуливали, хотя не знали, куда и зачем идти.
Значит, мы снова вначале пути,
Нежные, гибкие мы с тобою.
Да, ты права, одиночество – это не уже страх, это животный ужас
Перед хосписом, перед соседним пустым гамаком,
Перед тем, кто нам даже не был знаком,
Перед тем, кто ни мне, ни тебе никогда не был нужен,
Но ты смотришь глазами моими, приклеенными к мальчику или мужу –
И, несомненно, расплачешься далеко.

***
“Девять жизней подряд, до н.э., – усмехаешься ты, будто буквы
Проступают на амфорах с маслом, на глиняных плитках. –
“Я встречаю тебя девять жизней подряд,
Не умея привыкнуть
К твоей коже и взгляду, к тебе не привыкнуть, влюбленной.
Мое сердце опять поместилось в твоих ладонях.
Мое сердце – а ведь казалось сродни финикийскому кедру.
И готово смириться с болью, не зная нежность,
Год за годом взрослело и крепло, обрастало кольцами.
Я готов был построить бирему и править на солнце,
Я готов был исчезнуть бесследно в рыбацких сетях или в картах звездных,
Если бы не голос твой, голос твой невозможный
Ни в какой – ни в этой, ни в параллельной вселенной.
Девять жизней подряд меня отводя от штормов и боли,
Не считаясь ни с чем, моя любовь, соревнуясь с Богом, –
Дай мне помолчать с тобой рядом, о тебе помолчать немного –
Пока ты навстречу протягиваешь ладони”.
***

 

Наступает на город вода.
Поднимается ночь из укрытий
И встает за пределы гадать,
Напряженно и набожно сыпать.
Говорила же – карты таро,
Из мешочка холщового руны
Доставала – предсказано грубо,
Без иллюзий и альтернатив.
Что имеем ? суровый расклад.
Ты и сам так умеешь – учили.
Не пытайся потворствовать силе,
Не пытайся увидеть в глазах
Ее отблески пройденных миль и
Всех, кого не отпустят назад.
Всех кого ты обидел, сломал,
Всех, кого воскресил, кому сдался,
Не оставив ни кода, ни шанса,
Ни контрольного про запас.
Политрук прочитает молитву.
Так и знал – 90 псалом
Или бронежилет, или литий,
Что – нибудь да сработает, но
Поднимается ночь из укрытий,
Как оттаявший зверь первобытный,
Из своей задубелой коры
Проступают рисунки и скрепы,
Прогорает неистово небо,
И она распаляет костры,
Начинает отбрасывать тени,
И выстраивать стены не с теми
Гуще гущи кофейной, смотри,
Разливай по фарфоровым блюдцам
Страстотерпцам и сластолюбцам,
Задавакам и прочим иным,
Раздавай сколько смогут сберечь,
Причащаясь всех тайн и открытий.
Поднимается ночь из укрытий.
На пределе, горшочек, вари.

***
Он звонит мне узнать, как проходит мой день на этом краю земли.
Выяснить, почему он меня до сих пор не спасет ни от холода, ни от мглы,
Почему погружаться в пучину страшно,
И в жерло вулкана страшно,
Но не страшней, чем меня делить –
Извлекать из корочек мандариновых,
Хвойно пахнущих декабрем,
И разламывать, как печать, и угадывать под ребром или под сургучом
Все равно меня –
Прошлогоднюю и вчерашнюю,
Настоящую или ту,
От которой спасение – обратиться в безмолвие и пустоту.
Или ту,
на показе которой он представлял себя в рукопашном,
Пил кока-колу и грыз попкорн.
А с утра пахнул жженым сахаром,
Истекал карамелью и молоком.
И хотел возвратиться и научиться не откладывать на потом.
И меня приучить не откладывать и не молчать,
Даже когда тросниковым сахаром мелко крошится печать.
Что же, вот они, все тобой увиденные миры.
Ни один не лучше другого, не любимей, не зацелованней – посмотри,
Даже метеосводки примерно около,
И враз замирают компасы, и стрелки, острые, как края наточенных лезвий, как края оттаявших льдин,
Расцарапывают до ссадин, убаюкивают до седин.
Ну, до встречи в завтрашнем, меченосец и господин.

***

 

Мы казались ровесниками одной весны,
Блеснами в пучине стылой, напёрстками в руках умелых.
Ели жадно, смотрели зазывно, глотали стыд.
Полыхало и плавилось солнце, ползло по стенам.
Занимался день. Сколько их таких полегло,
Скособочилось одиночеством за плечами?
Обращай внимание: свет и газ, и число.
Окружай себя мелочами
Всем условиям нежности вопреки,
Гласным звукам наоткуп, земным поклонам.
Свет мой, зеркальце, спрячься и отрекись,
Свет мой, зеркальце, лавка и подоконник.
***
А теперь нам положено пить аспирин,
Заповедано думать о главном.
И осваивать землю, и клеть мастерить
(И шасси выпускаются плавно).
Полагаем во всем полагаться на сорт,
Научиться надменно и внятно
Говорить и смотреть, и не видеть в упор,
Если нам неприятно.
Если случай булыжником метит в окно,
И нельзя заподозрить в сарказме
Ни того, кто умножил на ноль, ни того,
Кто оставил безглазым,
Безголосым, беспомощным счастье живым
Выживать наугад, ни того, кто
Не смог, ни того, кто застыл часовым
В час, когда били стёкла –
Это вечером. Вот бы прозрачен и тих
Был остаток его. Наконечник.
Выпей чаю, поспи. Голова заболит –
Не забудь про аптечку.

***

И приходили тучи снеговые. И вспарывали брюхо самурайски.
И выпускали в чёрное пространство
То белых мух, то бабочек-капустниц.
Мы брали кофе в пластике навынос.
Давились воздухом и прятались в подъездах.
Мы забирали дорогое – нежность.
И после нас у стойки было пусто.
Нездешние, неправильные люди
На хэппи энд рассчитанные кем-то.
Фольга скукожилась, и вылиняла лента,
И только снег летает, как захочет.
Назавтра будет надоевший студень
И мишура, оборванная с веток.
А к ночи все игрушки слезут с полок –
Сатин и ситец в клетку и горошек.

Для полного горя ему не хватает моря.
В шипящей волне прибоя лежать безвольно,
С единственным титром
Прокручивать диафильмы:
“За что ты меня оставил в такой вселенной,
Где мне всего не хватает – моей любимой,
Счастливой с утра, влажных полотенец в углу дивана
И самого тебя – океана.
И воздуха самого даже, пониже легких,
Когда меня делит надвое диафрагмой.
За что ты меня оставил, унылым, блеклым
И одиноким –
Не притвориться даже.
Потворствуй ей, что ли в этих сердечных муках,
Пускай отстрадает милая, дай ей фору.
Когда обниму ее после разлуки, скажет:
“Роднее тебя не бывает”.
И ты, напуган,
Отступишь на двести метров песка и соли,
Я знаю – отныне ты будешь вдвойне осторожен, значит.
В твоей вселенной так больно любить, так глупо,
Что мы, не раздумывая, распахиваем объятья”.

Бетон. Чувствую все этажи спиной.
Когда на отлетах войн,
Когда ни одна, ни даже все разом
Не смогут, как я, ни по приказу
Сердца, ни по веленью щучьему –
Мучиться?
Воздух хватать, корчась на дыбе одиночества.
Как хочется
Обнять тебя,
Ощутить воспаленными,
Тонкими,
Почти прозрачными.
Чтобы взгляды-шила – в мешочки в вязанием
Глубже.
Ножницы – по касательной.
По такой знакомой ломаной линии.
Даже клином.
Даже именем.
Мне не жалко.

 

***

Когда за океан заходит солнце вдруг,
Как в летнем лагере садятся дети в круг,
И мир вокруг костра становится незрячим.
И сказки оживают, очереди ждут:
“Рассказывай меня про то, что все умрут
Примерно в один день, и не иначе”.
Никто не предсказал заметки на полях,
Наяривает горн к очередной побудке,
Никто не виноват, любимая моя,
И искры полетят. И подступает утро.
То чайка закричит , то зашуршит в траве,
Мне кажется,
Большой и хмурый зверь
Решил нас разгадать, куда нам с ним тягаться.
Особенно, когда не остаётся сил.
Нам ветер в паруса, раз я тебя просил.
И, безусловно, добрый вечер в хату.
Прикладом поперек – ты с ними заодно.
Не наступил рассвет, не прекратилась ночь,
А после будет тишь на сотни километров.
И, если взрогнет жилка над твоим плечом,
Я думаю, что захочу ещё,
Но ты на третий день решишь, что позрослеть бы
Пора, когда курган песками заметет.
Оплавленные бусы, как всегда, не в счёт –
Держи в своей руке, попробуй сохранить, и –
Ни пройденной любви ни ненависти чистой –
Я кажется сегодня изобрёл стекло,
Которое вот-вот должно разбиться

***

Ты его и не знала совсем, не гадала, не чаяла –
Разбазаривала, отбояривалась – что печали там?
Разводила руки, разводила руками свои и чужие по небу –
От не видно ни зги – до ещё улыбнешься, вспомнив.
От кроваво закатных до румяных и нежно розовых,
От отчаянно сгинувших – до, вот ты увидишь, что больше нам
Никогда не придется в пропасть – если только с инструктором
На аэроплане.
Застывала сутками
И веками.
На эпохи накладывала вместо проклятий повязки.
Адреса меняла, теряла пароли, перчатки – говорила, на счастье –
Так вот оно, счастье,
Сапогами
Выбивает чечетку в подъезде, выбивает входную –
Не приходит одно, это ясно –
Отвечаешь
И распахиваешь, не смотря в глазок по привычке,
И встречаешь, и протягиваешь спички –
Напоследок положено вроде как – объясняли.
А потом превращаешься в очередной сигнальный,
Предупредительный или контрольный –
Как в начале.
И от этого акварельно так, бледно розово всем –
И совсем никому не больно.
***

В этой замысловатой и бессмысленной игре в прятки
Я должна была захотеть обратно.
Непременно обратно.
Там, где принято в поддавки
От тоски.
В обожаемый воображаемый рай, обжаренный
На безжалостном солнце, как в пустыне,
А на самом деле – на берегу или на балконе,
Чтобы кожа шла волдырями
Отныне,
Чтобы через сотни миль нам взволнованные мамы –
И никто кроме –
Объяснили все про солнечные ванны
Или вулканические пески,
про попыточные и заступы, и про пыточные –
Слишком точно.
Так доходчиво, как только они могли.
А мы где-то не здесь лежали и спорили примерно про смысл жизни –
Там, где волны ползут к нам, пуская вперёд обнаглевших крабов,
Как-то принято спорить об этом ну или хотя бы о самом важном –
Откуда в бокалах с отколотым краем берется лёд,
Если тают все ледники, кроме наших привычных.
Вот ещё удивительно – нас с тобой ничего – ну совсем ничего не берет –
Ни нахал за соседним столом, ни забористый алкоголь, ни прицельный выстрел.

Loading