Меньшикова Елена Рудольфовна. Троянский терроризм: Условие эволюции или месть колонистов? (к проблеме «свой/чужой»)

Меньшикова Елена Рудольфовна

Новый Институт Культурологии (Москва)

 (АНО по развитию исследований и проектов

в области культуры и искусства –

кандидат культурологии, аффилированный эксперт

Menshikova Elena Rudolfovna

New Institute for Cultural Research (Moscow)

(NGO for development of projects

and research in culture and the arts)

 Candidate of Cultural Studies, affiliated expert

E-mail: elen_menshikova@mail.ru

УДК 820

 

Троянский терроризм: условие эволюции или месть колонистов?

(к проблеме «свой/Чужой»)[1]

 

Аннотация. Задумываясь над проблемой терроризма, автор находит его истоки в мифе о Троянской войне, рассматривая его как битву за пространство, которая стала первоосновой цивилизационного скачка – расширением греческого мира на восток, что привела к расцвету греческой культуры, и, создав прецедент оправданного колониализма, снабдила стратегией и тактикой – причинно-следственной апологией насилия – все последующие войны, колониальные походы, что не стало исключением и для миграционных потоков XX-го века, в результате которых слово «терроризм» зазвучало с силой зонгов Б. Брехта. Тема «пространства» – теряемого, утраченного, отнимаемого, разрушенного, сжимающегося, анархичного, пустого, безграничного, виртуального – остается животрепещущей в наше время, когда безграничье возможностей приводит к ограничению самого Человека, его опустошенности и «полному окороту» (Платонов), когда договор как основа человеческого существования отвергается, и когда Другим становишься ты сам. Метафизика «насилия» утопает в антропологии – в незнании человеком себя, своих пределов, в отрицании границ «чужого», в нежелании задать вопрос и найти ответ, в лени и, собственно, в утрате самого себя.

Ключевые слова. Миф, пространство, терроризм, свой/чужой, договор, Другой, счастье.

 

TROYAN TERRORISM:
REVENGE COLONISTS OR CONDITION OF EVOLUTION?
 (TO THE PROBLEM “YOUR / ALIEN”)

 

Abstract. Thinking about the problem of terrorism, the author finds its origins in the myth of the Trojan War, treating it as a battle for space, which was the primary basis for the civilizational leap – the expansion of the Greek world to the east, which led to the flourishing of Greek culture, creating a precedent of justified colonialism, provide strategy and tactics – the causal apology of violence – all subsequent wars, colonial campaigns, which was no exception for the migratory flows of the XX century, as a result of which the word “terrorism” sounded with by force of the song of B. Brecht. The theme of “space” – chucked away, lost, taken away, destroyed, compressed, anarchic, empty, boundless, virtual – remains vital in our time, when the limitless possibilities lead to the limitation of man himself, his emptiness and “complete shortness” (Platonov), when the treaty as the basis of human existence is rejected, and when you become the Other yourself. The metaphysics of “violence” is buried in anthropology – in ignorance of one’s limits by man, in denying the boundaries of “another’s”, in unwillingness to ask a question and find the answer, in laziness and, in fact, in the loss of oneself.

Keywords. Myth, space, terrorism, own’s/alien’s, treaty, Another, happines

Всякую конференцию я рассматриваю как возможность переместиться, погружаясь (и желательно глубоко) в пространство с целью поговорить о пространстве и осмыслить пространство – открыть «terra nova» в «terra incognito». И каждый раз это три разных пространства. Сейчас это Лондон – таинственный Сити: пространство Т. Мора и Генриха VIII, катакомбы Шекспира и его Глобуса, звездная карта О. Уайльда, склад ахейских раритетов, земля воинов, что из войны не вышли, остров имперских амбиций не на одну планету. Это одна Терра. Второе – пространство Мифа – Троянская битва, которой и не было, вероятно. Попробуем разобраться. Третье – тема миграции – это убегающее пространство, бегущее иногда «куда глаза глядят», или «куда Макар телят не гонял», иногда вспять – ряд можно продолжить – словом, перемещенное пространство – та скатерть-самобранка, что распаковывается как дорожный чемодан, когда границы перемещения/сдвига достигнуты, что сохранил свое (внутреннее) и сместился в пространство чужое. Словом, кубик-рубика. Такая 3D-модель нашего/моего мышления очень приветствуется Сознанием (моим точно, а, возможно, и вашим). Нет ничего любопытнее, увлекательнее, чем искать эту брешь в заборе, который мы называем «знанием», и который упрямо молчалив и загадочен, шероховат и щербат гвоздями, и по-прежнему дергает тебя за полы привычных определений, толкая в бок понимания проблемами, которые не перестают сыпаться на наши седины – цивилизации не первый век пошел – и должна бы быть хромой и мудрой, но нет, она играет (и кажется, заигрывается окончательно) в юность – ювенальные игры уже привели культуру к упадку, накрыв смогом когнитивного диссонанса само общество, бегущее от ответственности, собственно взросления, – итак, поток вопросов неиссякаем, как ящик Пандоры, удивляя нас, словно рогом изобилия всевозможных «почему»: почему убивают? откуда насилие? что не так? почему мне? за что?

Подзаголовок к теме можно было бы обыграть синематически: «Хороший, плохой, злой: в чем счастье, брат? (к типологии «свой», «чужой», «другой»)» – тогда аллюзия на вестерн Скорсезе и на фильм Балабанова, ставшие культовыми в разное время революционного XX века, и как следствие социальных трансформаций, что испытывало общество, разделенное океаном, историей и культурой на разные социальные формации, давно распались на «Своих» и «Чужих», препарирует основной вопрос человеческого существования: «В чем смысл жизни?» – в канон Силы, уповая на закон эволюции и происхождение видов Дарвина.

Двойной топор Трои, как и финальный взрыв – конь, начиненный арьергардом, брошенный ахейцами у малоазийских берегов, узаконило бранное искусство как способ существования. Ориентализм как политическая стратегия возник задолго до своей классической парадигмы, научно обосновывающей тягу к миссионерству и колонизации. Фукидид, заканчивая свой рассказ о перманентных миграциях эллинов пассажем о Троянской войне как отправной точке этих перемещений, дает понять, что предпринятый военный поход под Трою был первым военизированным путешествием, приучившим древних греков, поглощая новые пространства, осваивать и переделывать их под свои нужды. Бастионы Илиона оказались своеобразной школой боевых искусств, по окончании которой ее ученики, обогащенные опытом выживания, открыли эпоху миграционных войн и, вступив в междоусобную борьбу за независимость, развивая пиратские наклонности, обрекли человечество жить переходами от войн к революциям и обратно. Взаимодействие различных народов в районе прибрежной Малой Азии, начинаясь как путешествие-вторжение, трансформировалось в культурный взаимообмен, но при этом война для противоборствующих сторон оставалась едва ли не единственным способом существования, словно враждующие народы предчувствовали, что дальнейшая этническая ассимиляция грозила упадком и вымиранием этносов, – и потому, созданный на ее основе героико-философский эпос Гомера можно считать первым ориенталистским исследованием, что, в свою очередь, оказался бесценным источником для многодисциплинарного дискурса, своего рода поэтической провокацией, соткавшей систему репрезентаций об Античности как колыбели цивилизаций. Поэмы Гомера, являя примеры скрытого монтажа, вставных картинок,  позволяет рассматривать их как поистине панорамное изображение событий, при этом реальные факты колонизации II тысячелетия до н.э., легшие в основу троянского цикла, воспринимаются как космические войны далеких миров (монументальность героев, зрелищная бутафория, патриотический пафос), а вот фантастические одиссеи – с циклопами, великанами, нимфами, мертвецами – как энциклопедия греческой жизни (из страны феаков Одиссей привез социально-образовательный метод – агон, что преобразует острова в великую цивилизацию).

Война за господство в малоазийском регионе, став темой героического эпоса, явилась отправной точкой философских стратегий первых философских школ. По мысли Гераклита, поскольку война всеобща [фр. 28], то она и будет составлять истинную справедливость, ибо является условием существования упорядоченного космоса. Эта идея борьбы и единства (тождества) противоположностей – войдет в аристотелевскую «Никомахову этику» – «Все происходит через распрю», будет подхвачено Гегелем в формулу «необходимого условия жизни», сведется Ремизовым к метафоре – «вечная распря». Думается, Гераклитовы максимы о войне, как и его учение о логосе – идее безостановочной изменчивости вещей, сохраняя свою актуальность, могут помочь не столько разобраться в современных спорах об идентичности, являющиеся продолжением социальных конфликтов между «своими» и «чужими», сколько обозначить наметившиеся изменения в понимании Другого, появление которого провоцирует не крушение имперского каркаса или разъяренный вепрь революции, но лишь хлынувшая лава деклассированных групп и этносов, не знающих границ, не приученных и отрицающих их как Канон и Закон, на фоне которой Другим становится каждый. Проблемы «постороннего» в битве за безграничье и вседозволенность определили одного победителя – зверя, сидящего внутри каждого. Заметим, на основной вопрос у Аристотеля был свой однозначный ответ: в счастье – в гармонии с собой и миром («Протрептик»). Установка на «глобализацию» оказалась разрушительной для человека и губительной для человечества, поскольку «зубра» нужно было изгонять из себя также, как и «зайца». Агрессивная среда порождает агрессивную либо покорную субстанцию, которой вопросы мировоззренческого порядка чужды – они плохи для нее. И нужна ли человеку жизнь, коль границы добра и зла стерты?

Этот вопрос прежде всего отсылает нас к вечной, и так и нерешенной, проблеме: Свой/Чужой/Другой. Когда-то в интервью Ю. Кристева заметила: «Человек остается живым, только ставя себя под вопрос». Я дополню – как бы на эшафот рефлексий – не только самобичующих переживаний, но и линчующих сомнений – под гильотину всех мыслительных операций. И поскольку я занимаюсь философией Смеха, и как автор концепта «гротескное сознание», дополню еще: осмысляя смехом – смеясь и в ознобе смеха. В древности в Сардинии существовал обычай: сюда привозили умирать стариков, но те, чтоб не казаться жалкими даже себе, смеялись или изображали смеющийся оскал – так появилась сарданская маска – негодующая, испепеляющая гримаса сопротивления. Заметим, именно так: под вопросом и смеясь – реализуется человек в человеке. Это картинка ко все той же проблематике: свой/другой – немощь, прежде своя и родная, становится иной и ненужной – и пространство зачищается. Иной ракурс нам дает сама дихотомия трагического и комического. Так, лет 10 назад в московском театре им. Вахтангова была поставлена редкая для исполнения пьеса Шекспира – «Троилл и Крессида» – драма о невероятности/невозможности любви в период Троянского сражения, которое, напомним длилось 10 лет (это по Гомеру – другими источниками мы не располагаем), что ставит под сомнение саму вероятность войны, где вместо декораций единственным, но верно избранным, атрибутивным признаком битвы было явлено огромное бревно, диаметром в полтора метра, висящее поперек сцены на массивных цепях, которое по ходу пьесы раскачивалось, изображая стенобитное орудие, временами мычало: обычно – по утрам, или рьяно – в преддверии боя. Что это? Рык минойца – свирепого человека-быка – Минотавра, которого уже должно (ибо пройдя азы антропоморфизма, люди по-прежнему остаются в его узах) воспринимать за символ вечно воюющего человека, что самоосуществляется пиратским способом – войной и разбоем, иначе (изберем смикшированную форму), доминированием? Или же это корова, требующая дойки? Смешно и грустно одновременно, но становится ясно, что быт ахейцев устоялся – налажено животноводство, сеют хлеб, бои идут по расписанию, время от времени, то есть после трудов праведных – это месть? Месть по закону? По древнему обычаю если жена была украдена чужеземцем, то она автоматически становилась женой чужеземца, и прежний муж не имел права претендовать на нее, а в случае со спартанской царицей, увезенной троянским царевичем, оскорбления дом Спарты не понес, поскольку Елена не теряла своего аристократического рода, а просто его меняла, причем на более успешный, ибо на тот исторический период Илион был богаче Спарты и значительнее как государство, стоящее в Средиземноморье на пересечении торговых путей, словно адмирал Нельсон, влиятельнее Катара, и сияло как швейцарский банк. Закон предков не нарушен: жена осталась женой, да еще не теряя царского статуса – оскорбления нет. Так за что же воевали ахейцы? За пространство. Они его лишились: экологическая катастрофа, накрывшая акваторию Эгейского моря после взрыва Санторина, коллапс Крито-Минойской цивилизации, бегство из Средиземного региона на восток, на Малоазийские земли – это вынужденная миграция, обусловленная поиском нового дома, которая обернулась строительством прежнего – на днищах своих судов древние ахейцы и дорийцы принесли зерна своей культуры и засеяли ими не паханное поле Малой Азии. Свое «пространство» они принесли с собой, но им же создали/основали греческую цивилизацию – науки, искусство, ремесла, вобрав в себя традиции ассиро-вавилонской культуры, развивались резвясь в агональном духе соперничества. Все основные философские школы (великие досократики) возникли здесь. Виноградарство с его дионисийским культом возникло здесь. Сохранившиеся артефакты вазописи, зодчества, быта свидетельствуют о развитом земледелии, искусном строительстве, тонкой живописи, что невозможно без определенного состояния благоденствия, что обеспечивал определенный миропорядок, основанный на взаимном уважении Другого, учитывая, что основой этого порядка был товарообмен и культурное взаимообогащение. Оправившись от катастрофы, собрав первые урожаи, часть ахейских племен вернулась, иные остались – так зачиналась великая греческая метрополия: пространство греческого мира было расширено.

Дом П. Кардена, построенный по его эскизам, напоминает пузырь, впаянный в скалы, – словно застывший «последний выдох» каменной пены, вписан в природный ландшафт – растворим средой, а внутри – это практичный бункер с окнами-иллюминаторами и низкими сводами анфилады келий. Такой сухопутный «наутилус» – тоже бегство (своего рода эскапизм) –и как создание частного рая являет вариант продленной смерти, поскольку этот показной рай – как не-бытие – демонстрирует праздность и пустошь, ибо построен для одного человека, словно новейший Тадж-Махал для умершей царицы. В стремлении походить на своих кумиров, люди бросились строить себе подобные «пузыри-бункеры», замки, но безвоздушные, могильники для праздной жизни, чтобы продлить свое пребывание там, откуда выкачан воздух, но просторно, где человеческое Я, зеркальным эхом разрастаясь до Сверхчеловека, радуясь своей «заброшенностью» от мира, перестает ощущать чьи бы то ни было границы, кроме своих – «другой» просто растворяется под магией мыльных пузырей. Такая «незрячесть», как приобретенный видовой признак, свидетельствует не только о расстройстве сознания, внутреннем дисбалансе, но и о том, что цивилизация прекращает свой разбег, ведь человечество за сто лет вдруг предпочло лыжи двигателю внутреннего сгорания, поскольку человек, при явном техническом прогрессе, перестал развиваться как биологически одаренный субъект, пребывая безвольно в воле, страхе и сне, причем, одновременно. Такое пространство «бездействия» неумолимо стремится к новой земле со свежей травой, вместо трудозатрат и преодоления выбирает экстенсивный подход, – а значит, и кочевой образ жизни, и как следствие – миграцию в поисках счастья или легких денег. Словом, «золотая лихорадка» продолжает терзать умы миллионов, что купились на зубы дареного коня (которому, согласно поговорке, в зубы не смотрят), именуемого «техническим прогрессом» или «технологиями», изъяв из обихода труд как доблесть, труд как радость, теряя самостоятельность и, вместе с тем, здравомыслие, ибо жизнь уподобляют смерти – пребыванию в том представлении счастья, что подобно смерти, – оно инертно, истерично, спесиво, лениво – тот самый антимир в действии, что Д. Лихачев называл «кромешным миром», который случался в смутные годы смут и государственных переворотов, то есть время от времени, и не воцарялся надолго. «Кромешность» нашей цивилизации в том и состоит, что она растеряла все свои границы, стерла метки, выбросив ключи – остался один «пузырь» – дутая пустота, готовая лопнуть в любую секунду, утратившая смысл как основу жизни, теряющая зрение, слух, речь – те способности восприятия и понимания, что три тысячи лет назад вывели ахейские племена из морока экологической катастрофы.

Поиск аналогий здесь едва не самое разумное тактическое движение, поскольку соответствует стратегии поиска: желание найти подтверждение мысли/связи, т.е. истоки, причины возникновения, иначе, смысл. Потому выстраивание аналогичных аналитических цепочек является не утолением страсти коллекционера, дабы посадить новый ключ на связку, но желанием снимать с этой связки ключик за ключиком и путем типологических схождений открывать двери смысла каждой вещи или явления, которые остаются еще актуальными для нас, что беспокоят молчанием, криком иль светом, что заставляют нервничать и не спать, – и главное, понимать самого себя, поскольку  только так: размышляя, мы тренируем сознание, готовясь не только к прыжку, но к действию, а значит, к жизни в этом мироздании. Возникший образ «пузыря» в рассуждениях о пространстве приводит нас к вопросу о счастье – о его возможности, несбыточности и обусловленном обосновании, и для нас он послужил своеобразным ключиком (возможно с к заветной каморке папы Карло), поскольку не лопнул, но суть приоткрыл: все движения в пространстве, хаотичные, спонтанные, спланированные миграционные потоки (всей флоры и фауны) обусловлены заботой о счастье и для каждого оно будет «своим». Разумеется, понимание «счастья» грибом или лососем будет отличаться от понимания фрегата или ящерки, и от нашего, человеческого. И никто на данный момент не поручится, что это не так, – просто у нас не налажена с ними коммуникация, но то, что всякий представитель флоры и фауны ищет для себя и своего потомства лучшего «места под солнцем», благоприятной среды обитания, и, при этом, меняет свою жизнь, иногда мутируя, в результате климатических и биосферных изменений, знает всякий человек, запущенный XXI веком в информационный поток всеобуча, а если кто и не овладел грамотой, или живет вне интернета и TV, но в природной стихии саванны, пампас или тундры, то близкое обитание с животным/растительным миром приводит к тому же знанию: всякая живая тварь, всякая травинка живет своим счастьем и своим пониманием о «правильном» существовании. Что до человеческого понимания «счастья», то здесь восприятие понятия, что ясно и сложно своей хрупкостью, не столько утрачено, сколь спутано-перепутано. Представления о счастье в массовом сознании, или в коммуникативном облаке бытования человека, ложны, ибо спрессованы призмой архаичного сознания, которое никуда не исчезало, вернее так: оно не осталось в далеком прошлом вместе с мумиями, не погребено песками, не утрачено в битве под Саламином – оно может оказаться внутри каждого из нас, поскольку мы не знаем, какое сознание нам достается при рождении, во что оно разовьется в процессе нашего взросления и становления. Согласно архаичной концепции «счастья», что закреплена фольклорной традицией, оберегаема пословицами и поговорками, то счастье там, «где на нет», буквально: где мы уже не живем, а если и будем, то не для жизни, – скорее для смерти, чем, по сути, и является для человека праздное существование (наши рассуждения выше) – небытием в реальности. Актуализировать ее (реанимируя из прошлого) примитивным потреблением и удовольствием (примитивным же проявлением инстинкта, свойственного даже простейшим организмам, а не только с высшей нервной деятельностью) – ловкая затея пескарей, что давно себя перемудрили, поскольку «сухопутные наутилусы» – бункеры, как пентхаусы, зависая над суетливо бегущей жизнью египетскими пирамидами, олицетворяя «пирамиды» наживы – махинации со счастьем, но в кредит и аферой, представляясь воздушным шариком, оказываются циничной обманкой простофиль, ибо такое счастье, оказавшись в руках, лопается пузырем, оседая скукой и апатией для человека, который работал денно и нощно для накопления капитала для пирамиды роста, чтобы обрести заветный бункер – пространство счастья, дабы уложиться в ту картинку (соответствовать тем представлениям), что навязывают те премудрые пескари, что форматируют общество, но согласно своим представлениям о счастье. Как видим, различный пространственный опыт или же понимание могут привести к единому способу пространственного ориентирования – изоляционному пребыванию в праздности – именно такого современное представление о счастье: остров в океане, яхта в сверкании волн, бунгало на пляже, лофт как тайное убежище. И все это зазеркалье доктора Хайда не дает общего понимания счастья современным человеком, что работает много, но на холостом ходу – без всякой пользы для себя, то есть не осознавая и не ища своего истинного предназначения, но двигаясь инертно: тянут свои камни вдоль пирамид, и вместо того, чтобы проверить не картон ли это, не мираж, не голограмма, продолжают двигаться в системе подвешенных мер и правил. Чтобы перестать обманываться и повзрослеть, человеку нужно знать «чего хотеть» – это первая помощь в ориентировании в реальности бытия. Но обычно желания формируются в детстве и как способ коммуникации с эти миром: «Дай!», «Я хочу!», и вдруг сменяются на качественно иной предикат: «Я тоже хочу…», что свидетельствует о попадании на удочку коммуникативных стратегов – уподобиться, походить, быть в русле, соответствовать моде/кумиру/канону – это старейший способ манипулирования внешними атрибутами для внутренней корректировки субъекта, чтобы ввести в команду еще одного игрока, может и запасного – как получится. Важно не «хотеть, как все», важно «знать, что хотеть». И это, пожалуй, самое трудное – понимание истинного желания приходит лишь с опытом жизни, то есть в процессе освоения самой жизни – через труд, радость, созерцание, сострадание, помощь, творение (слова и дела), заботу и пр., возникает осмыслением, проникая родниковой водой, без примеси чужий интерпретаций. Однако «трудностей перевода» не возникает, когда ребенок живет в пространстве любви на земле предков и в заботе о ней, постигая ее и себя, и мир вокруг, – именно тогда у него есть шанс повзрослеть, знать, чего хотеть, и уметь видеть цель. Это главные оси координат того пространства, что именуется гордо: «Человек», это те осинки, которыми человек измеряет пространство бытия для себя, и те вешки, по которым находит свое счастье. И, заметим, не нужно пускаться за тридевять земель, нужно просто обернуться вокруг себя, очертить то место, на котором стоишь, понять, чего ты стоишь, увидеть цель и добиваться улучшения результатов (видения, знания, умения, понимания). Ведь счастье не приходит «извне», оно проистекает «из вас» – каждого, всякого, любого, оно исходит «изнутри» в результате работы над собой, в преодолении (лени, трусости, жадности), в освоении себя (способностей, хотений-желаний, обязанностей, прав), оно накрывает и согревает осознанием смысла (вещей, явлений, чувств). Думается, что понимание «счастья» и может служить той границей, что человек определяет для себя при обнаружении Другого, но не только для демонстрации своей территории (своей силы и воли над ней – и это правда, поскольку только вы являетесь правителем своего «пространства», оно внутри вашего тела), но, и чтобы предупредить Чужого (что совсем не исключает нападения), ибо понимая, что всякий, имея право на собственную границу, может ошибиться и покуситься на чуждое и чужое. И вот когда «счастье» преподносится конфеткой – извне, да еще на блюдечке с голубой каемочкой, с магическим заклинанием «как у всех» – то инфантильное существо общества потребления хватает его не задумываясь – симулакр проглочен и все границы падают в небытие, как стены Бастилии, и бездна желаний распахивает ему свои объятия. Словом, свежая картинка для Данте иль Босха готова, и что скорее свидетельствует о хронической болезни общества (симптомы заболевания проявляются в каждом столетии, не исчезая надолго, обнажая одни и те же пороки), которое чтобы начать лечиться, в страхе бежит от самого себя, ища лагуну поспокойнее, где рыбы побольше, и вода ярче, что также говорит о повторении и использовании прежней методологии – захват и освоение чужой территории, когда вместо взросления, становления, борьбы со стихией нарушаются границы Чужого, или просто игнорируются. Но, пожалуй, и это последнее также не ново: полным игнорированием «чужого» всегда отличались пираты, что во все времена жили вне закона и вне общества – за его границами, вне полиса, вне государства – на летучем облаке своего братства. Метод «пиратства» – чистого разбоя – используется хищными представителями флоры и фауны как само собой разумеющееся право превосходства, право сильного, и наблюдать, как пеликаны живьем заглатывают птенцов бакланов, чтобы накормить полупереваренным «полуфабрикатом» своих птенцов, как охотится и терзает добычу лев/ягуар или как «грабит» фрегат летящую с уловом птицу, вряд ли может приносить удовольствие – скорее это принуждение к публичному аутодафе, и воспринимается допустимым остранением или «иллюстрацией» образа жизни, но никак не зрелищем, достойном созерцания, способном повергнуть в шок. Такое пиратство возмущает, но не сильно. Когда же «игнорирование» чужих границ происходит в родной для нас видовой группе, да еще с демонстрацией силы в режиме онлайн, в трансляции: «живьем» в эфире – публичные казни чиновников в Китае, захват заложников и отрубание голов у пленных на Ближнем Востоке, участившиеся теракты и расстрелы людей в публичном пространстве открытого города в Европе и Америке, то наше возмущение прямо пропорционально количеству жертв и тому, что факт «пиратства» происходит в пределах мегаполиса, где еще существуют законы, что худо-бедно соблюдаются, и действуют (справляясь или не очень) право-охранительная и пенитенциарные системы, тогда как устрашающие казни происходят в условиях войны или же среди осужденных и по закону государства (который может не совпадать с законодательством других стран), что допускается вашим сознанием, как возможное, поскольку вы допускаете существование иных правил (война) и других условий задач (другое государство), но воспринимается как невероятное, поскольку публичная расправа, отправляясь по миру рождественской открыткой, нарушая границы вашего пространства – вашего восприятия мира (и того самого счастья, которое не допускает смерти себе подобного), пользуясь легкостью доставки новейшей голубиной почты – эфирно-кнопочный вариант связи с любой точкой планеты, посягает на ваше Я, ваше право на ваше Я и на ваше сознание – очень тонкую материю, что как бы ограничено вашим телом, но безгранично в своем проявлении (осмыслении), и довольно хрупко для лобовых атак всякой манипуляции. Итак, мы подошли к постановке проблемы – самопрезентации террора. Троянский конь послужил здесь достаточно яркой картинкой, чтобы войти в историю конфликтов архетипическим символом коварства и разбоя, знаковой метафорой доминирования, монадой насилия и его оправданием.

Тело терроризма покоится не на идеологии/верованиях/религии – это чисто практическая идея, за которой стоит только одно: terra nova – пространство обитания. Следует искать иные причины массовых убийств и публичных казней современности, ведь ни одна религия не призывает к откровенному убийству – лишь догматики, вооруженные верой, алкали крестовых походов, и потому не может признаваться и приниматься ответственной за убийство. Это поиски виноватого, но виновным бывает только человек – вина и есть его зона ответственности. Реконструкция стенобитных орудий древних греков позволяет судить не только о технической характеристике армии и боевой оснащенности («полиоркия» – древнее боевое искусство осады городов, что достаточно подробно описано Аполлодором, Афинеем, [2] ) , но и признать, что «троянский конь» был явлен предтечей такого вооружения, без которого потом не обходилась ни одна осада города, причем осадные «машины» своим очертанием напоминали именно коня. Начиненная бравым арьергардом – спецназом головорезов, деревянная лошадка на колесиках вкатилась в Трою и взорвалась первой доисторической бомбой, разметав город и царство Даная в щепки, – «живой» тротил: «морские котики» Одиссея – колол, резал и рвал методично и бесшумно все живое на своем пути, игнорируя границы и грань дозволенного, зачищая Илион от его граждан, словно это была их территория. Де-юре и де-факто это был первый публичный теракт, обнародованный масс-медиа на всю планету, начиная с Гомера, и растиражированный искусством (всеми видами), и как «пиратский игнор», позаимствованный из мира флоры и фауны, был взят на вооружение способом решения конфликтов, как доминанта силы и превосходства, приемом устрашения и шантажа. Посеянные паника и страх служат только одной цели – занять и вытеснить с территории. Тактическая уловка царя Итаки оказалась настольной грамотой в «науке побеждать», без которой ни Александр, ни Цезарь, ни Траян не стали бы успешными и великими полководцами. Сейчас мы оправдываем их умение игнорировать границы Чужого, их способность преодолевать недозволенное, порой восторгаясь их решимостью и упрямством, с которыми они вели свои войска к своей цели – чужому пространству. Но правила установлены не нами, – история, как и эволюция, вершилась и вершится простым доминированием, правом «первой ночи», что на границы чихала. Однако, со II тыс. до н.э. на территории Малой Азии, Ближнем Востоке, бассейне Средиземного моря был распространен культ Митры – бога войны, договора и границ, поклоняясь которому, люди старались не нарушать границы Другого, а если и преступали их, то согласно договору, оговаривая сроки, убытки, возмещение ущерба, начинали войну, наказывая за безответственность Чужого.

Дабы ходу мысли придать оттенок ориентализма введем топленым молоком исторический контекст из моей работы «Рецептивное проклятие Утопии».[3] Культ Митры[4] был широко распространен за пределами Ирана, особенно в Римской империи, где ему посвящали ритуалы и ритуальные сооружения, изображения и скульптуры, почитали наравне с Юпитером либо отождествляли с Зевсом; в авестийской традиции изначальная связь Митры с договором или сопутствием, выступая как бы гарантом самого договора, что соответствовало статусу космического закона. Договорная функция Митры, обусловленная фактом первенства божества, сводится к обеспечению устойчивости и согласия между людьми, к охране страны от раздора и несчастья, при условии почитания и соблюдения духа и буквы договора. Один из эпитетов Митры – «выпрямитель линий (границ)», который не только отсылает к возможной и примиряющей его роли в спорах о границах, но прямо указывает на существовавшую с древнейших времен функцию царя-жреца, принимавшего участие в ритуальных измерениях, которые позволяли проверять следование не только договору как универсальному закону, но при соблюдении баланса между добром и злом различали правду и ложь, что, в свою очередь, позволяет считать Митру божеством, определяющим морально-нравственные границы, то есть божеством, создающим и охраняющим этос народа как систему договоров.[5]

Утопийцы Томаса Мора, чтящие Митру, и поступали подобно ему: словно греческие боги, вмешивались в людские войны спускаясь с небес, и восстанавливали справедливость, ведя войну за пределами своей государственной границы, как бы охраняя незыблемость своей территории и своих законов, неприятие которых, как и посягательство на них, приводило к вооруженным конфликтам, целью разрешения коих оказывалось внедрение принудительной disciplina (установленный порядок), санкционированной самим Митрой. Божественная апелляция реставрировала границы, нарушенные по причине вседозволенности или необязательности, что появляются вследствие игнорирования договоров, то есть проявления неуважения к Богу, а также налагала наказания в виде штрафов и контрибуций  в счет издержек и морального ущерба. Описание военных демаршей (С.93), а скорее пояснение Мора к тем договорным обязательствам утопийцев, что по сути являются крылатыми детерминантами всех военных походов, читалось бы как художественный вымысел и воспринималось бы как фигура стилистическая, если бы не имело аналогов в прошлом (тексты Дионисия, Аппиана, Цезаря) и будущем (все последующие исторические хроники, документальные свидетельства, мемуары участников войн, стенограммы Нюрнбергского процесса, репортажи международных конфликтов на Ближнем Востоке, Африке, Малой и Средней Азии, выложенная в интернете секретная переписка госдепартамента США с посольскими резидентами).[6] Именно эта тождественность и позволяет считать «Утопию» расширенной инвективой на весь общественный миропорядок вне зависимости от времени и места, и, в частности, на государство как военизированный механизм благоустройства человеческого общежития, основанного на регламенте, который допускает, а чаще и провоцирует его нарушение, поскольку именно дестабилизация и является движущей силой бытия. Такая полярная сопричастность Митры к войне таится в самой апории мир-война, которая превращает бога договоров в хтоническое божество разрушения и убийства.[7]

Вывод, который напрашивается на то, чтобы его высекли немедленно (и не только в камне), гласит: государство как особая людская институция не всегда индексируется положительным знаком мира, а среди прочих законодательных актов в качестве реформ использует разрушение, подавление и убийство, то есть стратегию опущенного забрала.

Жесткая регламентация экономических войн под старейшим девизом «Цель оправдывает средства» формально объясняет начало военных действий несоблюдением договора, которое может повлечь за собой угрозу возможного разорения или нарушения границ свободы ли, права ли, собственности ли. Затем следует кампания по «возмещению ущерба», которую утопийцы называли «мщением за денежные обиды» (С.89), целью которой является восстановление «попранного» реноме государства, в отсутствии которого «бесчестье» скорее следовало бы сочинить с тем, чтобы требовать сатисфакции, – а значит, закрепления и признания другими общенационального кредо одной державы по праву сильного. В случае с США такие «обиды» могли бы выглядеть смехотворными в силу удаленности и географической изоляции этого государства от большинства стран мира – фактически Олимпа современности с точки зрения политиков и аналитиков, если бы в действительности не существовали исторические прецеденты подобных поношений – «оскорблений», нанесенных чести нации (н-р., украденная спартанская дева как искупительная жертва греческой колонизации в Малой Азии в XIII в. до н.э., где сам момент «кражи» довольно спорен, поскольку все девы Спарты обучались военному искусству наравне с мужами; владение мощей основателя нового культа представителями иной веры как запрещенный прием, но действующий как сильнейший афрозодиак в борьбе за сферы влияния династии Каролингов и распространение христианской идеологии во времена Крестовых походов X-XIII вв., после чего вера стала использоваться как рычаг управления и  массового воздействия). Это замечание, как и весь текст создавался в то время, когда война в Ливии была только объявлена, и страна не была разорена американским «вмешательством» (правом «первой ночи»), и вождь Каддафи еще не был растерзан безумной толпой повстанцев.

Поскольку именно в отыскании через конфликт баланса между порядком и беспорядком человечество мучительно взыскует оправдания своему существованию, то применяемая на современном этапе развития человечества стратегия войны свидетельствует лишь об одном: культ Митры остается единственно почитаемым культом современности, поскольку правители стран по-прежнему отождествляют свои действия с функцией бога – установлением универсального закона, в котором  война, ее принципы и методы, вписана в судебно-юридический каркас государственного устройства, ибо являясь стимулом соблюдения договорных обязательств, превращается в кимберлитовую руду экономического благополучия. Так, власть, по-прежнему, ищет и находит способы своей легитимности – в божественной предопределенности, что обеспечивает ей и законность (система договоров) и порядок (структура государства), ибо Митра и есть бог государства.[8] Поскольку культ Митры, как и его тождественной эманации – Сераписа, был популярен в провинциях державы Ахеменидов, территориях, присоединенных и расширяющих владения империи, то позволительно будет предположить, что этот культ сопровождает колониальную политику государства с амбициями, что косвенно подтверждает распространение государственной религии Птолемеев в эллинистическом и римском Египте, то есть в прирастающей колониями римской империи.

Государство как машина подавления оказывается единственной формой человеческого общежития, применяемой с древнейших времен, но не являющейся исключительной, ибо сверхзадача по созданию «блага» для большинства в рамках «государства» остается невыполнимой и по сей день. Из вышесказанного следует, что государство Утопа никак не могло стать прототипом совершенного государства, идеал которого был положен в основу утопической теории, поскольку верховное божество страны, предпочитая всем мирным «духам» дух воинской доблести, поощряло стратегию воина при решении договорных обязательств. Однако, в силу нашей концепции «преображения»-второрождения значения слова utopia, предлагающей прочтение термина утопия как «не образца, но знака», возможна иная точка зрения, как и понимание феномена «совершенного государства», чья идеализация скорее всего восходит к метафоризации, а «совершенство» следует воспринимать как результат воплощенного идеала – свершенного по образу и подобию, что позволяет признать уникальность государства Утопия, которое вольно или невольно послужило ориентиром в поиске общественных построений на протяжении последних трехсот лет.

Основная функция Митры – объединение людей в особую социальную структуру и установление договоров между ними – объясняла и распространение таких категорий, как mos maiorum, virtus, disciplina[9], которые существовали на положении трех китов – той самой основы римского государства, чья общественная значимость была бы не состоятельна без почитания культа Митры, то есть без опоры на зов предков, воинскую доблесть и установленный порядок.  Начиная со времен Александра Великого, после македонского завоевания Ирана и после воцарения династии Птолемеев, ахеменидский культ Сераписа, возведенный в царский культ[10]– культ «бога власти», обеспечивающий и mos maiarum, и virtus, и disciplina, детерминировал тип общественного устройства как институциональную модель для всех времен и народов. Примеряя воинский habitus как обязательные доспехи-атрибуцию своего далеко не мирного бытия, утопийцы Мора, ведя жестокие войны-возмездия на сопредельных территориях, установив жесткую дисциплину труда и учредив фискальный надзор буквально за каждым гражданином, можно сказать, «унаследовав» устройство античного государства, скроили свой «совершенный образец» – государство Utopia, недостижимая идеализация которого оказалась опровергнута, ибо действительность, явив примеры  «машин подавления» в полной конкретике реального исторического времени, разрешает признать в нем первообраз общественного уклада.

А теперь к проблематике, что лежит хордой к нашему пространству рассуждений – свой/чужой/ другой – так ли важна ее доля в общем плаче по человечеству? Таит ли она опасность? И если да, то кому?  Или иначе, кому важны страхи, что возбуждаются этим трехчастным заклинанием «свой/чужой/иной», этим триколором идентификации. Соответствием кому и чему?  И в связи с этим, рекомендуем прекратить всякие разговоры о толерантности – ее не существует, поскольку именно она, определяемая как «терпимости», снимает вопросы «границ» Чужого, растворяя и игнорируя прежде всего modus vivendi Другого, то есть существование соседа, что живет лучше. Поэтому Троя и остается верным и единственно верным объяснением природы терроризма. Если мы ратуем за индивидуальность, то зачем мы претендуем, настаивая на преодоление «чуждости» и «другости», зачем непременно нужно перетянуть кого-то в «свой» лагерь? Это происходит, когда «чужака» впускают сами, открывая ворота и привечая своим «счастьем» как хлебом-солью, забывая, что даже прирученный пеликан будет глотать чужих птенцов, и считая, что провозглашенная толерантность и индивидуальность, лежащие в основе общественного уклада, послужит охранительной грамотой от всякого чужого арьергарда. Проблема терроризма лежит не сколько в области права, и не столько в области веры, но, как мне думается, в том, что именуется «правовой убежденностью», когда и «право», и «вера» выступают в одной связке, когда одно обеспечивает сохранность другого, это и есть то моральное право, что передавалось «законом предков» верой в божественную справедливость и правилами поведения – нравственным законом внутри (тот самый Кантианский принцип). И эта убежденность непременно складывается из чувства долга и ответственности перед Другим, что, в свою очередь, невозможно без уважения к Другому. Когда вера в моральный постулат (зов предков) обосновывает для тебя твое же «право» на твою границу существования, то эта же «вера» обязывает тебя не нарушать пределы Чужого, уважая его. Гарантией индивидуальной свободы со времен ассирийского царства выступали зов предков, воинская доблесть и установленный порядок (mos maiarum, virtus, disciplina), именно они и являются детерминантами границ (всяких) и оказываются залогом того «счастья», что каждый для себя формирует самостоятельно. Для каждого, что не боится быть чужим и сохраняет себя в своей «другости», не посягая на границы Другого.

Однако, признаем и тот факт, что и само право, как совокупность норм и правил, устанавливаемых и охраняемых государством, и как узаконенная возможность индивидуальной свободы, как и насилия (и теракты как одна из его составляющих), как и вера (и религиозный догматизм), как и многие понятия и нормы, претерпели существенные изменения, и прежде всего потому, что изменилась основная составляющая – сам человек. Именно сам человек развернул колесо эволюции вспять – наблюдаемые вспышки регресса (аморализм, фобии, оскудение мысли, праздность, алчность, насилие, суеверие) будут учащаться и усиливаться, притягивая новые «темные века», приведут к остыванию Олимпа (смерти цивилизации). Сослагательное наклонение, что соскочило вдруг, не для этого жанра, но видимо не случайно, а лишь подтолкнуть к решительной борьбе с той проблемой, что заявлено темой научного доклада для междисциплинарной конференции, поднимающей актуальные вопросы современности не с тем, чтобы нескучно провести время, но разобраться в реалиях дня нынешнего, понять отчего не работает «отопительная система» нашего общего дома, и почему в нем так тяжело живется человеку.

Ощущение «границы» как собственного кокона – пространство Духа (свойственного скорее всего человеку зрелому, поскольку юность спокойна к чрезмерной тактильности: она склонна ее провоцировать и искать – отсюда готовность к конфликтам, насилию и нарушению границ Чужого, что и ведет к правонарушению, и что часто используется в государственных переворотах, потому пространство, ограниченное некими границами, не актуально и не интересно ей – нет простора для «души порыва», для братания, для простого толкания ( наподобие возни между львятами, котятами, медвежатами и т.д.), для младости важны сорванные шлагбаумы и бесконечность протекания (дороги ли, музыки ли, общения)), что прямо пропорционально степени собственного достоинства – того самого, что вырабатывает совесть, как позвоночник человеческой натуры, которая коррелирует ум и формирует понятие чести, и что в прежние времена автоматически переводило подростка в класс «взрослых».

«Человек рождается свободным, но всю жизнь проводит в оковах» – так сформулировал Руссо парадокс жизни, что предполагал разрешить Общественным Договором, но его кредо-new не брало в расчет личную ответственность человека, причем каждого. Договор игнорировал ответственность человека за тот или иной проступок/ошибку/протест, не учитывал боль или стыд, что могли сопровождать принятие Закона, что в стремлении одарить всех равенством, спеленало прагматизмом существования, ограничивая индивидуальную свободу отменой жизненных ориентиров, предписав единообразие образа мысли при кабальных товарно-денежных общественных отношениях. В определении «свободы» по Руссо наличие «сознания» у человека предполагается, но его не обеспечивал сам Договор, как не гарантировал человеку ни счастья, ни индивидуальной свободы.  Готовая форма существования, осмысление которой не требовалось, что вводится даром «первой ночи», прихотью заговорщиков, без «укоренения» в каждой голове общества, минуя традиции и моральное право народа, обречена на провал. Что мы и наблюдаем сейчас – «общество потребления», что неминуемой участью накрыло нашу цивилизацию сейчас, было задумано французскими и английскими просветителями как общество «свободы, равенства и братства», стало форматироваться после буржуазных революций, кровавого террора, колониальных войн и захватов и в результате подписания этого Общественного Договора (ОД), что узаконил немыслимые нарушения границ Чужого – лишение жизни, собственности, сняв всякую ответственность с нарушителей и насильников. Общество начинало жить с чистого листа – за два столетия превратилось в общество, лишенное всяких устоев, морали и принципов, являя вырождение ума и натуры, при одной положительной характеристике – технологичности, которой важны лишь параметры, а всякие договоренности (и договор как основа отношений) отметаются, ведь общество, склонное к измене, безудержно меняется, изменяя мнения, принципы, привычки, привязанности, партнеров, приятелей, работу, ибо все меняется, модифицируется – прогресс резвится, вот только сам человек стагнирует, ведь все – условности, все бренно, и требуется беспечность и легкость, с которыми изменения будут проходить «как по маслу», – свои видовые характеристики он не улучшает: страсти и пороки его не отпускают. Общественный Договор виноват? Думается, дело в другом (ОД всего лишь абстрактное понятие, на которое сложно возложить вину) – он не работает потому, что не культивируется и не воспитывается личная ответственность в обществе, наводненном людьми с архаичным сознанием, чья жизнь протекает во власти инстинктов и под их дудку. Когда архаичный способ существования «каждый сам за себя» декларируется единым унифицирующим кредо и основополагающим принципом в обществе, призванном обеспечить «свободу, равенство и братство», но прихотью корпораций и банков формируемое в общество «обмана, выгоды и наживы», то сам ОД опадает лицемерным фиговым листком, растворяясь в бульварном чтиве одиноких субъектов, не знающих что такое счастье и в чем смысл жизни. ОД выпадает из новейшей системы ценностей, вернее антиценностей, поскольку ничего ценностного в них нет: демократия не научит любить человека, братство не снимет астенический синдром, но непременно его спровоцирует, свобода не приведет к счастью, но приучит к праздности и скуке, откроет возможности, что будут тянуть лишь в одну сторону – к выгоде (сиюминутной, животной, как у незрелого человека), будут сулить утоление инстинктов, что и разжигаться будут по закону рынка, рассчитывая на прибавочную стоимость, – обманом, байками, принуждением – то есть чужим желанием (волей), чужим инстинктом, что является тем самым простейшим проявлением власти, иначе, доминированием, в основе которого – нарушение границ Другого, то есть выражение животного признака силы. Человека лишают убеждений, навязывая прихоти и желания, инстинктом заменяя сознание – мысли исторгаются, но предлагается в ассортименте шоурума ассорти удовольствий, и при этом уверенно заверяют, что в этом и состоит «счастье» – в удовольствии. Вот это действительно ноухау в развитии тысячелетней истории философии. Глупость в отсутствии личной ответственности рождает послушное стадо олухов – бездельников, презирающих труд, допускающих его только по необходимости, не способных к чувствам, но алчущих удовольствия любой ценой.

Чужое пространство ищут лишь тогда, когда по явным и неявным причинам, перестает нравится свое – доселе родное, единственное и неповторимое. Но причина может оказаться и достаточно объективной – война, природный катаклизм. Вот тогда все, что осталось от «дома» собирается в узелок, в карман – и за порог (если он еще есть), унося с собой «свое» пространство, как это было с Энеем, что после разгрома Трои, утраты родителей, домашнего очага, царства, захватив узелок с «пеплом Приама», основал на Аппенинах новое царство энеидов – будущий Великий Рим.  Страх и паника помогают зачистить территорию, иногда мнгновенно, именно они способствовали утверждению ахейских племен, но полагаю, что к ним прибегал и сам Эней, тесня этрусков, освобождая место для беглецов из разрушенного рая Трои, заботясь о восстановлении своего «дома» (рода-племени) на новой, чужеродной, земле.  В системе «двойного стандарта» обязательно работает маркер – свой/чужой, но энергосберегающей лампочкой – сдерживая один другого, сиять в полную силу не могут оба. Расцвет в государствах наступает тогда, когда отсутствует энергосберегающая лампочка, когда проблема свой/чужой снята. Сознание человека сканирует среду обитания и все, что в ней находится, мгновенно – в мгновение ока. Говорить фрейдовским сказом – о бессознательном, то есть бессознательном методе познания мира, мы не будем, считая его методикой, навязанной «портновским способом» (по аналогии с портными из андерсеновской сказки «Голый король») – обманкой и передергиванием.  Человек способен вычленить Другого по глазам, их выражению, импульсу, что в них таится, по еле заметной мимике, буквально с первой фразы – это дар сознания. И точно также оно определяет Своего. В связи с этим поделюсь еще одним наблюдением, и которое всплыло при подготовке доклада неделю назад, хотя было написано ровно три года назад, когда военные конфликты только набирали свои обороты, а теракты в Европе не стали обыденностью, и было размещено на моей странице в ФБ, но, правда, в стихотворной форме, в жанре, который я определяю, как интроектное impromptu. В октябре 2014 г. в Лондоне перед премьерой «300-х спартанцев-2» прошла рекламная акция продолжения фильма о воинах Спарты – продюсеры организовали флешмоб – костюмированное шествие артистов по улицам и метро города, которое было дружелюбно встречено жителями, поскольку по брутальным совпадениям и экспрессивным проявлениям «спартанцы» ничем не выделялись на фоне лондонцев, разве что чуть-чуть – голым торсом. Переложив на прозу и немного сократив, отчасти убрав иронию, что явна только на русском языке, я попытаюсь объяснить почему эти бравые ребята, вопреки своей яркости, оказались незаметными в толпе мегаполиса.

…. Десантом веет на хайвее: в туманном Альбионе, задумав провести показ, по улицам пустили греков самотеком….вместо слонов водили гоплитов лихо-литых – гвардейцами, пугая куражом, и уважая экшен… Спартанцы в Лондоне! Диковина? Игры галлогена, оптический изъян, иль в Темзу вылили туман? Амнистия всем Йоркам? Иль духи Салладина, бросив аравийские пески и Алладина лампы, осиным арьергардом оседлали любопытные носы, загнав в тупик часы, смяв Тауэр, смог выдув в речку и возведя Маяк Александрийский? Видно королеве в караул достались массалийцы Марка? Нет, то дорийцы, мускулом играя, неся на копьях Спарту, вошли на Сотбис союзом многоточий, вручая варварам в обмен на ярлыки и евро союзный братства дух. Спустив все феромоны  даром, покорив прохожих кубиками накаченных мышц, как кубо-футуристы ражем, к восторгу дам и зависти зевакам, грозой пройдя сквозь небоскребы, они носились по бетонным дебрям, как дети Робин Гуда, устроив дерби, дикой стаей распыляя дух войны, и вдруг средою растворились, Стикс саксов навестив – летая отрядом по трубе подземки. Платон был прав: анклаву быть! И всем стоять! Дрожать! Государство в государство пронесли, буквально галактикой свернув, словно камею, спрятав в кармашке. Брутальность братства канонична и апельсинам Кубрика привычна – она их изводит, взводит, заводит – и это называется городские будни: стихия и порядок. Нагих командос душою принимая, себя мы узнаем, смеясь наивом – и если это мы и наши города, то Платонова структура идеальна! Однако такое государство у нас Утопией зовется. Видно, промашка со слонами вышла…

Несмотря на яркий антураж кинематографичные визионеры были приняты за «своих» без раздумья – в мгновенье ока, поскольку

…Армейские обряды спартанской рати привычны дерзостью своих корней, они привычны для ушей элиты, для королевской знати, сената и конгресса, поскольку обучают им, вводя потешные бои, применяя кнут и пряник зрелищ, приучая к ритму хаки с горшка элитной школы и до бобового стручка карьеры. Бегая в салки и в гендер дразня, маскулинность, всем на горе, правит с горы – грозит, рулит и давит: криком, без крика, голым торсом, куража ражем, срывает себе лавры победы, ку-хакой набирая свежей в отряд терракоты, множа когорты неофитовой глины без волокиты лишней и без стесненья, присягу чести заменив на рев звериный, хаки трубный глас, канон мистерии вводя легально, аватарами войска спуская… Забавой хаки форматируя взрыв, царствует лесное братство – манкируя Бондом, будируя Борном, осеняя массонской верой, погружая в дух спартанский единства haka-нации и Лиги – корпорации, утверждая закон Профанации….

– словом, агрессия и наглость – это те черты поведения современного человека, жителя мегаполиса, каменных джунглей, что буквально избирает закон джунглей для успешного существования в обществе потребления, ибо в нем действуют правила «черных охотников» – пиратов, и умение проявлять себя по-звериному способствует, рыком вычленив «своих», современной доблести (virtus) – наживе.  Это наблюдение-impromptu еще одного явления, что получило распространение в учебных заведениях и вооруженных силах Соединенного Королевства и США – haka-соревнования. Приемы хаки – подражание звериному рыку с целью устрашения противника, которому обучались молодые воины-маори, и который вошел в народную традицию Новой Зеландии обрядом инициации, был перенесен в Англию как забава, но осел как приобретенный ген в образовательных и воспитательных структурах метрополии обратным даром бывших колоний, где привитие агрессивного поведения считается нормой, якобы оно воспитывает волю к победе, бесстрашие, являясь залогом индивидуальной свободы. Вот такая профанация «свободы и равенства». В 2014 г. о террористах никто не думал (а к ближнему «ирландскому» десанту попривыкли, как к бедному кузену, что не в себе), и поскольку экзотика остается в чести городского ландшафта, интерес к этнике не исчезает, то спокойное отношение к террористам скорее всего обусловлено случайностью, допустимой погрешностью (даже в боях без правил), индексируя фатализм черной меткой кровавой мести. И дело не в усилении безопасности (государство ее обеспечивает – границы на замке!), но проблема в самом обществе, что культивирует агрессию, приучая видеть Чужого в каждом встречном и поперечном. Таким образом, включается тот самый энергосберегающий режим, что распускает инстинкты и сдерживает сияние Сознания.

Висящее на стене ружье (всякой пьесы) просится выстрелить с первого акта, и оно выстреливает – в конце четвертого. Уровень оружия в мире зашкаливает все мыслимые пределы допустимого. Недавняя бойня в Лос-Анжелесе – 59 погибших и 520 пострадавших – за 10 минут поточным методом пулемета. Помнится, так «разбирался» с буржуазией герой платоновского «Чевенгура» – Пиюсь косил (резал) пулеметной очередью так, что расстрел воспринимался крушением бутафории: представители буржуазного слоя города падала как подкошенная – театральным задником – бесшумно, но разом и вся. Но ведь так проводила свои реальные расстрелы в Крыму в годы гражданской войны комиссар Землячка – из пулемета, давя без остановки на гашетку, расстрел офицеров белого гвардии длился часами без остановки и только когда уставала сама пулеметчица (сведения сохранили исторические архивы). И если вспомнить поговорку: «В доме повешенного не говорят о веревке» – то может стоит нарушить рекомендацию и, пока нас не накрыла волна цунами войны XXI века, заявить, что агрессия – настоящая удавка на теле общества. Это его «вдовий узел». И наша цель превратить его в «узелок на память». Пусть таким «узелком» остается и троянский теракт – публичное аутодафе, актом государственного переворота запустившее астенический синдром.

Научиться видеть границу Другого – насущная необходимость дня, чтобы сохранить «человека» в Человеке, сохранить Сознание в здравие, чтобы прекратить «убегание» в идентичность, которая, как оказалось, есть блуждание, безвременное, меж 3-х сосен, по сути, бегство от Поступка/ Действия, от ответственности, прозябание в инфантильности и пустой, но звонкой, агрессии, чтобы не скользить, подобно медузам, в рабстве материи, что подхватило головы «нищих духом» общества потребления, оскудевающее от собственной глупости. Необходим возврат к прежним «канонам и законам» – границам существования: нормам жизненных ориентиров. Митра – бог границ и договора и войны – слыл покровителем любомудрых и следил за тем, чтобы люди не нарушали договорные обязательства. Можно сказать, сейчас Абсолютом царствуют иные боги, но человек, не утратив потребность и способность «веры», не растеряв страсть к суевериям, вдруг уверовал в собственную безнаказанность, привыкнув к практике индульгенций, убежден в своем праве нарушать любые обязательства. Прекратить обманывать и обманываться, перестать врать себе и другим – вот задача номер один, и тогда мы начнем видеть границы Другого, но и свое «пространство» начнем ценить и оберегать пуще ока. Это и есть «абсолютное право», что дарует честь смолоду, гарантирует здоровье нравственное, развивает чувство патриотизма, без которого гражданский подвиг (аналогичный подвигу Сократа, что, напомню, совершил первый акт гражданского мужества, принимая из рук правосудия чашку цикуты, соглашаясь с законом, но не признавая себя виновным) не состоится ни при какой погоде, и это, в конечном, и станет мерилом всех вещей (ценностным маркером, камертоном), той «мерой за меру», что всегда сдерживало, обуздывая, человеческое сознание, развитое, здравомыслящее, не спящее, свободное.

Этот «абсолютный слух» человека как «мера всех вещей», как охранительные крылья Ангела, ныне купируется еще в младенчестве – ребенок лишается здорового общения с родителями (без любви, участия, рассудка), клонируется в суггестивном растворе безграничных желаний и недремлющих инстинктов, приучается к беззаботности и маниакальной устойчивости к игре и развлечениям, шлифуя праздность и пресыщенность, что, в свою очередь, тренирует навыки послушания, натаскивая на мании, вырабатывая рефлекс к ним, словно поводок собаки Павлова, и закрывает, тем самым, Сознанию двери познания, ограничивая человека в «индивидуальной свободе», лишая собственной стати и походки. Неспособный мыслить самостоятельно независимо от Других, человек пропадает в безграничном поле открытых возможностей – среди беззакония беспросветных желаний его не могут отыскать никакие дроны, никакие навигаторы – его просто там нет.

Как/когда вдруг молодежь стали выделять в социальную группу? Как, впрочем, и пожилых людей. Это равносильно тому, что волчата или львята станут жить отдельно от своих родителей отдельной обособленной группой звериного клана. В архаические времена молодежь выделялась самим обществом в такую социальную группу – группу «черных охотников» (П. Видаль-Накэ), что было обусловлено потребностью полиса воспитать воина, бесстрашного защитника, готового не только на жертвы, но и на преступление, испытавшего стресс и страх, отчаянные перегрузки, прошедшего «бои без правил», обученного пиратским «уловкам и прыжкам». Такая социальная группа создавалась на два года и за чертой полиса, куда новобранца 16 лет от роду направляли для обучения «пиратству», причем возвращаться в город (то есть дезертировать) ранее истечения срока службы под страхом смертной казни юноша не имел права. Общество всегда сегментировалось по социальным группам, но дифференциация проходила по сфере деятельности, по месту проживания, или происхождению, но никогда по возрасту. Еще одно «ноухау». Выделяя «молодежь» как социальную группу, мы создаем для нее не просто комфортные условия существования, облегчая социологам и политологам фронт работы, но культивируем инфантильность и безответственность, приоритетом выставляя возраст, а не свершения, возможность подвига, но не сам подвиг, обрекая молодого человека длить свои возможности и отодвигать реальные действия как можно дальше, то есть как можно дольще оставаться в поле «бездействия», отодвигая от себя демаркационную линию гражданина, сиречь взрослого человека. Поэтому вопрос Свой/Чужой/Другой так и виснет в воздухе – его решение вне интересов «черных охотников», нарушителей границ. Юное лицо, входящее в систему общественных отношений, видя, как растягиваются границы вседозволенности, живя в полисной структуре взрослых, но по своим детским правилам неврослеющего тела, не научившись уважать границы «чужого», замечать никогда не будет – по причине близорукости холодного сердца, даже если он «перешагнет» границу среднего возраста и вступит в группу «пожилых людей». Не нарушать границы Чужого – золотое правило отношений – не прививается и не вырабатывается на уровне рефлексов, чему в немалой степени способствует технологии, призванные и задуманные усовершенствовать человека, но, в реальности, действующие разрушительно для него: приватность каждого с каждым, достигаемая вирусом социальных сетей, надежно держит в архаике «близкого контакта» первобытных людей. Живя в тусовочке сети, как в туесочке, где всяк грибочек или ягодка, толкаясь и наступая на бочок Другого (в жуткой тесноте словесных перебранок), «незрелый взрослый человек» Других не слышит – и зачем? Самопрезентация превыше всего – для этого обучаются хаке с молодых ногтей (см. выше). Здесь, в соцсетях, форматируется отчаянное желание свое собственное пространство распространить на Других, хотя бы и посредством рыка, растиражировать себя, соревнуясь с ксероксом – «обезграничить» свое Я, зеркальными осколками размножить. Притча о троллях, что использовал Андерсе н в «Снежно королеве», развернулась антимиром – каждый занимается троллингом, умножая бессердечие и распространяя злобу, оскорбляя, все тем же звериным рыком, скрываясь за маской Анонима, под ником Зверь.

Современное общество уподобилось бесформенной массе однотипных людей: без определенной специальности, без работы, без определенного места жительства, без пола, без веры, индифферентных всему – безразличных, но болтливых, похотливых, вечно годных и страждущих, нетерпеливых и жадных особей, праздных, по большей части занятых в сфере услуг – прислужников, по найму, время от времени, и беспечных. Безграничье возможностей (как и бесконечный космос собственного Я), вечный поиск своей идентификации – ведь все границы сдвинуты, безмерность желаний – вот та трасса, по которой несутся расслабленные беспечные ездоки, наше с вами будущее, которой, на мой взгляд, следует уделять большее внимание, чем робототехнике и фармакологии, вертя и рассматривая тот загадочный кубик-рубика, что мы по привычке называем общество. А общество ли это? Может ли социум как общественная организация структурироваться по возрасту и цвету штанов? Вспомним шутку, на которой выросли: «Общество, в котором отсутствует цветовая дифференциация штанов, обречено на вымирание» – словесный каламбур из фильма Г. Данелия «Кин-дза-дза», переворачивая оксюморон, опровергает действительность – повседневность свидетельствует об обратном: предпочитая и соблюдая, как особую диету, паразитизм и агрессию, человек достигнет возраста Мафусаила, а его колония будет вечной. Может, нужно что-либо подправить в теории?

Если все сказанное верно, хотя бы на половину, то Миф, оказывая сопротивление, остается верным и стойким в своей смысловой экспоненте: троянский конь как символ «дарованного блага» оказывается ящичком с двойным дном – цивилизация, взрываясь изнутри, гния начинкой, сырея атомично, распадаясь человечностью, осядает в прах, как Колосс на глиняных ногах. Погибель, приходящая «изнутри», разрушающая все царство Трои, оставляя эманацию идеи мести под обломками образов и крылатых выражений, возможно, по замышлению Гомера, что растекался мыслию по древу жизни стройным гекзаметра ритмом, должна была предостеречь: дарованным благо не бывает, объяснить, что благоденствие достигается трудом и усилием воли, характером, долгом. Лишенная сознания, голова, не видя никакой цели дальше своего носа, стратегически обесточена – и потому, способная жать на любую кнопку, может пропустить собственную смерть – бастионы цивилизации: образование, искусство, науки, оказавшись под гнетом примитива и суеверия, уже схлопываются, как карточные домики. Даже условия для этой задачи изменились, подобно скачущим по планете циклонам, скинули былые настройки: «блага» цивилизации, что были изобретены в качестве помощников, освобождая человека от труда как осознанной необходимости, разрушают человека, оставляя беспомощным, знания, не дающие понимания, ибо сознание не приучено к самостоятельной работе, бесполезны и мешают найти правильное решение, как и сформулировать правильный вопрос, ибо вращаются в орбите мозга космическим мусором, и это создаваемая зашлакованность (причем, самим человеком) запускает процесс метастаз – и организм сжирает сам себя. Чтобы убедиться в этом, достаточно оглянуться вокруг, почитать прессу, заглянуть в книжный, зайти в школу за ребенком или в кафе перекусить, посетить галерею.

Троянский конь, меняя масть и множась, останется своим – орешком для ума…
Табун страстей, копытами стуча, пружинным давя нахрапом, несется рьяно сквозь тебя, склоняя адюльтером веру, щетиня иноходью терру, терактом резьбу срывая и шляпой срывая разум, ломая позвонки иным, являя самомненья норов, как добродетели порыв, вонзаю в душу гонор жалом, и лживый коготь опуская даром. Не быть Траяном без коня! Не быть с конем и Трое! Коль Сивку-Бурку поменять на княжий дар – не быть, не слыть и не казаться! Ни царства не видать, Александером не бывать, Богатырем не быть – убитым быти, коль друга сбыть за спеси фантик, ступить на подковы мятежный гвоздик, смутьяна впустить в ахиллесову пятку, то падут бастионы Трои… феерично, фонтанируя фанатично… Видно, цыганской была та лошадка – себя не щадя, жертвуя станом, бравируя лихом, села на пятки, расчихалась и скисла квашней, секрет хороня всей кампании, увы, под дружеское ржание… Копытце этого impromptu бьет не в бровь, в сплетенье попадая…

Поставив перед собой вопрос, вынесенный в заглавие, я попыталась разобраться, откуда «ветер дует», и если острота порывов ощутима и задевает еще других, то можно констатировать, что еще сохранился повод для дальнейших дискуссий, что возможно и приведут к «сократическому диалогу», подобно тому что когда-то вели Т. Мор и Э. Роттердамский, создав прецедент «переписки из двух углов», средь запустения и чумы, просвещая, раскачивая колокол образования для большинства, ослепшего и оглохшего от войн и инстинктов, надеясь на силы Разума (каждого), взращенные трудом, а иначе зачем было Эразму, академику Возрождения, в пору, когда грамота была непозволительной роскошью, переводить Новый Завет на латынь, снабжая обширными комментариями, превращая былую «Вульгату» в настольную книгу простого человека. Задача – вернуть человека на рельсы поступательного развития – ежедневного совершенствования трудом, тому осознанному существованию, не пребыванию/отбыванию, а действенному бытию, для которого проблема «свой/чужой» утратила актуальность, поскольку, приученный считывать «другость» мгновеньем ока, занятый делом, границы не нарушит.

P.S. (примечание вдогонку) Деньги не являются гарантией безопасности. И здесь дыры всех миграционных волнений. Деньги «ценны» своей беспринципностью: «деньги не пахнут» – еще как пахнут, только не тем. Троянский конь как элемент дарения воспринимался как искупительная жертва/пошлина/налог за 10-летнее мучительное пребывание у стен Трои, или же как плата за вход на чужую территорию. Ловушка сработала: деньги (внушительный подарок – в монументальном искусстве излюбленный жанр полководец/монарх на коне) не обещали Приаму безопасность, ценностный смысл «подарка» был скрыт – и тихо ждал боя полночных склянок. А вот ахейцы за ценой не постояли – конь вынес их с поля боя победителями: «Коня! Полцарства за коня!».

Чтоб мир вошел в пространство Дао,

Лишить должны религию мы права

Вращать пространство бытия,

По чашкам жизни разливая

Эссенции добра и время,

Сметая точки на бегу,

Роняя квинтэссенции слезу,

Ресничный вывих обращая в бегущую строку?..

 

 

[1] Статья специально написана для International Conference NARRATIVES of DISPLACEMENT “Places of (Non-)Belonging: Post-colonialism, Nomadism and Alterity”, организованной London Centre for Interdisciplinary Research and Interdisciplinary Research Foundation, где была прочитана на английском языке в качестве доклада 29.10.2017 г. на площадке Школы Birkbeck of University of London (London, UK). На языке оригинала фрагменты статьи были зачитаны на секции «Молодая наука» на IV Ялтинских Философских Чтениях «Феномен «русской революции» в социально-гуманитарном знании» 24.11.2017 г. в Гуманитарно-педагогической академии (филиал) (Ялта, Крым).

[2] Греческие полиокретики. Вегеций. – СПб.: Алетейя, 1995.

[3] Е. Меньшикова. Рецептивное проклятие или терминологический сбой: к проблеме интерпретаций неологизма Т. Мора «утопия». // Credonew, 2012. №№3,4.

[4] Митра (авест., «договор», «согласие») – древнеиранский мифологический персонаж, связанный с идеей договора, а также выступающий как бог солнца. Митра принадлежит к индоиранскому пантеону: само имя восходит к индоевропейскому корню, имеющему отношение к обозначению идеи посредничества, взаимности, обмена (и меры), закономерности, согласия, состояния мира, дружбы, симпатии («Авеста», парфянские и согдийские манихейские тексты, зороастрийский календарь, буддийская иконография, греко-бактрийские монеты Деметрия, «Ригведа», «Рамаяна»).

[5] Мифология. Иллюстрированный Энциклопедический Словарь. – М., 1996. С. 469.

[6]Последнее дополнение является вставкой, поскольку очередной скандал с публикацией компромата, разоблачающего внутренний план содержания политической стратегии ведущего государства современности, разгорелся буквально в момент написания автором этих строк, как бы являя собой яркий пример аргументации высказанной выше позиции. По словам основателя сайта WikiLeaks, «нынешний транш секретных документов проливает свет на дипломатию США в ста странах: «Чего там только нет – от заказных убийств в Восточном Тиморе до особенностей ведения бизнеса крупнейшими из американских банков»» (Черненко Е., Габуев В., Соловьев В. «Выложили начистоту» // Комерсант, 29 ноября 2010). Но таковы «особенности» дипломатии всякого государства с имперскими амбициями. Это замечание, как и весь текст создавался в то время, когда война в Ливии была только объявлена и страна не была разорена американским вмешательством, и вождь Каддафи еще не был растерзан безумной толпой повстанцев.

[7] Бивар, основываясь на анализе греко-бактрийских монет, приводит некоторые черты Митры как бога смерти. См.: Bivar A. D. H. Mithraic images of Bactria: are they connected with Roman Mithraism? // Mysteria Mithrae. Rome – Leiden, 1979. P. 743-745.

[8] Бивар А. Д. Х. Митра и Серапис // ВДИ. 1991, № 3. С. 52-63.

[9] Махлаюк А.В. Духи предков, доблесть и дисциплина: социокультурные и идеологические аспекты античной военной истории в новейшей историографии // ВДИ, 2010. № 3. С. 141-159.

[10] Welles C. B. The discovery of Sarapis and the foundation of Alexandria // Historia. 1962. XI. P. 271 f. Not.1.

 

 

 

Loading